Она снова заглянула в интернет, чтобы найти фамилию человека, который это сказал. Этого недостаточно, – крикнула мать, снова без приглашения войдя в комнату. – Ведь нет никаких доказательств, что Ханна Арендт когда-нибудь это говорила. А если это был кто-то другой, не получивший заслуженных лавров? Или, возможно, никто не говорил этого ни в одном первоисточнике, а кто-то где-то просто придумал, что Ханна Арендт это сказала, опубликовал фразу в Сети, а потом ее растащили по всем этим сайтам? Тогда Ханна Арендт была бы довольна, кем бы она там ни была, – сказала Саша (на нормальной громкости, чтобы мать поняла, как сама орет). – Это было хорошо сказано. Ты не можешь говорить за Ханну Арендт, – сказала мать (да, не на таких повышенных тонах, уже лучше). – Тебе бы понравилось, если бы в интернете что-то процитировали, а потом сказали, что это сказала Саша Гринлоу? Я была бы не против. Я была бы довольна, что кто-то где-то решил, будто я сказала что-то хорошее, – сказала Саша. А, ясно. Все дело в одобрении. Ты ведешь себя так, словно вы с Робертом одногодки, – сказала мать. Нет, – сказала Саша, – если бы мне еще было тринадцать или я, боже упаси, случайно оказалась Робертом, то я бы сказала: сейчас же вернись к возрасту бессмысленного образовательного педантизма. Перестань, Саш, – сказала мать. – Источник. Это важно. Подумай почему. Я думаю о том, – сказала Саша, повернувшись лицом к матери, – что я учусь на правильном допустимом уровне. Тот уровень внимательности, о котором я говорю, необходим во всем, – сказала мать, снова заговорив громче (словно громче означало правее). – А то, что ты называешь правильным допустимым уровнем, всего-навсего общественная уловка. Ее мать уже так сильно размахивала руками в воздухе, что даже задела и раскачала абажур в Сашиной комнате. А если бы в один прекрасный день ты проснулась и обнаружила, что по всей Сети говорится, что ты сказала то, чего никогда в жизни не говорила? – сказала мать. Я бы просто сообщила всем, что никогда этого не говорила, – сказала Саша. А если бы ты зашла в интернет и обнаружила, что тысячи людей все равно на тебя злятся? – сказала мать. – Если бы нечто наподобие того, что случилось с твоим младшим братом, случилось с тобой? С таким нагромождением ничего не поделаешь, – сказала Саша. – Поэтому мне все равно, кто что думает. Лично я знала бы, что говорила правду. Я – свой собственный источник. Сходи лучше его подоставай. У меня на это нет времени. И сходила бы. Только его нет дома, – сказала мать. Уже десять часов, – сказала Саша. – Ему тринадцать лет. Что же ты за мать? Такая, что старается ради обоих своих детей вопреки непреодолимым препятствиям, – сказала мать. С этого и надо начинать, – сказала Саша. Если бы твоя репутация была разрушена и ты не могла никуда пойти, потому что все называли бы тебя бесчестной лгуньей? – сказала мать. Я бы их простила, – сказала Саша. Ты бы что? – сказала мать. Прощение, – сказала Саша, – единственный способ обратить вспять необратимый ход истории. Наступила короткая пауза, почти похожая на паузу во время театральной постановки. Потом мать расхохоталась. Потом Саша тоже рассмеялась. Мать подошла и крепко обняла Сашу, сидевшую за столом. Умница ты моя, – сказала мать. Сашина грудь наполнилась той теплотой, о которой когда-то, еще совсем малышкой, дочь спросила мать, ведь теплота была такой приятной, и мать сказала: «Это твое внутреннее лето». Но тебе придется стать еще умнее, – сказала мать, все так же крепко ее обнимая. – Умные девочки должны превзойти… Правильный допустимый уровень ума, – сказала Саша, уткнувшись матери в бок. Это было вчера вечером. Сейчас утро следующего дня. Саша пробралась сюда, чтобы попытаться спокойно позавтракать, просматривая у себя на телефоне новости и все посты на фейсбуке подряд. Но покоя нет. Мать бродит по гостиной, что-то выкрикивая и размахивая чашкой кофе, причем жидкость порой расплескивается и проливается на паркет: Саше уже пару раз пришлось переставлять портфель. Телевизор включен слишком громко, а дикторы новостей в студии и за ее пределами тоже бродят и бредят в своей привычной сюрреалистической манере. После того как Саша посмотрела передачу, где знаменитости наряжаются в костюмы с огромными головами и поют песни, а жюри и публика пытаются угадать, кто под маской, Сашу осенило, что вообще-то все и вся на телевидении похожи на людей в масках. Однажды увидев, больше нельзя это развидеть. «Снимите ее! Снимите ее!» – кричат жюри и публика знаменитости, которая проигрывает и вынуждена снять маску, чтобы люди могли наконец увидеть, кто скрывался под ней все это время. Саша однажды слышала, как орава мужиков кричала девушке возле