Клэр сидела в темной больничной палате Ноя, прислушиваясь к его беспокойной возне. После взятия пункции он все пытался высвободиться и уже сбил две капельницы. Тейер наконец уступил просьбам медсестер и разрешил дать ему успокоительное. Но даже со снотворным и выключенным светом он не спал, а ерзал взад-вперед, бормоча ругательства. Она уже не могла спокойно смотреть на эту бесконечную борьбу. Вскоре после полуночи в палату зашел Линкольн. Она видела, как открылась дверь и из коридора в палату проник луч света – она узнала силуэт Линкольна, неуверенно застывший в дверном проеме. Потом он вошел и сел на стул, стоявший напротив нее. – Я разговаривал с медсестрой, – сообщил он. – Она говорит, что состояние стабильное. Стабильное. Клэр покачала головой. Без изменений, вот что подразумевало такое состояние – ни лучше, ни хуже. Отчаяние – вот что она вкладывала в это определение. – Кажется, он стал поспокойнее, – заметил Линкольн. – Его накачали успокоительным. Это необходимо после спинномозговой пункции. – Результаты уже известны? – Менингита нет. Энцефалита тоже. В цереброспинальной жидкости не обнаружено ничего, что могло бы объяснить причину его состояния. А теперь и моя теория о паразите приказала долго жить. – Изнемогая от усталости, Клэр тяжело откинулась на спинку стула и грустно усмехнулась. – Никто мне не может ничего объяснить. Как он мог вдохнуть дождевого червя? Это какой-то абсурд, Линкольн. Дождевые черви не светятся. Они не паразитируют в теле человеке. Здесь какая-то ошибка… – Тебе нужно пойти домой и поспать, – сказал он. – Нет, мне нужны ответы. Мне нужен мой сын. Мне необходимо вернуть его таким, каким он был до смерти своего отца, до всей этой трагедии, когда он еще любил меня. – Он любит тебя, Клэр. – Я уже ничего не знаю. Я так давно не чувствовала этой любви. С тех пор как мы переехали сюда. – Она все смотрела на Ноя, вспоминая времена его детства, когда она наблюдала за его сном. Когда ее любовь к сыну заслоняла все на свете. Когда она любила его без памяти. – Ты не знаешь, каким он был раньше, – проговорила она. – Ты видел его только в худших проявлениях. С самой уродливой стороны. В качестве подозреваемого в совершении преступления. Ты даже не представляешь, каким милым и любящим он был в детстве. Он был моим лучшим другом… – Она смахнула слезы с глаз, радуясь, что в палате темно. – Я просто жду, когда этот мальчик вернется ко мне. Линкольн поднялся и подошел к ней. – Я знаю, ты считаешь его своим лучшим другом, Клэр, – произнес он. – Но он не единственный твой друг. Она позволила ему обнять себя за плечи, поцеловать в лоб, но даже в эти минуты думала: «Я больше не могу ни доверять тебе, ни зависеть от тебя». «Теперь у меня никого нет, кроме меня самой. И моего сына». Он как будто почувствовал тот незримый барьер, который она возвела между ними, и медленно выпустил ее из своих объятий. А потом молча вышел из палаты. Всю ночь она просидела на стуле у постели Ноя, периодически погружаясь в дрему и просыпаясь каждый раз, когда медсестра заходила проверить состояние пациента. Когда Клэр открыла глаза навстречу удивительно ясному рассвету, она вдруг обнаружила, что ее мысли прояснились. Ной наконец мирно спал. И хотя ей тоже удалось немного поспать, ее мозг не отключался ни на минуту. Оказывается, он усердно работал всю ночь, пытаясь разгадать тайну дождевого червя и понять, каким образом он проник в тело сына. И сейчас, стоя возле окна и глядя на снег, она удивлялась тому, как же она могла упустить столь очевидный ответ. С поста дежурной медсестры она позвонила в Медицинский центр восточного Мэна и попросила к телефону доктора Клевенджера из отделения патологии. – Я пытался дозвониться вам вечером, – сказал он. – Оставил сообщение на вашем домашнем автоответчике. – Это насчет иммуноферментного анализа Уоррена Эмерсона? Я как раз и звоню по этому поводу. – Да, у нас готов результат. Боюсь разочаровать вас, но антител к Taenia solium не выявлено. Она помолчала. – Понятно. – Вы, я вижу, не слишком-то удивлены. В отличие от меня. – Ошибки быть не может? – Есть вероятность, но очень маленькая. Чтобы быть абсолютно уверенными, мы также провели тест по тому мальчику, Тейлору Дарнеллу. – И он тоже отрицательный. – О, так вы уже все знаете. – Нет, я не знала. Просто догадалась. – Что ж, тот карточный домик, который мы построили, рухнул. Ни у одного пациента не обнаружено антител свиного цепня. Не могу объяснить причины бешенства у детей. Знаю только, что дело не в цистицеркозе. И еще мне непонятно, откуда у господина Эмерсона взялась та киста в мозге. – Но вы ведь полагаете, что это была какая-то личинка? – Ну да, или странный результат окрашивания. – А мог это быть другой паразит – не Taenia? – Что за паразит? – Тот, что проникает в организм через нос. Он сворачивается внутри одной из пазух и сидит там, никому не видимый. А потом организм его исторгает или он умирает самостоятельно. Биологические яды, которые он выделяет, абсорбируются непосредственно мембранами носа и попадают в кровь хозяина. – А разве на томограмме этого не видно? – Нет. В том-то все и дело, что паразит выглядит вполне безобидно. Как сгусток слизи. – Во всяком случае, так было у Скотти Брэкстона. – Если паразит сидел в пазухе, как он проник в мозг Уоррена