Розарита относила свои похвалы к молодому незнакомцу, имя которого она, быть может, уже угадывала с присущей женщинам проницательностью. — Но вы узнали, наконец, как их зовут? — робко спросила молодая девушка. — Старший носит прозвище Красный Карабин, второй носит имя Хосе, что касается молодого человека… Гайферос, казалось, старался припомнить имя молодого охотника, не замечая как будто тревоги, которую выдавали в молодой девушке ее тяжело поднимавшаяся грудь, бледность и блеск глаз. По сходству судьбы Тибурсио с судьбой этого молодого человека она уже не сомневалась более в тождестве этих двух лиц и собиралась теперь с силами, чтобы не вскрикнуть от радости и счастья, услышав его имя. — Что касается молодого человека, — продолжал гамбузино, — то его зовут Фабиан! Услышав ничего не говорившее ей имя, обманувшаяся в своих ожиданиях Розарита тоскливо прижала руку к сердцу и едва смогла прошептать побледневшими губами: — Фабиан! Рассказ гамбузино был прервал слугой, пришедшим доложить гасиендеро, что капеллан просит его на минуту к себе по неотложному делу. Дон Августин оставил зал, обещая скоро вернуться. Гайферос и молодая девушка остались наедине. С радостью, которую едва мог скрывать, смотрел гамбузино на растерянную и трепещущую девушку. Какое-то тайное чувство говорило ей, что Гайферос сообщил еще не все. И в самом деле, гамбузино, обратившись к ней, тихо произнес: — Фабиан носил другое имя, сеньорита. Хотите, я назову его, пока мы одни? Розарита побледнела. — Другое имя? Назовите его, сеньор! — взмолилась она дрожащим голосом. — Он в здешних местах известен как Тибурсио Арельяно! Радостный возглас вырвался из груди Розариты. Поднявшись, она подошла к счастливому вестнику и благодарно сжала его руку. — Благодарю, благодарю вас, сеньор! Сердце мне уже давно подсказало его имя! Нетвердыми шагами перешла она зал и опустилась на колени перед изображением Мадонны. — Тибурсио Арельяно, — продолжал гамбузино, — с нынешнего дня опять становится Фабианом. Это последний отпрыск графов де Медиана, благородной и могущественной фамилии Испании! Молодая девушка молилась и, казалось, не слышала слов гамбузино. — Огромное богатство, славное имя, титулы, почести — вот что положит он к ногам своей избранницы! Донья Розарита продолжала горячо молиться, не оборачивая головы. — Однако в сердце дона Фабиана де Медиана по-прежнему живет та, что пленила сердце Тибурсио Арельяно! Розарита прервала молитву. На этот раз девушка и не подумала возобновить свою молитву. Она оплакивала Тибурсио, бедного и неизвестного Тибурсио, а не Фабиана, графа де Медиана. Только это имя звучало в ее душе. Почести, богатства, титулы — что они для нее? Тибурсио жив и по-прежнему любит ее: разве этого не довольно? — Если вам угодно будет прийти сегодня вечером к пролому в стене гасиенды, где он некогда расставался с вами с отчаянием в сердце, то вы найдете его там. Вы помните место, о котором я говорю? — О, Боже мой! — прошептала девушка. — Еще бы не помнить, ведь я хожу туда каждый вечер! И, не вставая с колен, Розарита снова углубилась в молитву. С минуту гамбузино смотрел на это прелестное создание, стоявшее на коленях, на ее спустившееся до талии ребозо, на ее обнаженные плечи, с которых скользили и падали на пол вьющиеся локоны. Затем он бесшумно вышел из зала, оставив Розариту наедине с Богом. XXI. СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ Вошедший дон Августин застал Розариту продолжавшей стоять в одиночестве на коленях и остановился, ожидая, пока она кончит молиться. Гасиендеро был настолько поглощен полученным известием о смерти дона Эстебана, что, естественно, придал молитве дочери иное истолкование, чем она имела в действительности. Он думал, что молодая девушка так горячо молится за упокой души того, о таинственной кончине которого они только что узнали. — Я распорядился, — сказал