Он видел войну и сейчас рассказал о ней Сталину, какой она пред ним предстала. Мехлиса многие недаром считали, безусловно, храбрым человеком, трусость для коммуниста в его глазах была великим пороком! К таким людям Лев Захарович был беспощаден, хотя мог пожалеть храбреца, допустившего ошибки! Но только оплошность, в иных случаях сам готов расстреливать тех, по чьей вине или нераспорядительности произошли грандиозные катастрофы – как генерала Павлова и вместе с ним все командование Западного фронта! Вот только под Псковом он ничего подобного даже рядом не увидел – только четкий ритм отлаженного военного механизма. Вместе с маршалом Ворошиловым побывали в окопах сразу после отражения штурма – на лицах бойцов не было следа сомнений в своем превосходстве над врагом, питание и боеприпасы поступают регулярно, даже происходит смена подразделений для короткого отдыха – совершенно немыслимое дело! Сейчас рассказал все о генерале Гловацком – обезображенное лицо, в глазах плещется темной водицей легкое безумие, абсолютное презрение к смерти, невероятная храбрость привычна в людях, но ведь расчетливость притом тоже необыкновенная. Рассказал все о генерале, как о положительном – отражении всех немецких штурмов с большими потерями для фашистов, об укреплении «Линии Сталина», о решительности, его воле и жестокости, что не считал недостатком, скорее проявлением достоинств. Так и о негативном – больших потерях в войсках, самовольстве, грубости, постоянной ругани и даже о сожительстве с женщиной-военврачом. Окончательных выводов не дал – таково было желание товарища Сталина, четко выраженное в приказе – собрать всю информацию и не выражать притом своего отношения. Он все сделал, хотя не раз был на грани взрыва и с трудом удерживал себя, чтобы не поставить на место этого хулителя вся и всего, заменяющего слова матами! И плевать хотевшего на любого, кто не дает ему командовать так, как считает нужным и правильным! Но ведь верно действует, немцы увязли в обороне, их дивизии просто перемалывают. Это объясняет, почему маршал Ворошилов и секретарь ЦК Жданов фактически требуют назначения Гловацкого командующим фронтом – полностью уверились в правильности его действий. Впрочем, и сам Мехлис был того же мнения, которое и озвучил Сталину, как всегда и делал. – Очень интересные бумаги вы мне привезли, товарищ Мехлис. Скажем так – полезные. – Сталин повернулся и своими желтоватыми глазами впился в бывшего наркома госконтроля. – В поведении товарища Гловацкого вы не заметили странностей? Как человека, в первую очередь. – Странности есть, товарищ Сталин. Иногда мне казалось, что я вижу двух людей одновременно! Один знающий военный, вроде «старой школы», как товарищ Шапошников, а порой в нем прорывается бесшабашный рубака, похожий на… Даже трудно сейчас сказать точно! – А вы не торопитесь. Попробуйте передать свои ощущения. Вы ведь не могли не видеть подобных людей?! – Скорее он похож на матроса-анархиста, вроде того самого Железняка. Чем-то напоминает в поведении и Котовского! – Я думаю, вы правы. Мне говорили, что командарм Гловацкий порой даже говорит как Борис Михайлович. – Сталин прошелся по кабинету. Здесь всегда обращались строго по фамилии, исключение было только для одного человека, чью книгу «Мозг армии» вождь всегда держал на столе, постоянно перечитывая. Именно маршал Шапошников пользовался полным доверием Сталина и долгое время возглавлял Генеральный штаб РККА. И сейчас встал вопрос именно о замене им нынешнего начальника Генштаба генерала армии Жукова, в компетенции которого засомневался не только сам Мехлис. – Товарищ Гловацкий крепко бьет фашистов? – Очень крепко, товарищ Сталин, и сильно большие для них потери. – Армейский комиссар, хорошо зная манеру Сталина задавать вопросы, понял, что с этой минуты доверие вождя к командарму 11‐й уже четко выражено. А потому сразу добавил то, что хотели от него услышать: – Думаю, наступление будет успешным! – И мы надеемся на это, – негромко произнес Иосиф Виссарионович и стал набивать трубку табаком, сломав в крепких пальцах взятую из зеленой