— Он получил предписание от короля Эдуарда быть здесь, — напомнил Брюсу Киркпатрик, но тот лишь отмахнулся. — Он здесь. Комин Бьюкенский вернулся. Разве вы не чуете жаркое дуновение ветра? Все меняется. От этого у Хэла засосало под ложечкой. Мятеж. Опять. Очередной Берик. Хэл встретился взглядом с Симом, и оба вспомнили окаянные минуты, когда убеждали Эдуардовых фуражиров не занимать фортецию Хердманстона после поражения шотландцев под Данбаром. — Итак, мы охотимся? — фыркнув, вопросил сэр Уильям, приподнимая рубаху, чтобы усесться поудобнее; при этом Хэл углядел красный крестик на груди, говоривший о принадлежности старого воина к ордену тамплиеров. — Да, — ответил Брюс. — Улыбчивость и вежливость во плоти, а коли Бьюкен попытается выяснить, куда я спрыгну, я постараюсь не выказать. Я знаю, что он вообще не спрыгнет, коли сможет это устроить, но если и спрыгнет, то подгадает самый подходящий момент, чтобы наделать бед Брюсам. — Что ж, ваш собственный скачок размечен скверно, но вы можете прыгнуть куда ране, нежели полагаете, — резко указал сэр Уильям, а Брюс выпятил губу и набычился. — Это мы увидим. Мой отец имеет право на трон, хотя Длинноногий и счел уместным назначить другого. Важно, как прыгнет мой отец, а он не желает даже седалищем поерзать в Карлайле. — Что дает вам изрядную свободу напрашиваться на неприятности, — подкинул Хэл, запоздало сообразив, что произнес это вслух. И сглотнул, когда Брюс обратил на него холодный взор; хорошо известно, что обожающий турниры расточительный граф Каррикский задолжал королю Эдуарду, который настолько откровенно проникся привязанностью к юному Брюсу, что готов осы́пать его щедрыми ссудами. Мгновение взгляд был ледяным, а затем темные глаза заискрились теплом, когда Брюс улыбнулся. — Истинно. Попасть в беду, как блудный юный сын, что позволит мне снова выкрутиться так же легко. Больше свободы, нежели у присутствующего здесь сэра Уильяма, несущего на плечах бремя всего ордена, а орден получает указания из Англии. — Клифтон — праведный капеллан в Баллантродохе, — проворчал Древлий Храмовник. — Он дал мне дозволение вернуться в Рослин до поры освобождения моих чад, понеже новый шотландский магистр Джон де Соутри будет выполнять то, что повелит ему английский магистр де Джей. В сей паре англичане первые, а храмовники вторые. Се де Джей ввергши моего мальчика в Тауэр. — Это я понимаю достаточно хорошо, — произнес Брюс, кладя ладонь на плечо старого храмовника. Как и все присутствующие, он знал, что попавшие в Тауэр редко выходят оттуда живыми. — Если Господь на стороне правды, то вы будете вознаграждены… как бы вы сказали? Тосетьне? — Недурно, государь, — отозвался сэр Уильям. — Мы еще соделаем из вас шотландца. На миг воздух сгустился, а Брюс застыл, не издавая ни звука. — Я шотландец, сэр Уильям, — в конце концов проронил он сдавленным голосом. Момент раскорячился, как ворона на суку, но это был сэр Уильям, учивший Брюса ратному делу с мгновения, когда его крохотная ручонка смогла как следует обхватить рукоять меча, и Брюс знал, что старика не устрашит насупленный юнец, граф он или нет. Он питал симпатию к Древлему Храмовнику. С момента утраты Святой Земли орден мыкается по миру, и хотя присягал на верность только Папе, сэр Брайан де Джей — tulchan[16] в руках короля Эдуарда. В конце концов Брюс чуть обмяк и улыбнулся невозмутимому, бесстрашному лику старца. — В общем, завтра мы поохотимся и узнаем, охотятся ли за нами в свою очередь, — сказал он. — Право, это вы толковито, — восхищенно выпалил Сим. — Ох, аки вы наостривши смышление, слухая вашу светлость, будьте уверены. И все едино, есть на той примке пятель. Оный Бьюкен может попытаться пересолить ваше хлебово, и охота есть самое подходящее для того место. — Что он сказал? Примка? Пятель? — вопросил Брюс. — Он приветствует ваш разум, острый, как клинок, государь, — саркастически перевел Киркпатрик на французский, — но объявляет о загвоздке. Бьюкен может попытаться испортить дело — пересолить вашу похлебку. Брюс проигнорировал тон Киркпатрика, и Хэл понял, что этому человеку — уже не слуге, но еще не равному — такие вольности дозволительны. Этот Роджер Киркпатрик — сумрачный, нелюдимый от века — кузен юного Брюса, безземельный рыцарь из Клоузберна, где господствует его тезка. У сего же за душой ровным счетом ничего, и он привязан к состоянию графа Каррикского, аки вол к плугу. И так же уродлив, отметил про себя Хэл, — человек с вечно бегающими глазами, вынашивающий в темных глубинах потаенные мысли. — Пересолить мое хлебово, — повторил Брюс и рассмеялся, добавив по-английски: — Право, Бьюкен может устроить это на охоте — щепотка стрел, чуток просыпавшихся арбалетных болтов… Вот потому-то мне и нужна горстка ваших всадников, Хэл Хердманстонский. — У вас и своих есть толика, — указал Хэл, и Брюс улыбнулся, ощерив передние зубы, как хорек. — Имеется. Аннандейлские, принадлежащие моему отцу и не вполне следующие за мной. Мои собственные люди из Каррика — добрые пехотинцы, горстка лучников и малость верных латников. Ни один не обладает умениями ваших плутов, и, что важнее, всех их тотчас распознают как моих собственных. Я хочу, чтобы Комины обеспокоились тем, кто есть кто, — особенно человек Бьюкена, некий Мализ. — Сказанный с лицом как у горностая, — подсказал Киркпатрик. — Мализ, — отозвался сэр Уильям, — Белльжамб. Брат Фаркуара, коего Эдуард Английский в этом году соделал архидиаконом Кейтнесса. — Мерзопакостная свинья, — проговорил Киркпатрик. Лицо его напоминало маску ярмарочного фигляра, и Хэл едва не расхохотался, но благоразумно прикусил язык. Мысли у него в голове закружились круговертью. — Убийства в секрете, — сказал он вслух, внезапно подумав, что не знает, спрыгнул бы его отец к Брюсу или к Баллиолу. Возможно, он взял бы сторону короля Иоанна Баллиола, Тум Табарда — Пустого Камзола, как по-прежнему законного короля шотландцев, оказавшись в лагере Баллиолов и Коминов. Хэл же, судя по всему, угодил к Брюсу — хотя каким образом, все равно загадка. Сэр Уильям увидел уязвленное выражение лица Хэла. Он благоволил этому парню, родственнику и тезке его томящегося в оковах внука, и возлагал на него чаяния. При мысли о внуке в груди его всколыхнулась волна гнева на сэра Брайана де Джея, послужившего орудием отправки его сына в Тауэр. Он и внука Генри туда запроторил бы, подумал Древлий Храмовник, да не тут-то было; он ненавидит Сьентклеров за их влияние в ордене. Хвала Всевышнему, вознес сэр Уильям, что внука Генри держат в пристойном английском поместье, дожидаясь дня, когда Рослин заплатит за его освобождение. В глубине души, заметенной холодными снегами зимы, он знал, что живым его сын из Тауэра уже не вернется. И все же самым тяжким бременем у него на сердце лежало иное: судьба ордена, который — да возбранит сие Христос — де Джей может поставить на службу Длинноногому. День, когда Бедные Рыцари выступят против собратьев-христиан, будет днем их погибели — эта мысль заставила его тряхнуть убеленной сединами головой. — Брань и в лучшем-то случае дело худое, — рек он, ни к кому в частности не обращаясь, — но усобица меж народом одной державы куда хуже. Брюс, взиравший долгим взглядом на лиловую рубаху, встрепенулся и кивнул Киркпатрику. Сумрачно вздохнув, тот отдал ее. «Подобающее одеяние, чтоб трясти гузкой, — свирепо подумал Хэл. — Я связал себя путами с человеком, думающим чреслами». В день, когда Бьюкен и Брюс пришли в Дуглас, припомнил он, было празднество Святой Димфны. Святой покровительницы безумцев. Глава 2 Замок Дуглас, позже в тот же день Канун праздника Святого Брендана Путешественника, май 1297 года Они ждали государыню, рыцарей, слуг, борзых, охотников и всех прочих, бестолково толпясь и обходя стороной уже разгорячившихся коней. Собаки скакали и вертелись, натягивая поводки, так что выжлятникам приходилось, ругаясь, распутывать сворки, дабы посадить их в деревянные клетки на подводах. Пряженик с двумя громадными дирхаундами, высившимися по обе стороны от него, как статуи, обернулся, чтобы свысока ухмыльнуться Псаренку. Берне — доезжачий — вверил псов чужака под опеку Пряженика, потому что Псаренок — меньше чем ничто, и теперь Пряженик считал себя выше всей суеты и замешательства, сжимая в каждом кулаке по поводку больших гончих, благодаря ему недвижных, как камень. Псаренок знал, что Пряженик-то тут вовсе ни при