– При чем здесь религия? – Она же ведьма, ты, чертов дебил! – рявкнул Элвин. – Все это знают! Долан снисходительно улыбнулся. – Элвин, называть ее так не слишком-то любезно с твоей стороны. – Ничего в этом дурного нет, если она и в самом деле ведьма! Если ей это не мешает, черт с ней, мне тоже все равно. По мне, так ведьма лучше, чем вегетарианка. Хотя ей я и это готов простить. – Я бы не стал называть ее убеждения религиозными. – Да мне плевать, как ты их назовешь. То, что женщина верит во всяких там фей-змей, не дает никому права швырять в нее камни! – Это самое настоящее преступление на почве ненависти, – настойчиво произнесла Клэр. – Не отмахивайтесь от него, как от простого вандализма. Улыбка Долана сменилась презрительной усмешкой. – К этому происшествию отнесутся со вниманием, если оно того заслуживает, – заверил он. И, поднявшись на крыльцо, прошел в дом. Клэр и Элвин некоторое время молчали. – Она заслуживает большего, – наконец проговорил он. – Она хорошая женщина и заслуживает того, чтобы к ней относились лучше. Клэр подняла на него глаза. – Вы тоже хороший человек, Элвин. Спасибо, что согласились остаться с ней сегодня. – Да уж, я попал, – пробормотал он, спускаясь с крыльца. – Пойду только отведу собак домой, а то они ее бесят. Да, и еще одну глупость нужно сделать. Раз уж пообещал ей. – Какую такую глупость? – Помыться, – буркнул он и направился к лесу; собаки помчались за ним по пятам. Поздно ночью, когда Ной уже спал, наконец позвонил Линкольн. – Раз десять хватался за трубку, – признался он, – но так и не удалось позвонить, дергают постоянно. Приходится работать по две смены подряд, чтобы управиться со всеми вызовами. – Ты слышал о нападении на дом Рейчел Соркин? – Марк что-то говорил об этом. – Может, он сообщил и о том, что он настоящий болван? – А что он сделал? – В том-то то и дело, что ничего. Он не отнесся к этому нападению всерьез. Предпочел квалифицировать его как мелкое хулиганство. – Он сказал, что там просто разбили окно. – Да, и еще оставили надпись на кухне: «Сатанинская блудница». Воцарилось молчание. Когда Линкольн снова заговорил, она уловила в его голосе едва сдерживаемую злость. – Черт возьми, эти слухи о дьявольщине зашли слишком далеко. Мне придется побеседовать с этой Дамарис Хорн, пока она не принялась строчить о проклятиях индейцев-пенобскотов. – Ты не рассказывал ей о своем разговоре с Винсом? – Нет, черт побери. Я вообще стараюсь ее избегать. – Если все-таки будешь с ней беседовать, можешь задать ей вопрос о ее добром друге, полицейском Долане. – Неужели это правда? – Об этом мне рассказал журналист Митчелл Грум. Он видел их вместе. – Я уже спрашивал Марка, общался ли он с ней. Он категорически отрицает. Без доказательств я не могу принять меры. – А ты веришь ему на слово? Молчание. – Честно говоря, не знаю, Клэр, – вздохнул он. – В последнее время я узнал о своих соседях и друзьях такое, о чем раньше и не догадывался. Лучше бы я всего этого не знал. – Его голос стал добрее: – Вообще-то я звоню тебе не для того, чтобы обсуждать Марка Долана. – А для чего? – Поговорить о том, что произошло вчера. Между нами. Она закрыла глаза, приготовившись слушать о раскаянии и сожалениях. С одной стороны, ей хотелось бы отвязаться от него, освободиться. И уехать из этого города, не оглядываясь, не терзаясь сомнениями о правильности этого решения. Но с другой стороны, ей хотелось быть с ним, очень хотелось. – Ты подумала над тем, о чем я говорил? – осведомился он. – Может, все-таки останешься? – Ты все-таки хочешь этого? – Да. Он произнес это, не колеблясь. Он не освобождал ее, и Клэр испытала одновременно и радость, и тревогу. – Не знаю, Линкольн. Я все еще раздумываю о причинах, которые вынуждают меня уехать. – А как насчет причин, по которым тебе лучше остаться? – Кроме тебя, меня здесь ничего не держит. – Давай поговорим об этом. Я могу приехать прямо сейчас. Она