цветной коробки папиросу «Герцеговина Флор». – А все остальное не важно, лишь бы продолжал так же бить германцев. Сталин раскурил трубку и снова прошелся по кабинету. Мехлис ждал вопроса – зачастую задавая их, вождь после недолгой паузы сам же на них и отвечал. Он просто размышлял вслух, ставя перед собой проблему и ища на нее подходящее решение. И вскоре в тишине кабинета прозвучали слова: – Мне не совсем понятны две вещи. – В голосе Сталина чуть прорезался грузинский акцент. – Почему не представлена к правительственной награде военврач Шверде? Ведь так зовут эту женщину, товарищ Мехлис, что спасла генерала Гловацкого из сбитого немцами самолета?! – Да, ее зовут Софья Михайловна Шверде, военврач 3‐го ранга. Видимо, генерал Гловацкий посчитал нужным не представлять ее. Потому, что сож… Их связывают определенные отношения! – Не совсем понимаю логику товарища Гловацкого?! При чем какие-то отношения?! Совершена ошибка, вы, товарищ Мехлис, забыли, что нужно не только наказывать виноватых, но и награждать достойных коммунистов! Не каждый боец или командир Красной армии сможет так спасти командующего армией, зарезав при этом матерого диверсанта. А коммунист Шверде смогла! Но начальник политуправления Красной армии не придал этому должного внимания? Или вы считаете ее недостойной награды? – Виноват, товарищ Сталин! Посчитал, что вопрос награждения должен сделать член Военного Совета армии. – Мехлис понимал, что выволочка в его адрес наигранна, но в то же время знал, что сам совершил оплошность. Его всегда потрясало внимание вождя к тому, что многие считали недостойными взора мелочами или деталями. – Во ВЦИК будет немедленно отправлено представление на награждение Шверде орденом Красной Звезды! – В старой армии офицер, спасший генерала на поле боя, удостаивался Георгиевского креста, а то и золотого оружия за храбрость! Разве мы ценим меньше наших заслуженных генералов?! – Представим к ордену Красного Знамени, товарищ Сталин! – Теперь вы сами исправили свою ошибку, товарищ Мехлис. А что это за странная история, будто командарм Гловацкий порубил убитых шпионов и диверсантов кусками на островке, да еще скормил каким-то крокодилам?! Откуда они там взялись?! – Виноват, товарищ Сталин, не доложил вам всю информацию по этому вопросу. На острове остался корреспондент с фотоаппаратом и политрук из политотдела Чудской флотилии. Приказал им сделать снимки этих рептилий. – Мехлис похолодел – об этом он не докладывал, лишь упомянул мельком. – Посчитал преждевременным предоставить вам неуточненную информацию. Перед выездом меня уведомили, что снимки неизвестных науке животных сделали отчетливые, а специалисты заверили, что эвакуация крокодилов из Литвы и Латвии не проводилась ввиду отсутствия в тамошних зверинцах таковых животных! – Загадочная история. – Сталин хмыкнул в усы. – Скормил им шпионов и диверсантов! Но пусть так, видимо, за дело, не будем и мы осуждать. Как мне уже известно, молодые матросы и курсанты там камыши порядком, хм… загадили. Интересно, что сказал им генерал Гловацкий по этому случаю? – Категорически приказал морякам по тварям не стрелять и гранаты в воду не бросать! А всячески оберегать их, ибо кроме советских крокодилов в Европе других не водится, лишь привезенные в зоопарки с жарких азиатских и африканских регионов. – Видите, товарищ Мехлис, наши генералы спасают наших советских крокодилов, а где научные работники?! Страна должна знать, что, даже воюя с жестоким врагом, партия думает о будущих мирных днях. И вы, как нарком госконтроля, пусть бывший, скажите товарищам соответствующих научных организаций, что их задача – сберечь для народа столь редких животных… Командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий Псков – Вижу две большие проблемы, Климент Ефремович. Первая в острой нехватке артиллерии. Насколько знаю, сейчас выгребается все, что лежало со времен Гражданской войны, и все равно пушек не хватает. Даже новые штаты ввели с сущим минимумом – 8 гаубиц и 16 трехдюймовок старого образца. Это уступает по огневой мощи германским дивизиям почти в три раза. А