ЭЛИС. Мне кажется, тебе нравится передавать меня из рук в руки. Что я такое для тебя — поднос для подаяний? Или у тебя, кроме меня, нет иного, как с Джоном? ГЕНРИ (поднимается). Мне надо получить Аквитанию для Джона. ЭЛИС. Я говорю о людях, а ты о провинциях. ГЕНРИ. Все взаимосвязано. Что такое Аквитания для Элинор? Не провинция, а средство для того, чтобы меня мучить. Вот поэтому она наверху и обхаживает Ричарда, пытаясь раздуть застывшие угли. Она вытянет Аквитанию из него. Боже милостивый, как я люблю подслушивать! (Имитируя ЭЛИНОР). «Я учила тебя скакать, ягненочек, и играть на лютне, на флейте.» Входит ЭЛИНОР с множеством рождественских пакетов. ЭЛИНОР (смеется). Это восхитительно! В точности как я. ГЕНРИ забирает у нее часть свертков. ЭЛИНОР всматривается ласково в него. Вот они. Я шла вниз и заодно прихватила их. Где елка? ГЕНРИ (подводит ее к елке). Что ты мне приготовила? ЭЛИНОР. Ты такой ребенок — всегда спрашиваешь. ГЕНРИ (читает на одном из пакетов). «Для Генри». (Взвешивает его в руке). Тяжелое. (С восторгом). Да это же мое надгробие! Элинор, ты меня балуешь. ЭЛИНОР (укладывая пакеты). Я никогда не могла тебе ни в чем отказать. ЭЛИС. А вы неплохо выросли, вы оба, должна признаться. ГЕНРИ. Не уходи. Ее как крапивою жжет сознание того, что ты мне нужна. ЭЛИС. Я тебе нужна как черту свечка. ГЕНРИ. А мне. ЭЛИС. Я знаю этот взгляд. Он сейчас скажет, что любит меня. ГЕНРИ. Как жизнь саму. ЭЛИС резко отворачивается и выходит. Я так говорю, чтобы поддержать ее дух. Ну, так как же дела с Ричардом? Удалось тебе разбить его сердце? ЭЛИНОР. Ты полагаешь, он должен вернуть мне Аквитанию? ГЕНРИ. Не представляю себе, как он может это не сделать. В конце концов, я обещал ему трон. ЭЛИНОР. Мальчик не перестает думать о том, чего стоят твои обещания. ГЕНРИ. Какой смысл спрашивать, хорош ли воздух, если ничем другим нельзя дышать? ЭЛИНОР. Именно это я ему и сказала. ГЕНРИ. Ну и что? Отдаст он ее? ЭЛИНОР. Как ты мог подумать, что я когда-нибудь передам Аквитанию Джону? ГЕНРИ. Для меня это жизненно важно. ЭЛИНОР. Но почему? Какая разница, кто будет после нас. ГЕНРИ. Спроси любого ваятеля, спроси Праксителя: «Почему ты не работаешь в масле?» Да потому, что оно недолговечно. ЭЛИНОР. А Джонни, он что, сделан из бронзы? Он так же быстро заржавеет, как все остальные твои сыновья. ГЕНРИ. Я знаю это. Ричард получит трон. Ты слышала мое обещание. Что еще тебе надо? ЭЛИНОР. Чтобы Джон не получил Аквитанию. ГЕНРИ. Должен же я дать ему хоть что-нибудь? Неужели нельзя договориться? ЭЛИНОР. В мире, где воскрешают плотников, все возможно. ГЕНРИ. Ты носила его под грудью, черт подери, он твой сын. ЭЛИНОР. О, господи, да. Двести восемьдесят дней я вынашивала его, и все до единого я помню. Ты в те времена как раз открыл Розамунду. ГЕНРИ. Зачем ее выделять? Я открывал и других женщин. ЭЛИНОР. Несть им числа. ГЕНРИ. А если посчитать? Давай посчитаем, в скольких постелях ты лежала? ЭЛИНОР. У Томаса Бекета. ГЕНРИ. Это ложь! ЭЛИНОР. Я знаю это. Ревность глупа, Генри. ГЕНРИ. Да, ты права. ЭЛИНОР. А тебя до сих пор интересует, что я желаю. ГЕНРИ. Я хочу, чтобы Джон получи. Аквитанию. Я этого хочу, и так будет. ЭЛИНОР. Ты что, изволишь угрожать? Будешь пытать меня? Опустишь в кипяток или растянешь на дыбе? А? А может быть, ты сделаешь из меня сито? ГЕНРИ. Я дам тебе документы, и ты их подпишешь. ЭЛИНОР. Как думаешь меня заставить? «Подписывай, или я перестану кормить тебя!»? Или расплачешься и скажешь: «Подпиши, а то у меня сердце разорвется?» Подкупом, предложениями, сделками? А я как земля, старина, — меня не обойдешь. ГЕНРИ. Я обожаю тебя. ЭЛИНОР. Пожалей себя — по этой дороге пути нет. ГЕНРИ. А у меня есть предложение для тебя, моя милая. ЭЛИНОР. Сделка, сделка. Я отдаю богатейшую провинцию на континенте Джону. За что? Скажи мне, о мудрейший, за что? ГЕНРИ. За твою свободу. ЭЛИНОР. О. ГЕНРИ. Как только Джон получит Аквитанию, — ты свободна. Я выпущу тебя. Подумать только: когда хочешь, ты в Лондоне, зимы проводишь в Провансе, поездки экспромтом к Ричарду, туда, где он будет убивать людей. И все это за одну твою подпись. ЭЛИНОР. А ты щедр. ГЕНРИ. Мне казалось, что тебе это подойдет. Ведь ты всегда обожала путешествия. ЭЛИНОР. Да. Я даже заставила беднягу Людовика взять меня в крестовый поход. Неплохое святотатство, а? Я нарядила амазонками моих камеристок и проскакала с обнаженной грудью полпути до Дамаска. Людовика чуть не хватил удар, а я чуть не умерла от раздражения кожи. Зато какое впечатление мы произвели на наших воинов, они были ошарашены! Генри, ты припер меня к стенке. ГЕНРИ. Да, но но думай, что мне это нравится. ЭЛИНОР. Я верю, ты меня, конечно, жалеешь. Быть в заточении, быть замурованной в каменных стенах, когда ты наслаждаешься всем миром — просто не знаю, как я осталась жива. Эти десять лет, Генри, были невообразимы. И ты готов предложить мне единственное, чего я жажду, но лишь тогда, когда я откажусь от того, что мне больше всего дорого, и при этом так жалеешь меня. Ты к своим соколам относишься нежнее, чем ко мне. ГЕНРИ. Мои соколы лучше относятся ко мне. ЭЛИНОР. Тогда и меня держи в железных перчатках.