Эмерсона? – Вспомните анатомию. Между мозгом и лобной пазухой всего лишь тонкая костная перегородка. Паразит мог разрушить ее. – Знаете, теория просто великолепная. Беда в том, что нет такого паразита, который бы вписался в такую клиническую картину. Во всяком случае в справочниках я такого не встречал. – А может, что-то не попало в справочники? – Вы хотите сказать, что это какой-то совершенно новый вид паразита? – Клевенджер расхохотался. – Если бы! Это была бы научная сенсация. Мое имя как первооткрывателя было бы увековечено в истории. Тения клевенджерия. Красиво звучит, верно? Но пока в моем распоряжении лишь выродившаяся неопознаваемая личинка. И ни одной живой твари, которую можно было бы показать и описать. «Только дождевой червь». По дороге в Транквиль она вдруг поняла, что ей недостает нескольких фрагментов для полной картины. Получить их можно только от Макса Татуайлера. Она даст ему возможность объясниться с глазу на глаз; ведь он был ее другом, и она могла бы ему позволить оправдаться. Она была замужем за ученым и знала, какая лихорадка пожирает их, когда они оказываются на пороге открытия. Да, она понимала, почему Макс мог спрятать образец и держать его в секрете, пока еще нет подтверждений, что он открыл новый вид паразита. Но что было непонятно и уж совсем непростительно, – что он скрыл информацию от нее и врачей, которые лечат Ноя. Информацию, которая была жизненно необходима ее сыну. Ее злость усиливалась с каждым километром. «Сначала поговори с ним, – напомнила она себе. – Ты можешь ошибаться. Возможно, Макс не имеет к этому никакого отношения». Подъезжая к окраинам Транквиля, она была уже настолько взволнована, что решила не откладывать встречу. Ей хотелось немедленно объясниться с Максом. Она поехала к его коттеджу. Его машины видно не было. Оставив автомобиль на подъездной дорожке, она направилась к крыльцу и вдруг заметила следы, уходящие от дома. Она пошла по ним к лесу и вскоре увидела, что они обрываются на пятачке примятого снега, смешанного с грязью. Она присела на корточки и рукой в перчатке разгребла потревоженный снег. Примерно на двенадцатисантиметровой глубине Клэр нащупала слой рыхлой почвы и опавших листьев. Зачерпнув пригоршню земли, она увидела что-то блестящее и извивающееся на ладони. Дождевой червь. Она снова зарыла его в землю и вышла из леса. На крыльце она поискала лопату, зная, что она где-то обязательно должна быть. Инструмент с примерзшими к черенку комьями земли обнаружился возле поленницы, вместе с топориком. Дверь оказалась незапертой; Клэр вошла в коттедж и сразу поняла, почему Макс не позаботился о сохранности своего жилища. В доме почти не осталось его личных вещей. То, что она увидела, – мебель, посуда – должно быть, предоставлялось в аренду вместе с коттеджем. Она обошла спальни, кухню и обнаружила лишь некоторые забытые вещи ученого: коробку с книгами, корзину с грязным бельем, кое-какую еду в холодильнике. К стене гостиной кнопками была прикреплена топографическая карта реки Мигоки. Он вернется за этим, подумала Клэр. И я его дождусь. Ее взгляд упал на коробку с книгами. На ней сохранился почтовый ярлык с указанием имени и адреса получателя: «Лаборатории Энсон». Это было название справочной лаборатории, где делали анализы крови Скотти и Тейлора и откуда пришли отрицательные результаты по токсинам. «Фальшивки? – удивилась она про себя, – но, если так, что они пытались скрыть?» Именно эта лаборатория недавно выдала грант Педиатрической группе Двух Холмов на забор крови у местных подростков. Почему «Энсон» заинтересовались детьми Транквиля? Она достала сотовый телефон и позвонила Энтони из лаборатории больницы Нокс. – Что вам известно о «Лабораториях Энсон»? – спросила она. – Как получилось, что именно с ними наша больница подписала договор? – Ну, это странная история. Обычно мы отсылали все пробы по газовой хроматографии, массовой спектрометрии и радиоиммуноанализу в лабораторию «Бладтек» в Портленд. А месяца два назад вдруг стали работать с «Энсон». – Кто принимал решение? – Наш главный патолог. Смена партнера имела смысл, поскольку «Энсон» предоставил серьезные скидки. Больница не смогла устоять. Мы на этом экономим десятки тысяч баксов. – Вы не могли бы разузнать о них поподробнее? Мне это нужно срочно. Можете связаться со мной по пейджеру. – А что именно вы хотите выяснить? – Все. Занимаются ли они чем-то еще помимо диагностики. И что за интерес у них к Транквилю. – Попробую. Она нажала отбой. Даже с включенным электрическим отоплением в комнате было прохладно. Она разожгла огонь в дровяной печи и приготовила завтрак из скудных припасов Макса. Кофе и тост с маслом, сморщенное яблоко. К тому времени, как она управилась с едой, печь так раскалилась, что от жары Клэр стало клонить в сон. Она снова позвонила в больницу узнать о состоянии Ноя, после чего села у окна и стала ждать. Не может же он избегать ее вечно. Когда она в изумлении открыла глаза и поняла, что задремала, ей показалось, что прошло всего несколько минут. Шею ломило от неудобной позы. Было три часа, и утренний свет уступил место блеклым послеполуденным лучам. Она встала и, растирая затекшую шею, стала бесцельно слоняться по домику. Прошла в спальню, вернулась на кухню. Где же он? Должен же он вернуться за своим грязным бельем!