вот восполнить потери и оснастить мобилизуемые дивизии удастся не скоро. В лучшем случае к зиме, так просто выпуск орудий не нарастишь. – И потому ты предложил не формировать отдельные ополченческие части, а вливать их в потрепанные кадровые дивизии?! – Одна из причин, Климент Ефремович, пусть и важная. Но если пушек действительно не хватает! – У тебя есть предложение, вижу, замыслил что-то? – Так вы решаете сейчас эту проблему – минометы нужны, нарастить их выпуск можно и в Ленинграде, причем довольно быстро. Батальонные и полковые минометы у нас делаются, а уж ротные сотнями. Все упирается в боеприпасы. Вот с ними проблема – запасы мин подходят к концу. А выпуск новых боеприпасов не рассчитан на резкое увеличение стволов. Будет то, что с царской армией в 1915 году – пушки есть, снарядов мало, то есть мин в нашем случае. Я тут просто прикинул – в каждый батальон по 9 минометов – итого 81 штука 82‐миллиметровых. На полк 6 120‐миллиметровых, да еще отдельный дивизион нужен в дивизии – 18 штук. Всего получается 117 штук, немыслимая сейчас цифра, но такое число нивелирует превосходство немцев в артиллерии. Ведь мина к полковому 120‐миллиметровому миномету весит столько же, как и снаряд к немецкой 105‐миллиметровой гаубице. Пусть дальность стрельбы почти вдвое меньше, но ведь любые немецкие атаки отразить такой мощью можно! Гловацкий говорил уверенно и с напором. Он точно знал, что именно такое число минометов полагалось в советских дивизиях по штату 1944 года, причем производство собственно минометов тогда резко, почти в три раза сократили – просто за три первых военных года их изготовили более трехсот тысяч. И не считая двухсот тысяч выпущенных 50‐миллиметровых минометов, которые просто не учитывали. – Будут они! Постараемся за счет ротных обеспечить дополнительный выпуск полковых. Вот почему я товарищу Сталину твои выкладки показать хотел. Планы ведь сверстаны, уменьшать выпуск никак нельзя, есть расчеты Генштаба. А вот произвести сверх того вполне возможно, даже больше. С Карельского перешейка минометный батальон вывели, расформировали, из полков половину изъяли – чуть ли не две дюжины батарей 120‐миллиметровых минометов тебе эшелонами направили вместе с боекомплектом. Батальонных отправили почти две с половиной сотни штук – и еще добавим! – Этого мало будет. Пушек ведь тоже не хватает. Потому вас и прошу за этот гранатомет. Нужен он, настоятельно необходим, и боеприпасы к нему имеются. Мортирка Дьяконова к прошлой войне ведь сделана, выстрелил – и снова заряжай. А он очередями, как пулемет накрывать будет. Надо выпуск его организовать на одном из заводов, хотя бы изготовить опытную партию в тысячу штук, с доработкой пружин. Чертежи есть, образцы, материалы! Еще конструктора нужно обязательно привлечь… – Уже привлекли – за вредительство! В мае НКВД забрал – подрядился авиационную пушку сделать, да напортачил, в сроки не уложился, и образец негодный и дорогущий. Вот и арестовали, вместе с заместителем его ОКБ‐16 инженером Бабуриным! – Нужен мне этот Таубин, до зарезу нужен, Климент Ефремович! Пусть доработает гранатомет, шлепнуть можно, если не сделает! Но зачем сейчас, когда дело горит?! Да я его сам придушу, если он не доведет его до ума! Ведь граната к нему плевая, довеску пороха туда сделать – на полтора километра улетит. А если еще бронепрожигающий боеприпас к нему сделать, то вообще немецким танкам хана – очередь дал и стоит, падло, дымится! Ворошилов задумался, причем серьезно. Гловацкий, не показывая вида, возликовал мысленно – последний довод был фантазией чистой воды, ведь создать 40‐миллиметровый кумулятивный боеприпас к такому гранатомету – нереальная задача даже для начала XXI века. Нет, сделать можно, но не для массового выпуска. Как правильно говорят в народе – овчинка выделки не стоит. – Есть еще одна задумка, Климент Ефремович! Если ее воплотить в жизнь, то остановим немецкие танки, как пить дать остановим! Мало у нас «сорокапяток», всего 18 штук на дивизию. Бутылки с бензином поджигаем и гранаты под гусеницу – все это от крайности, нашей бедности. Про