хотела, чтобы Линкольн приехал, но боялась последствий. Боялась, что примет необдуманное решение, что одно его присутствие окажется решающим аргументом в пользу того, чтобы она осталась в Транквиле. Существовало так много причин, которые вынуждали ее уехать. Достаточно было выглянуть в окно, увидеть глухую темноту ноябрьской ночи и понять, как убийственно холодно на улице… – Я могу быть у тебя через десять минут. Она сглотнула. И кивнула невидимому собеседнику: – Хорошо. Как только Клэр повесила трубку, ее охватила паника. Как она выглядит? Что с прической? Чисто ли в доме? Она без труда распознала природу этих беспорядочных мыслей, в которых таилось извечное женское желание произвести впечатление на возлюбленного, и удивилась тому, что испытывает такое в столь позднюю пору своей жизни. С возрастом не всегда приходит мудрость, подумала она с грустной улыбкой. Клэр намеренно не стала смотреться в зеркало и вместо этого спустилась в гостиную, где заставила себя заняться разведением огня в камине. Если Линкольн так хочет навестить ее в столь поздний час, пусть увидит ее такой, какая она есть. Женщиной с испачканными золой руками и пахнущими дымом волосами. Настоящей Клэр Эллиот, усталой и совсем непривлекательной. Пусть посмотрит на меня такую, с вызовом подумала она, и станет ясно, нужна ли я ему на самом деле. Она набросала дров и хвороста и чиркнула спичкой, поджигая смятые газеты. Огонь занялся сразу и уже не требовал внимания, но Клэр все равно не отходила от камина, с каким-то детским удовлетворением наблюдая за тем, как друг за другом загораются хворост и дрова. Дерево было сухим, поэтому сгорало быстро и давало много тепла. Она и сама была как это дерево, сухое и нетронутое. Уже и не помнила, когда горела в последний раз. Раздался звонок в дверь. И она тут же превратилась в комок нервов. Принялась судорожно сбивать с рук золу, но все кончилось тем, что Клэр испачкала брюки. «Пусть увидит настоящую Клэр. И сам решит, нужно ли ему это». Она вышла в прихожую, на мгновение остановилась, чтобы успокоиться, и открыла дверь. – Входи, – пригласила она. – Здравствуй, Клэр, – ответил он и как будто растерялся, не зная, что еще сказать. Их взгляды встретились, но ненадолго – через мгновение каждый снова смотрел в свою сторону. Линкольн переступил порог, и она увидела, что его куртка припорошена мелким снегом, а за его спиной, в темноте ночи, вьется белая метель. Она закрыла дверь. – Я вожусь с камином в гостиной. Снимай куртку. Он разделся, и, вешая его куртку на вешалку, Клэр почувствовала, что от подкладки исходит тепло. Раньше они просто встречались и говорили, а сегодня она впервые по-настоящему ощущала его присутствие, тепло его тела, впитывала его запах, смешанный с ароматами дыма и тающего снега. Ощущение было настолько сильным, что, даже стоя к нему спиной, она чувствовала на себе его взгляд. Клэр проводила Линкольна в гостиную. В камине уже пылал огонь, и его свет ярким полукругом озарял комнату. Клэр села на диван и погасила настольную лампу. Света от огня было вполне достаточно; в тени она как будто искала убежища. Линкольн сел рядом, на некотором, вполне комфортном расстоянии. Нейтральная позиция – то ли друг, то ли любовник, то ли просто знакомый. – Как дела у Ноя? – наконец спросил он, сохраняя нейтральность даже в разговоре. – Долго злился, а потом лег спать. В некотором роде ему хочется быть жертвой, хочется чувствовать себя так, будто весь мир против него. И я не могу заставить его думать по-другому. – Она вздохнула и прикрыла глаза ладонью. – Девять месяцев он пилил меня за то, что я, злодейка, силой заставила его переехать сюда. А сегодня, когда я сказала, что подумываю о возвращении в Балтимор, он просто взорвался. Обвинил в том, что я не считаюсь с ним и его желаниями. Что бы я ни делала, я все равно неправа. Не могу угодить ему. – Тогда тебе остается только угождать самой себе.