чем, все дело в толкущемся поблизости великане Лисовине Уотти. Хэл хмурился, потому что дирхаунды могут ввязаться в бешеную драку, когда им вздумается, а если запахнет кровью, их не удержать и четверым мужчинам, не говоря уж о высоком насупленном отроке с зачатками мускулов и круглым личиком в обрамлении соломенных волос. Светлые ресницы и брови и курносый нос придавали ему сходство с недовольным поросенком; на дирхаундов его чары не действуют, и Хэл понимал, что доезжачий устроил это намеренно, ради издевки или помавания своей властью. А вот паренек, сноровистый с борзыми, — Хэл поискал его взглядом, и дыхание у него перехватило при виде его недвижности, ярости, сцепившей уголки его губ, лиловых теней под глубоко посаженными глазами и всклокоченных темных волос. Темнее, чем Джонни, подумал он… как думал вчера ночью, цветом волос и кожи напоминает Джейми и вполне может быть одним из побочных сыновей Смелого, отданным в попечение французского псаря Дугласа. Хэл перевел взгляд, вперив его в берне Филиппа, стоящего на окраине круговерти и раздающего распоряжения своим подначальным, коротко рявкая по-французски. Тяжесть этого взгляда заставила доезжачего поднять голову, и, наткнувшись на сероглазый взор лотийца, он побледнел, покраснел и отвел глаза, чувствуя гнев и… да, страх. Он знал, что Псаренка этому Сьентклеру отдала государыня, не потрудившись даже обмолвиться «с вашего позволения, берне», и это его уязвило. Когда ему сказали — ему сказали, о, Раны Господни! — что Псаренок будет приглядывать за дирхаундами, он строптиво решил отдать их Пряженику. Понимал, что это не более как задранная задняя лапа, помечающая собственную территорию, — на нем лежит ответственность за всех собак в Дугласе, хоть господских, хоть нет, — и ему не по нраву получать указания от какого-то ничтожного господинчика из Сьентклеров, считающего себя чересчур утонченным, чтобы равняться с простым людом. Но еще менее ему пришлось по нраву ощущение этого пронзительного взора, так что он принялся хлопотать со сворами и приказаниями, все время чувствуя вперенные в него серые глаза, как зуд, который и почесать-то нельзя. Искусно оседлав Брадакуса, Бьюкен изобразил фальшивую улыбку. Идею поохотиться высказал Брюс вчера вечером за столом, и Бьюкен всю ночь ворочался, обсасывая ее так и эдак в попытке понять, какую в том Брюс видит выгоду. Не считая комплота убить его из засады, так ничего и не измыслил, но поскольку занять себя больше нечем, потраченное время не в счет. Горечь подкатила под горло вкупе со съеденной на ужин кабанятиной с горчицей, тошнотворными газами, на вкус не менее погаными, чем его женитьба на этой сучке Макдафф. Брак представлялся выгодным и ему, и Макдаффу Файфскому. Однако же собственный родственник Изабеллы, олицетворение алчности и порочности, предал ее отца смерти, что не очень-то прельщало стать членом этой семейки. Даже при подношении свадебных даров Рыжий Джон Комин Баденохский склонил голову к плечу, искривив губы в усмешке. — Чаю, земли того стоят, кузен, — беспощадно заявил он Бьюкену, — ибо будешь почивать с волчицей, коей сказанные принадлежат. Бьюкен задрожал от когтящего душу воспоминания о брачной ночи, когда он вломился в Изабеллу Макдафф. Он делал это с той поры всякий раз, когда она возвращалась из своих блужданий, и теперь это стало частью обычая, как и замо́к, ключ и отказы исполнить свой супружеский долг, вполне приставшие титулу графини Бьюкенской. Это, да еще рождение наследника, в каковом она покуда не преуспела; Бьюкен до сих пор толком не знал, прибегает ли она к ухищрениям, чтобы избежать этого, или попросту бесплодна. А теперь она здесь, приехала в Дуглас якобы с невинным визитом, взяв для этого коня из одной конюшни с Брадакусом — Балиуса. О, Раны Христовы, и без того скверно, что она без женского пригляда, — хоть и твердит, что за ней ходят женщины Дугласа, но ведь даже без слуги, да верхом на превосходном андалузском боевом коне, в краю, где разбойники кишмя кишат… Она могла отправиться на тот свет, а от коня могла остаться лишь груда обглоданных костей… Бьюкен даже не знал, что сильнее — желание первого или страх второго, но вот она здесь, уютно