грязь-глину слышали предложение? Смотровые щели танков мазать? А тут сделать просто, на любом ленинградском предприятии. – Гловацкий увидел взгляд Ворошилова – интерес прямо-таки сквозил в глазах. И решил ковать железо, пока оно горячо. Рискнул, достал папку, вытащил из нее несколько листов, на которых с величайшим терпением и тщательностью нанес по памяти РПГ‐7, с точностью близкой обычному плакату, что висели в каждом классе боевой подготовки военного училища. Рисунки, описание, пояснения – память ему позволила восстановить все в точности, включая сетку прицела. Но отдавать маршалу в руки сразу не стал, просто положил на стол так, чтоб Ворошилов мог видеть, но не полностью. – Я за эти дни много думал над оружием нашей пехоты. В батальоне не должно быть систем свыше 60 килограммов по весу – их же на своем горбу таскать по полю боя приходится, да и боеприпасы немало весят. В идеале как по нашим штатам – роты станковых пулеметов и 82‐миллиметровых минометов. «Сорокапяток» не надо, тяжелы для пехотных рот – это средства полкового уровня. Их заменят гранатометы – тот же взвод, но из четырех единиц. А вот средств борьбы с бронетехникой в батальоне нет. Первое, что на ум пришло, противотанковые ружья. Мы тут все сусеки выгребли, из Ленинграда трофеи «зимней войны» выслали, от прибалтийских армий осталось, у немцев с боя забрали много – наскребли почти две сотни ружей всевозможных систем – чешские, польские и германские в 7,92 миллиметра, английские в 13,97 миллиметра, швейцарские «Солотурны» и финские «Лахти» в 20 миллиметров, кунсткамера, право слово. Подбили десятка два танков, боеприпасы к ПТР израсходовали без возможности пополнения, но выводы сделали. – Гловацкий хлопнул по папке ладонью. – Такие ружья всем нужны, хотя бы по полдюжине на батальон. Но в то же время отмечают – лоб танков не берут, только борт, и то с близкой дистанции. – Ружья и у нас делать будут! Задание Дегтяреву и Симонову дано, они разработают под патрон 14,5 миллиметра, принятый на вооружение. К зиме будут, я уверен – мы тоже неоднократно запросы отправляли. – Хорошо бы, Климент Ефремович, – Гловацкий знал, что ПТРД под Москвой применили в ноябре, они тогда массово в войска пошли. – Но вот какая закавыка получается. Начнем борта им бить, там как раз 30 мм брони – немцы ведь тоже выводы сделают! Повесят броневую пластину, экраны уже ставят или танк тяжелее делать будут, с такой броней ни ПТР, ни наша «сорокапятка» его не возьмут. Типа нашего КВ – что мы делать будем? Коту под хвост все усилия, как с ротным минометом?! – Ты меня не заводи, сам понимаю, что ружье для КВ не угроза, танки такие у них в следующем году появятся, по твоим же прогнозам, а нам сейчас от них отбиваться надо! Показывай, что придумал, не томи душу – чертежи вижу, хоть ты их ладонью накрыл. – Этому гранатомету наплевать будет, что лоб, что борт – охреначит их так, что гореть будут долго и славно! И не в упор как ружья – а с двухсот метров гранатой попадет! Два года над этим думал, как ДРП увидел, потом реактивный снаряд у авиаторов в 82 миллиметра. Это законченный чертеж. Ворошилов стал рассматривать чертежи, лист за листом, вначале всю конструкцию РПГ‐7, потом по отдельным узлам и внимательно читать текст к каждому. Задумался, морща лоб, а Гловацкий спокойно курил. Сам внутри души боялся одного вопроса… – Вижу, ты все продумал в тщательности, как всегда! И когда только успеваешь, Николай Михайлыч? Теперь понимаю, Таубин потребовался тебе все это воплотить в новом гранатомете! А если не сделает?! – Сделает! Обязательно сделает! Иначе загрызу, стрелять не буду! За тех своих бойцов, что с бутылками танки жгли! – Понятно. – Ворошилов отвел взгляд, зачем-то потер ладонью шею и задумался, пристально глядя на генерала. Затем встал и резко произнес: – Эти все папки забираю, и не спорь! Время важнее! Я в Москву вылетаю, сейчас по ВЧ позвоню товарищу Сталину. Так, что еще у тебя есть? – Несколько предложений уже чисто технического характера. Наша полковая пушка образца 1927 года слишком тяжела, без малого тонна весом. Катать на поле