он, обратившись к дочери, — чтобы капеллан ежедневно в течение года служил заупокойную мессу по дону Эстебану, так как этот достойный человек упоминал о правосудии Божием, свершившемся в пустыне. Его слова были исполнены глубокого смысла, а вид, с каким он произнес их, не оставляет более у меня никакого сомнения в их истине. — Да упокоит Бог его душу, — отвечала Розарита, поднимаясь с колен, — и окажет ему милосердие, если он нуждается в нем! — Да упокоит Бог его душу, — повторил растроганный гасиендеро. — Незаурядный был человек покойный дон Эстебан де Аречиза или, вернее, дон Антонио де Медиана, маркиз де Казарцел и герцог д'Армада, как ты должна наконец узнать. — Медиана, говорите вы, батюшка? — удивилась девушка. — Так, выходит, его сын… — О чем это ты говоришь? — спросил изумленный дон Августин. — Ни о чем, батюшка, кроме того, что сегодня ваша дочь по-настоящему счастлива! С этими словами донья Розарита обвила руками шею отца и, положив к нему на грудь голову, залилась слезами. Но это были слезы радости, к которым не примешивалось ни капли горечи. Они падали с ресниц девушки, подобно росе, падающей по утрам с пурпуровых колокольчиков мексиканского жасмина. Мало знавший женское сердце, гасиендеро не подозревал, какое удовольствие порой доставляют слезы женщине, и решительно не понимал, о каком счастье идет речь. Он спросил об этом дочь, но та, с улыбкой на устах и еще с влажными глазами, отвечала уклончиво: — Завтра я все вам расскажу, батюшка! Честный гасиендеро действительно нуждался в разъяснении, поскольку не понимал, что происходит с дочерью. — Нам надо исполнить еще одну обязанность, — сказал он. — Последним желанием дона Антонио, высказанным им при расставании со мной, было — видеть тебя замужем за сенатором Трогадуросом. Повинуясь его желанию, я решил не откладывать больше этого брака. Ты ничего не имеешь против этого, Розарита? При этих словах, напомнивших ей о ненавистном обязательстве, о котором она старалась позабыть, девушка вздрогнула и вдруг залилась горючими слезами. — Очень хорошо, — произнес с улыбкой гасиендеро. — Это от счастья, не правда ли? — От счастья? — с горечью повторила Розарита. — О, совсем нет, батюшка! Дон Августин был совершенно сбит с толку этим противоречием. Надо и то сказать, что в течение своей жизни он больше занимался отгадыванием хитростей индейцев, чем наблюдением над женским сердцем. — Батюшка! — вскричала Розарита. — Этот брак отныне станет смертным приговором для вашей дочери! При этом неожиданном заявлении дон Августин сначала остолбенел, а потом, сдерживая невольное раздражение, воскликнул: — Как? Не ты ли сама месяц назад соглашалась на этот брак, причем сроком его назначила день, когда мы окончательно узнаем о судьбе дона Эстебана? Он умер. Чего же ты хочешь еще? — Это правда, но… — Ну? — Но я не знала, что он жив! — Дон Антонио де Медиана? — Нет, дон Фабиан де Медиана! — чуть слышно проговорила девушка. — Дон Фабиан? Кто это такой? — Тот, которого мы с вами знаем как Тибурсио Арельяно! Дон Августин онемел от изумления; Розарита тут же воспользовалась его молчанием. — Когда я согласилась на этот брак, — сказала она, — я думала, что Фабиан навсегда потерян для нас. Я не знала, что он любит меня. А между тем, судите, батюшка, какую тяжкую жертву я приносила ради любви к вам… я ведь хорошо знала… Говоря это, девушка устремила на отца умоляющие глаза, еще подернутые влагою слез. Затем она вдруг бросилась к нему, обняла и положила голову ему на плечо, чтобы скрыть румянец на своем лице. — А между тем я чувствовала, что все еще люблю! — прошептала она едва слышно. — О ком ты говоришь? — О Тибурсио Арельяно, графе Фабиане де Медиана, что одно и то же! — Фабиане де Медиана? — машинально повторял гасиендеро. — Да, да! Но я люблю в нем лишь Тибурсио Арельяно, как бы ни был знатен и богат теперешний Фабиан де Медиана!