Змеевне ли ядов бояться… Мелкие чешуйки, проступившие было сквозь кожу, в нее и ушли. А императрица коснулась бледной щеки: — Может, представиться больною? — А конкурс? — Твоя правда… позже, когда начнем, значит. Все равно не сразу подействует. А ведь тогда именно Дубыня Таровицкий разбирательство учинял. Ходили слухи, что поветрие не просто так началось. Дубыня к младшей Одовецкой сватался, только она отказала, выбрала мальчишку из простых, но с даром сильным. Одовецкие кровь всегда берегли. Они, чтоб ты знал, мужей в род предпочитали принимать, и не помню, чтобы слышала, что кто-то да не согласился. Императрица похлопала себя по щекам. — Дубыня и отписался, что оба преставились — магическое истощение, мор уж больно силен был. Я тогда не слишком в людях разбиралась, чтобы понять… Теперь вот, значит, и у нее сомнения. Скажи Митеньке, чтобы встречу мне с княгиней устроил, только тихую. И девочке надо будет защиту сделать… К слову, присмотрись… — Мама! — Мама, мама… — Императрица-матушка поправила роскошное ожерелье, в котором скрыто было с полдюжины амулетов. — Я тебе, охламону, добра желаю… исключительно. В Царское Село, которое давным-давно собственно селом не являлось, Лизавета добиралась на конке. По ранешнему времени она была приятно пуста. Дремал на первом сиденье лощеный господин в слегка мятом костюме приятного желтого колеру. Сидели, взявшись за руки, гимназисточки, глазели на потрепанный Лизаветин чемодан и громко обсуждали классную даму, которая, однако, чересчур уж строга. Ей самой удалось еще поучиться в приличного свойства гимназии, и воспоминания об этом времени сохранились у Лизаветы самые светлые, а вот сестры… Гимназии стоят денег. Но и при должном старании рекомендации дать могут для поступления, а там один шаг до государственной стипендии. С Ульянкой, конечно, поздно, но если получится, младшенькую можно будет устроить куда… в тот же Вдовий дом, к примеру. Она вышла. Поправила слегка сбившуюся шляпку, украшенную ленточками и атласными розочками, из старых лент крученными. Шляпки у тетушки выходили преочаровательные, однако Лизавету не отпускало чувство, что одного этого будет недостаточно. Но разве легче было тогда, когда она горничной устраивалась? Стояла на коленях от рассвета до заката за сущие гроши? Или тот раз, когда — страшно и подумать — в публичный дом проскользнула, правда, модисткою, но все же… Узнай кто, и Лизаветиной репутации придет конец. Хотя ее так и подмывало написать статейку о том мире, что скрывается за узорчатыми дверями. Сводни и мамочки. Бланкетки, иной жизни не видавшие. И девицы почти приличные, скромно именовавшиеся камелиями. Стареющие смотрительницы домов, отчаянно боящиеся нищеты и старости. И уличные «билетницы»,[2] которые сгорали рано… Не пропустят. Даже Соломон Вихстахович с его любовью к скандалам поостережется затрагивать неприятную эту тему. Однако, может быть, когда-нибудь… Лизавета отмахнулась от глупых мыслей и подхватила чемодан: о настоящем думать надобно. О том, что писать, ведь ждут же и вовсе не этих почти непристойных откровений, услышанных ею словно бы между делом. А как быть, если клиент уж больно охоч был до дармового — кто ж с санитарного смотрителя денег затребует? — молодого тела. И, к счастью Лизаветы, тело предпочитал столь молодое, что это прямо нарушало царский указ.[3] Она остановилась у ограды. А дальше куда? Нет, ей велено явиться, она и явилась к назначенному времени, но кто встречает? Или… очередное испытание? Лизавета окинула взглядом чугунную ограду, оценив и немалую красоту ее, и высоту, и остроту шпилей. При нужде, конечно, она обошла бы… правда, тут идти пришлось бы долго, ибо Царское Село огромно, но что поделаешь… не может такого быть, чтобы в ограде этой не сыскалось махонькой калиточки. Она для интересу поднесла конверт к воротам, но те остались заперты. Контур охранный тоже не дрогнул, будто бы и не было тут Лизаветы. И что делать? Охраны не видно. И вообще никого, к кому можно было бы за помощью обратиться. — Посторонись! — Крик