боя руками тяжело. Необходимо уменьшить вес вполовину, до «сорокапятки». Предложили попробовать поставить на ее лафет прежний ствол – может, получится. В артиллерии, как знаю, такие системы дуплексом называются. Бумаги все здесь. – Гловацкий пододвинул к маршалу папку с очередным набором донесений и расчетов. Этому научила прежняя жизнь – любая бюрократия, а военная особенно, слов не любит – ей нужны рапорта, донесения, расчеты и чертежи с обоснованиями. Вот он чуть трепал нервы этой отчетностью всех комдивов и комбригов, но не кнут предлагал на шкуре отведать, а сладкий пряник в виде дополнительного вооружения. Сработало так, как нужно! Надо только правильные вопросы поставить и к ним подвести аккуратно. И будут те же выводы, что сами в этой войне сделали, пораньше, правда. А время на войне дорого, оно человеческими жизнями оплачивается. Кровью солдатской! – Давно хотели ее заменить, даже новые сконструировали. Да тот же Грабин сделал. Вот только как-то руки никак не дошли! Так что давай и эти бумаги! А в тех папках у тебя что? – По штатному расписанию 111‐й, 118‐й и 235‐й дивизий! Они у нас наступать будут, ударным кулаком. Усилить артиллерию требуется – на одну батарею гаубиц М‐30, на две Ф‐22 или Ф‐22 УСВ, полковых и батальонных минометов по максимуму – 117 штук. На это пополнение имеющихся здесь и поступающих из Ленинграда ресурсов хватит. В каждом полку из лучших бойцов сформировать две роты автоматчиков, вооружить СВТ, ППД и ППШ. Приказал на каждый батальон дать по два германских ПТР из трофеев. И еще нужны ДШК – десятка три. Штаты ненамного увеличатся – в дивизии станет 11 тысяч 700 бойцов и комсостава без учета запасного батальона. Вот все необходимые расчеты и рапорта, включая мой. – Гловацкий отдал еще одну папку, маршал Ворошилов принялся внимательно изучать бумаги, доставая лист за листом. После непродолжительного молчания произнес: – Сейчас наложу резолюцию о согласии. Пусть будут временные штаты на время проведения наступления. Отдай штабам на согласование, пусть без промедления вводят. Тут ты еще раз полностью прав – их усилить всячески надо, чтоб действительно сильные были! – Климент Ефремович, такие штаты должны стать постоянными для наших лучших и проверенных дивизий! Они вроде как ударные, в то время как другие обычные. На них можно положиться, оружие будут использовать со знанием и умением. Не подведут! – Не подведут они, прав, – подтвердил маршал и с хитринкой в глазах спросил: – А то были у нас такие – от границы драпали, оружие побросав! Потому ты все новое вооружение только своим передаешь, даже «дегтярей» в удвоенном числе, как при прежнем штате? – Именно поэтому, Климент Ефремович! Считаю, что лучшему бойцу – лучшее оружие! Он правильно распорядится, толково, с большим ущербом для неприятеля! А вот неумелому что ни дай, хоть новейшее оружие, то либо сломает, либо потеряет! Уж лучше такие дивизии, я обычные имею в виду, с мобилизационных складов вооружать – «мосинки», «наганы» и трехдюймовки с «максимами» для них в самый раз. Стахановцы на производстве есть, но их немного, так же и на фронте. Хорошие бойцы есть, и плохие… танцоры тоже есть, хотя всем известно, что им танцевать мешает! Ворошилов задорно рассмеялся, чуть ли не до слез, утер ладонью глаза. И неожиданно подмигнул генералу, словно мальчишка, а не мужчина 60 лет с маршальскими петлицами на кителе и с десятком орденов на груди. – Верно! Девиз дивизий прорыва – лучшему бойцу, лучшее оружие! Как там у тебя в памятке для снайперов сказано: если научится целиться в трубку, и попадать постоянно – таким можно дать и оптику! Так что доводи ударные дивизии до нового штата, пусть временно… – Нет ничего постоянного, чем временное, товарищ маршал Советского Союза! Остается проверить на деле одну народную мудрость – русские долго запрягают, но быстро ездят! – Ты и проверяй, товарищ генерал-лейтенант. А что касается ударных дивизий, что дорогу на Ленинград своей грудью закрыли, то быть им отныне «рабочей гвардией»! Как в октябре семнадцатого! Гордись! Ворошилов строго посмотрел на немного