причала: «Сними ее!» Стану ли я, – говорит мать, – героиней повествования о собственной жизни. Или это место… место… займет кто-нибудь другой. Займет. Просто поищи, – говорит Саша. Нет, – говорит мать. Я поищу за тебя, – говорит Саша. Нет. Не надо, – говорит мать. Это «не надо» мать говорит со всей возможной свирепостью: в последнее время мать постоянно все забывает и старается никогда не искать в интернете то, что забыла. «Какая же я климактеричка. Это все из-за климакса». Словно можно избежать неизбежного, просто выкрикнув его название. Она старается заставить себя вспомнить, а не искать ответа. На практике это означает, что мать полчаса всех достает, а уж потом заходит в интернет и ищет то, чего там она не может вспомнить. Займет кто-то другой, – говорит она. – Займет ли это место кто-то другой. Ради бога, Саш, сделай потише, чтобы я могла слышать свои мысли. Чтобы я могла слышать, что у меня их нет. Не могу. Он куда-то ее засунул, – говорит Саша. Роберт уже ушел в школу. Один из его недавних приколов – повысить громкость на телевизоре на несколько лишних делений и спрятать дистанционку, потому что от телевизора можно чего-то добиться только при помощи дистанционки. Кнопка «вкл/выкл» наверху больше не работает (телевизор довольно старый: отец унес новый в соседний дом, когда съехал). Если выдернуть телевизор из розетки, есть опасность, что он не включится снова. Потому его и никогда не выдергивают. На экране сейчас чересчур громко передают новостной репортаж о евангелическом митинге, как-то связанном с американским президентом. Позвони ему, – говорит мать. – Может, он с папой. «Папа из соседнего дома». Типа ситком для маминого поколения. Вряд ли, – говорит Саша. На всякий случай, – говорит мать. Саша звонит на мобильный Роберта. Тот сразу переключается на автоответчик. Выключен, – говорит Саша. Ну разумеется, – говорит мать. – Постучу в стенку. Вряд ли он там, – говорит Саша. Эшли больше не впустит к себе Роберта, потому что он: 1) своровал ее арфочку, на которой она играет свои валлийские мелодии, 2) продал инструмент в «Кэш Конвертерс»[3], а потом отдал Эшли вырученные деньги в конверте, словно делая одолжение, и 3) сказал Эшли (хоть она и валлийка, то есть вообще-то британка), что в этой стране ее рады видеть разве что как туристку. Мерси берет библейский пояс долларовым приступом, – говорит телерепортер. – Они называют ее великой белой надеждой. Все так, Саша никогда не видела ни одного небелого человека ни в одном сюжете о Церкви Святого Духа Мерси Бакс. «Он сказал мне сказать вам. Он говорит со мной напрямую. Он говорит со мной сейчас. Я слышу Его святой голос, святой голос великого Господа всемогущего, что обращается ко мне Своими святыми устами, Он здесь, и Он говорит это прямо сейчас: милосердие, милосердие». («Милосердие! милосердие!» – кричат ей в ответ люди в церкви, или, возможно: «Мерси! Мерси!» – ведь так ее зовут.) Кто это? – говорит мать, снова проходя через комнату и останавливаясь перед телевизором. Великая белая надежда, – говорит Саша. – Господь обращается к ней напрямую своим святым голосом, вещая своими святыми устами в ее ушное отверстие. Мерси Бакс, – говорит мать. – Это вымышленное имя. И этот ужасный акцент. Она очень-очень сильно похожа на Клэр Данн. Если бы Клэр Данн была на тридцать лет старше. Чего уж там, сейчас ей, наверное, столько и есть. Тебе всегда кажется, что люди по телевизору – это кто-то из твоих знакомых, – говорит Саша. Нет, я ее узнала. Я с ней работала. Если это Клэр, значит, она сделала ринопластику, – говорит мать. – Нос другой. Нос другой, потому что это не твоя знакомая, – говорит Саша. Саша искоса смотрит на мать. Обычно, когда мать вспоминает свое актерское прошлое, это сигнал о том, что сейчас она уязвима. Сашина мать когда-то была актрисой – еще до того, как познакомилась с их отцом и снялась в какой-то рекламе, но, после того как появились Саша и ее брат, все забросила. Еще это связано с тем, о чем никому в семье нельзя говорить вслух – о матери ее матери, которая умерла, когда их мать еще была ровесницей Роберта, выпив слишком много таблеток, – их мать говорит, что по ошибке, и все, включая Сашину мать, знают, что, возможно, совсем не по ошибке, но никогда об этом не говорят (даже Роберт). Но мать не кажется уязвимой. Просто чуть-чуть уставшей. Репортаж заканчивается проекцией за спиной Мерси Бакс со счетчиком, показывающим, что суммы пожертвований вырастают на сотни долларов в секунду. Следующий новостной сюжет – о природных пожарах в Австралии. Январь у них был жарким, – говорит мать. Самым жарким за все время наблюдений, – говорит Саша. – Сейчас уже февраль, а эти пожары до сих пор бушуют.