заставил вздрогнуть и отскочить. Вовремя — по дороге летел изящного вида экипаж, запряженный четвериком вороных. Стоило коням приблизиться, и ворота сами собой распахнулись, пропуская гостей. И Лизавету. Почему бы и нет? Приглашение у нее наличествовало, а что ворота не открылись… мало ли, бывает. Зато она мстительно усмехнулась: вот и тема есть для первой статейки, о гостеприимстве высочайшем. Карета унеслась. Ворота закрылись, благо закрывались они неспешно: Лизавета не только сама вошла, но и чемодан прихватить успела. Она уж не единожды пожалела, что согласилась принять этакую монстру. Да, некогда, в счастливые времена тетушкиной молодости, чемодан, безусловно, был хорош. Вместителен. Надежен. Рама из прочного дерева была обтянута темною кожей. Массивные замки блестели, да и сам вид этакого чемодана — огромного, солидного — внушал безусловное почтение к хозяину его. И что с того, что кожа протерлась и потрескалась местами, а рама и вовсе слегка покривилась? Замки тетушка от ржавчины очистила и маслом натерла. Весила эта монстра и сама по себе изрядно, а уж вместе с вещами… Лизавета с тоской посмотрела на мощеную дорогу, уходившую куда-то вдаль. По обочинам ее росли каштаны, за ними простирались зеленые поля, где-то там, дальше, начинался парк, а уж за парком и дворец обнаружится… должен, во всяком случае. — Тьфу на вас всех, — пробормотала Лизавета, подхватывая монстру. Она прошла с десяток шагов и остановилась. Этак она и до вечера не доберется, а ведь ей обещали, что встретят, что ей главное — прибыть… Точно напишет. И похоже, с нужной толикой эмоциональности. Споткнувшись, Лизавета едва не упала вместе с треклятым чемоданом. Эх, приделать бы к нему колесики… Она попробовала было монстру тащить, но та скрипела, скрежетала и грозила развалиться. Дорога же по-прежнему была пустынна. И… Ах, дорогие мои читательницы! Добравшись до заветных каштанов, Лизавета вздохнула, присела — благо для этой цели чемодан подошел как нельзя лучше — и смахнула пот со лба. Хороша она будет… красавица… растрепанная, взопревшая… Если у вас есть экипаж и чин батюшкин, открывающий ворота Царского Села, то на конкурс вы прибудете в виде наилучшем. Тем же, кому не повезло, придется искать способ проникнуть за ворота, ибо обещанная встреча… Чирикали птички. Благоухали розы, правда, где-то вдали, но ветерок доносил чудесный аромат их. Место дышало покоем и безмятежностью. Однако, памятуя, что труд всякий человека облагораживает, следует надеяться, что счастливицы, которым все же удастся преодолеть Каштановую аллею и добраться до дворца, изменятся к лучшему и получат… Лизавета задумалась. А что, собственно говоря, получат, помимо мозолей на руках и больной спины, ибо странно думать, что какая-нибудь несчастная конкурсантка явится сюда вовсе без багажа? — Что вы тут делаете? — резкий голос заставил ее очнуться, и она поморщилась: еще и мысль преудачную спугнули. — Отдыхаю. — Она развязала ленты и шляпку стянула. Тетушка пришла бы в ужас, но проблема в том, что день выдался жарким, а Лизаветин веер, к слову, единственный, скрывался где-то внутри монстры. Она помахала шляпкой. — Здесь? — поинтересовался неизвестный, а Лизавета, положив шляпку на колени, юбку приподняла. Конечно, Царское Село — место такое… особенное, но она за свою жизнь насмотрелась всякого, а уж наслушалась… Не будет нормальный человек по кустам шариться. — А нельзя? — Отчего же… — В кустах зашебуршалось, а Лизавете удалось-таки подцепить ножичек. Простенький. Махонький. Такой спрятать легко. Девки сказывали, что даже при полицейском досмотре при должном умении его сокрыть можно. Правда, места называли такие, что Лизавета краснела, чем вызывала у оных девок приступы смеха, мол, наивная. Зато пользоваться научили. Малафья, которая прежде в циркачках ходила, да сбегла с любовником лучшей жизни искать, с ножом обращалась, как иные благородные девицы с иглой. Всему не научила, но кое-что показала. — Дурная ты, — сказала она снисходительно. — Пригодится… И ножик она же подарила.