Я, – сказал сын. Ты не знал, – сказала сестра. Знал, – сказал сын. – Я знал. Я так думаю, если они были немцами, – сказала Шарлотта. – Так было нужно. Ради всеобщей безопасности. У папы в его военной коллекции есть марки, – сказал сын. – Остров Мэн. Тебе не нравится твое блюдо, Роберт? – сказала Грейс. Просто есть не очень хочется, – сказал сын. Что ты хочешь взамен? – сказала Шарлотта. – Можно за тебя попросить? Шарлотта подозвала рукой официанта. Я хочу симбиоз, – сказал сын. Вряд ли у них есть это в меню, – сказала дочь. Шагая на следующий день по городу, Грейс улыбается. Умная у нее дочь. Ее умная дочь заметила, что камень в углу стариковской комнаты и впрямь поразительно похож на камень, который носил с собой Артур. И когда Артур открыл сумку, достал оттуда камень, чтобы отдать его старику, рассказал, что мать просила об этом в своем завещании, и положил его на кровать, старик посмотрел на камень и сказал что-то бредовое: «этот камень – ребенок», – сказала Грейс вчера за ужином. – Какая странная фраза… Нет, – перебила дочь. – Он не это сказал. Он сказал: «Вы вернули ребенка». Женщина по имени Элизавет попросила Артура передать камень ей. Она поместила его в выемку скульптуры, стоявшей у мужчины в спальне. Там он реально классно смотрится, – сказала дочь. «Скульптура была подлинная, – сказала им женщина, когда старик вздремнул, – художницы Барбары Хепуорт». Грейс это показалось неправдоподобным. Разве у стариков просто так валяются скульптуры Барбары Хепуорт? Но когда Грейс легла спать, она не могла избавиться от мысли об этом куске камня. Возможно, это и есть искусство? То, что загадочным образом запечатлевается в сознании, а ты и сама не знаешь почему. Эти два камня и правда хорошо смотрелись вместе: один – изогнутый и с отверстием, а другой – идеальной шарообразной формы. Когда Грейс шагала теперь по тротуару, перед глазами стоял образ. Это было лицо ее матери, но словно превращенное в слепок. Посмертный или прижизненный? Ни то ни другое. Слепок лица ее матери по ту сторону жизни и смерти, по ту сторону радости и печали, живого и вместе с тем мертвого – нет, вовсе не мертвого, ничего мертвого в нем не было, даже близко. У него были правильные, безупречные черты и контуры. Кожа как живая, волосы отброшены назад с почивающего лба, и лицо было высечено из камня. Рядом с ним каменный слепок поменьше – лицо самой четырнадцатилетней Грейс, в том возрасте, когда умерла ее мать, с таким лицом Грейс подожгла кресло в гостиной своего дома, кресло своей недавно умершей матери. Пока Грейс шагала по тротуару, оба эти лица с пустыми взглядами висели бок о бок. Грейс встряхнула головой, стряхнула себя обратно в собственную биографию, которой могла хоть немного управлять. Грейс отправилась на поиски кладбища. Она побывала там как-то летом. Прошла мимо здания с киноафишей на стене. «Тропы славы»[58]. Афиша бросилась ей в глаза, поскольку это был старый кинотеатр. Тот самый старый кинотеатр… и в этот момент ее воспоминание, о котором она даже не подозревала, вскрылось у нее в голове, точно росток, вскрывший скорлупу зеленого семечка… кулисы маленького городского кинотеатра, старомодное местечко, верно, старомодное и старозаветное (это нараспев произносит Клэр Данн, будто участвуя в шоу Сондхайма[59]) 1989, лето недовольства, у них здесь двухдневное выступление, сегодня Шекспир, завтра Диккенс. «Это почти что не театр, дорогая, не раскатывай губу», – сказал Фрэнк, когда они приехали, и он прав. Они играют пьесу перед ярко-белым киноэкраном, потому что нет никаких портьер или