опешившего от услышанного Гловацкого и торжественно произнес: – Военным Советом Северо-Западного направления одобрено решение Ленинградского обкома и командования ЛАНО направить в каждую из трех дивизий – 111‐ю, 118‐ю и 235‐ю – по полку из расформированной дивизии «рабочей гвардии»! Соответствующий приказ получишь завтра. И пусть его огласят в частях, вместе с обращением, которое подписал товарищ Жданов! Впредь эти дивизии будут получать пополнение из лучших представителей пролетариата города, носящего имя великого Ленина! Командир 3‐го механизированного корпуса генерал-майор Черняховский Старая Русса Десять суток, отведенных на формирование мехкорпуса, закончились. Оглядываясь назад, Иван Данилович поражался, сколько всего успели за эти суматошные дни сделать. Вот только больше трех часов поспать не удалось – но кто на войне обращает внимание на хроническую бессонницу?! – Штаты мы разработали солидные, в бригаде три с половиной тысячи личного состава, хотя генерал Гловацкий предлагал вдвое меньше. Москва решила иначе – слишком слаба такая бригада, самостоятельно вести бой не сможет, нуждаясь в постоянной поддержке пехоты и артиллерии. С пленным немецким командиром корпуса говорил, да бумаги их по применению танков и мотопехоты пристально изучил. Вот и ввели в бригадах по две полковые группы из батальонов танков и мотострелков, без формирования управлений самих полков. Все в руках комбрига, как две руки с кулаками – можно бить одновременно, немцы такие «боевыми группами» именуют в своих дивизиях неслучайно. Тылов в них нет, одна сила. А комбриг каждую такую группу усилить может – у него артиллерийско-минометный дивизион есть, саперная и разведывательная роты с броневиками. Ремонтная и тыловая службы строго централизации требуют. Так что должна себя показать такая задумка. А вот корпус более сложная структура, проверка на поле боя ему требуется. У тебя какое мнение на этот счет, Иван Данилович? – По сути, осталась прежняя моторизованная дивизия, но с бригадами вместо полков. Не нужно импровизировать, сколачивать из полков группы. А управление самими бригадами проще. Мотопехоты и артиллерии ненамного больше, это верно, а танков на полсотни меньше. Мнимое ослабление, если разобраться. У меня в бригадах 42 легких БТ, еще по 17 «тридцатьчетверок». Минометов изрядно добавлено, как и зенитных пулеметов ДШК. Саперов своих хватает, разведбат с танками есть, мотоциклетный батальон с ротою броневиков. Дивизион 122‐миллиметровых гаубиц, артиллерийско-противотанковый полк УСВ. Гаубиц М‐10 вообще нет. Впрочем, наверное, правильно – тяжелы они для тракторов, а тягачей «Ворошиловцев» нехватка везде жуткая. Вот и вся разница на первый взгляд. Только в корпусе на две тысячи личного состава больше, да еще дополнительно приказано запасные роты при бригадах развернуть, а при корпусе батальон с танковой ротой. Сейчас комплектуем из пополнений, но грузовиков с танками на них нет, и взять пока негде! Черняховский пожал плечами и отпил чая из жестяной кружки. Вечер перешел в ночь, но назвать ее темной было бы не совсем верно, таковы уж эти места. Новые штаты мехкорпусов, как он знал, разработало АБТУ фронта, маршал Ворошилов не только одобрил, более того, всячески настаивал на их принятии. В принципе верно – будущее не за пехотой, он это уже сам понял, и не за мощными ударами танковых армад прежних дивизий, что откровенно слабыми получались, несмотря на обилие танков. А во взаимодействии всех сил корпуса, сбалансированном сочетании танковых и стрелковых частей с артиллерией, саперами и авиацией. Теперь надо только научиться правильно применять все силы, хоть на уровне немцев. Да и командарм Гловацкий считает, что у врага не грех уроки взять, чтоб потом его же и бить. – Хорошо хоть так вышло, Иван Данилович, пусть корпуса послабее стали, но не в одних танках дело. Вспомни, как сам без пехоты воевал, когда у тебя полк выдернули и на Лиепаю его отправили. А теперь этого не будет – имеются танковые бригады НПП, плюс отдельные танковые батальоны. Есть чем пехоту поддержать. Теперь жалоб поменьше будет.