устроилась в башне и отказывает ему в законных правах, а он тем временем чахнет в своем полосатом шатре в наружном дворе, и обостренное чувство собственного достоинства не позволяет ему затеять скандал. Это сильно сократило расстояние, отделяющее ее от женского монастыря, о котором он подумывал. А заодно заронило подозрение, не может ли она с Брюсом… Он отогнал эту мысль. Навряд ли она осмелится, но пусть все же Мализ разведает. А теперь он сидел как на иголках, дожидаясь ее появления, чтобы можно было начать эту треклятую охоту, хотя, если дела пойдут гладко, как запланировано, гордиев узел Брюсов будет разрублен. Предпочтительно, подумал он угрюмо, прежде чем блеснет секретный клинок Брюса. Потому-то, разумеется, он и его люди, выбранные на охоту, снарядились как на войну, облачившись в кольчуги и сюркоты с гербами; Бьюкен заметил, что Брюс блистает в расшитой гербовой накидке, с непокрытой головой, с улыбкой наблюдая за щебечущим Джейми Дугласом, пытающимся петь и играть, одновременно держа в узде норовистого коня. Однако же он взял с собой людей, не щеголяющих ливреями Каррика, так что никто толком не знает, кому они принадлежат. Бьюкен оглядел их с головы до пят: хорошо вооружены и сидят на приличных гарронах — шотландских пони. Вид у них такой, будто они откусили в жизни добрый фунт лиха, но зубы не обломали, особливо их предводитель, юный господин из Хердманстона. Ощутив на себе взгляд, Хэл обернулся к графу, сидевшему на своем крупном взмокшем дестриэ — боевом коне, укутавшись в черный плащ с куньей оторочкой, под которым поблескивала кольчуга. Широкое, чисто выбритое лицо, обрамленное стеганой шапочкой с тесемками, прежде красивое, пока жир не колонизировал лишние подбородки, зарозовелось и вспотело, как попка младенца. Граф Бьюкенский на дюжину лет старше Брюса, но преимущество в силе, даваемое молодостью, подумал Хэл, уравновешено коварством, таящимся в этих глазах Комина под нависшими бровями. Бьюкен признал вежливый поклон головы Хердманстона, кивнув в ответ. Брадакус бил траву копытом и фыркал, заставив Бьюкена небрежно похлопать его по шее, даже сквозь кожаную перчатку ощутив, как лоснится потная кожа коня. Надо было попросить иноходца вместо того, чтобы ехать на охоту верхом на дестриэ, угрюмо подумал он, но не мог себя заставить просить хоть что-то ни у Дугласов, ни у Брюсов. А теперь превосходный боевой конь, тянущий на добрых 25 мерков[17], охромеет, не говоря уж о присвоенном его женой, и Бьюкен даже не знал, что взвинчивает его больше — что она взяла на увеселительную прогулку боевого коня или то, как откровенно строила глазки Брюсу за столом вчера вечером. Кабанятина в горчице и запеканка из цельной пшеницы с голубями, грибами, морковью, луком и зеленью — листьями фиалок и цветами сирени, гордо объявила государыня Дуглас. С лепестками роз. Бьюкен до сих пор чувствовал, как они распирают кишки, и пускал ветры не менее усердно, чем потел его конь. Странное блюдо — это еще слабо сказано. Старый брат Бенедикт благословил трапезу, и это были его последние слова, прежде чем он уснул, уронив голову на розовые лепестки в подливке. Достопочтенное собрание за высоким столом[18] — он сам, Брюс, дамы, малыш Джейми Дуглас, Инчмартины, Дэйви Сивард и прочие — хранило оцепенелую осмотрительность. То бишь все, кроме Изабеллы. Мелкие дворяне чирикали между собой достаточно дружелюбно, не считая тех, кто сидел поближе к соли, где начались угрюмые переглядки по поводу того, кого посадили выше, а кого ниже ее. Беседу вели вполголоса, будто под сенью грозовой тучей нависшего над ней короля Эдуарда, — Длинноногий отбрасывает длинную тень, мрачно думал Бьюкен, даже из Франции. Он несколько раз осадил Брюса, чем был очень доволен, в то же время не проговорившись ни словом в ответ на неуклюжие попытки прощупать его намерения в отношении мятежного Мори. — Exitus acta probat[19], — невнятно пролепетал он, поперхнувшись при виде улыбок и укромной беседы Изабеллы с государыней, — прямо напротив него, нарочито его игнорируя. — Уповаю, результат подтвердит деяния, — по-французски ответил Брюс с холодным взором, — но тут вы помаваете дивно широким и обоюдоострым клинком.