занавеса, ужасное освещение, не сцена, а одно название, просто узкая эстрада, и никаких кулис как таковых, просто каморка, под завязку забитая всем составом: четырнадцать человек, одновременно пытающихся выучить свои роли, и ни одного зеркала, перед которым можно загримироваться. Поэтому Грейс сидит снаружи одна, на бетонных ступенях, ведущих вниз от черного хода. Она уже отыграла предыдущие акты. Ее персонаж почиет в бозе, пока ее не вызовут на сцену, небо над головой вечереюще-голубое, птицы парят в вышине – те, о которых мать говорила, когда они прилетали: «Ну вот, Грейс, и лето наступило». А когда улетали: «Ну вот, Грейс, и лето прошло…» а потом кто-то шипит за спиной: «Грейснахуйтвойвыходтыопоздалатвойвыход…» Блядь! и она вскакивает и мчится обратно, вверх по лестнице, по извилистому коридору, и сломя голову выбегает прямо на помост, чтобы встать в позу статуи мертвой королевы из 5-го акта. Затем Грейс видит, что Джерри и Найдж еще на сцене, еще рассказывают зрителям обо всех удивительных событиях, произошедших за кулисами. Значит, это еще 2-я сцена. Грейс должна выйти только через несколько страниц. Ох. Ой-ой-ой. Ну и она просто как бы стоит посреди эстрады, застыв в прыжке и не зная, что делать с руками, и теперь вся публика (а кинотеатр набит битком, хоть это и захолустный городок) видит, как королева, которая должна была умереть, бегает, как девчонка, но ведь в том-то вся и соль: чтобы пьеса получилась, королева должна быть мертвой, а потом в нужный момент ожить. Грейс отступает на три шага. Теперь она стоит примерно там, где должен висеть закрывающий ее занавес. Она выпрямляет спину, вздымает руку, принимает позу статуи. Пара человек из публики неуверенно смеются. Парни смотрят на нее в замешательстве. Затем Джерри снова произносит свои слова. Они говорят свои слова так, будто Грейс на сцене нет. Найдж уходит, а Ральф с Эдом выходят сказать свои. Ральф таращится на нее в панике. Ему и так тяжеловато вспоминать слова. Несгибаемый Эд продолжает своим козлетоном. Они доигрывают сцену до конца, затем всей гурьбой вываливаются Фрэнк, Джой, Джен, Тим, Тони, Том и т. д., участвующие в 3-й сцене, замечают Грейс и ошалело замирают. Особенно Джой, которая катит раму с занавесом, чтобы Грейс за ним спряталась, и у которой очень много слов о том, что все скоро увидят нечто удивительное, спрятанное от них сейчас за этим самым занавесом. Грейс не меняет позы. Она держит руку так, как надо. Смотрит сквозь Джой, которая наконец догоняет, перестает бесцельно катать занавес по эстраде, точно больничная сестра, и ставит его перед Грейс. Фух. Они начинают сцену. Те из зрителей, кто знает сюжет, ржут уже последние несколько минут. Те, кто не знает, – что ж, помоги им, Господь. Теперь, когда Грейс за занавесом, она трясет руками, словно стряхивая с себя булавки и иголки. У нее еще двадцать пять строчек до слов «вы посмотрите». Потом занавес увозят, и она должна сохранять позу статуи, пока все они смотрят на нее, сначала как на статую, а затем как на живого человека, и еще сто двадцать строчек до того, как ей подадут сигнал: «милая принцесса, склонитесь… вот ваша дочь». Она подготавливает в голове слова: О, посмотрите, боги! Пролейте благодать на дочь мою! О, посмотрите, боги! Пролейте…[60] Но… ах. Фрэнк сказал, что сегодня вечером здесь будет уэст-эндский агент по подбору актеров, приехавший на отдых. Грейс бросает за занавесом в холодный пот. Это Клэр Данн вызвала ее на сцену. Она? Она. На 99 %. Клэр Данн сорвала пока что единственную возможность Грейс вырваться куда-нибудь в Уэст-Энд.