«Черт побери! — думал авантюрист, беря из рук Хосе свой карабин и одновременно успокаивая дона Антонио доверительным жестом. — Вот случай, который и самого ариспского алькальда заставил бы лопнуть от злости, ибо ему пришлось бы даровать мне прощение! Я безнаказанно избавлюсь от опасного свидетеля благодаря чужой воле и руке Провидения!» И он подошел к дону Антонио. Бледный, с блестящими от возбуждения глазами, испанец оставался неподвижен. Он так и не понял, будет ли Кучильо его спасителем или палачом, не сумев в смятении чувств разгадать подлую душонку этого проходимца. Он лишь сказал: — Мне много лет назад было предсказано, что Бог покарает меня смертью в пустыне! Теперь исполняется это предсказание. Но Бог посылает мне еще высшее оскорбление — смерть от руки этого негодяя! Сеньор Фабиан, вам я прощаю: по-своему вы, может быть, и правы… но дай-то Бог, чтобы этот бандит не стал и для вас таким же роковым, как для вашего дяди! В этот момент истошный крик, крик ужаса, изданный Кучильо, заглушил последние слова дона Антонио. — К оружию! К оружию! — кричал он. — Индейцы! Последовали мгновения общего замешательства: Фабиан, Красный Карабин и Хосе кинулись за своими ружьями; воспользовавшись этим, Кучильо ринулся на дона Антонио, который, выпрямясь во весь рост, окидывал взглядом окрестность, нигде не видя неприятеля, и два раза вонзил ему свой нож по рукоятку в горло. Несчастный Медиана упал, обливаясь кровью. Дьявольская улыбка скользнула по губам Кучильо: дон Антонио унес с собой в могилу его тайну. XV. СУД БОЖИЙ Неожиданное убийство привело всех в негодование. Забыв, что бандит, в сущности, только ускорил приведение в исполнение произнесенного над графом де Медиана приговора, Фабиан накинулся на него. — Несчастный! — крикнул он, замахиваясь на бандита прикладом ружья. — Ну, ну, успокойтесь! — говорил Кучильо, отстраняясь от удара, тогда как Хосе, более склонный к некоторой снисходительности по отношению к убийце дона Антонио, его заклятого врага, кинулся между ними. — Вы горячитесь, как степной жеребенок, и при каждой возможности готовы боднуть, как молодой бычок. Индейцев нет и в помине; они теперь слишком заняты в другом месте! Это была просто маленькая военная хитрость с моей стороны, чтобы скорее оказать вам важную услугу, которой вы требовали от меня! Не будьте же неблагодарны! — Что сделано, то сделано! — вмешался бывший карабинер. — Простить убийцу своей матери, дон Фабиан, — малодушие, а убить безоружного, беззащитного человека — преступление. С этим я должен согласиться, даже и после пяти лет тюрьмы и ссылки, а потому, как ни рассуждай, наш приятель Кучильо все же избавил нас от затруднительного решения этого вопроса. Теперь уж его дело разбираться со своей совестью. Что ты на это скажешь, Розбуа? — С такими уликами, какие у нас имелись против него, любая судебная палата приговорила бы его к смертной казни! Индейцы по своим законам правосудия также не пощадили бы его. Сам Бог пощадил нас, не дав пролить кровь белого человека и единоверца. Вот почему и я, как ты, Хосе, говорю: да, это дело Кучильо, и спасибо ему, что он избавил нас от необходимости выступить в роли палачей. — Господи! — сокрушенно воскликнул Фабиан. — Ведь я все-таки надеялся найти возможность простить его! Между тем, окинув взглядом, полным холодной ненависти, бездыханное тело того, кто уже не мог выдать его тайны, Кучильо философски заметил: — И что такое, в самом деле, жизнь человеческая? От каких пустяков зависит она? Ведь пятнадцать лет назад я остался жив лишь благодаря тому, что не нашлось поблизости какого-нибудь дерева! Затем он обратился к Фабиану: — Итак, я оказал вам серьезную услугу, и вам волей-неволей приходится, дон Тибурсио, признать себя моим должником! Вы не отказываетесь от данного слова? — Нет, — презрительно уронил Фабиан, — цена крови сполна будет выплачена вам: берите все золото долины! — В уме ли вы? — воскликнул испанец. — Этот проходимец убил бы его с радостью и задаром! — Вы — Бог! — восхищенно воскликнул Кучильо. — И цените мою совестливость по справедливости. Как! Неужели все это золото мое? — Все, все, до последней крупинки! — раздраженно сказал Фабиан. — Я не желаю иметь ничего общего с вами, даже золота!.. — И он сделал знак Кучильо, что тот может отправляться. Бандит вместо того, чтобы пройти сквозь заросли хлопчатника, направился прямо к их скальному выступу, за которым в лощине была привязана его лошадь. Спустя несколько минут, он вернулся уже без винтовки, неся с собою свое сарапе. Он отстранил сплетавшиеся между собою ветви, преграждавшие ход в Золотую долину, и вскоре скрылся из вида. Стоявшее теперь в зените солнце заливало ослепительным светом и дробилось тысячами искр на золоте, рассеянном по дну долины. Дрожь пробежала по жилам Кучильо при виде этих несметных богатств. С искрящимся взглядом, он походил на койота, попавшего в овчарню и останавливающегося в нерешительности, на какой жертве остановить свой выбор. Блуждающим взором пожирал он золотые самородки, рассыпанные у его ног. Еще немного — и он, кажется, стал бы кататься в этом золотоносном песке в порыве безумной радости. Вскоре, однако, он овладел собой и, немного успокоившись, разостлал на песке свое сарапе. Видя полную невозможность унести все, он стал осматривать испытующим взором рассыпанные кругом сокровища, соображая, на чем именно остановить свой выбор. Тем временем дон Педро Диас, расположившись на некотором расстоянии и внимательно следивший за всем происходившим, видел всю, до мельчайших подробностей, тяжелую сцену последних минут герцога д'Армады. Он медленно поднялся со своего места и направился в сторону наших друзей, как бы с трудом передвигая ноги, мрачный, как Божия кара, орудием которой ему суждено было стать в самом близком будущем. Подойдя ближе, он посмотрел полным невыразимого, глубокого горя взглядом на герцога д'Армаду и печально проговорил: — Я не осуждаю вас, так как на вашем месте и сам поступил бы точно так же: одному Богу известно, сколько индейской крови я пролил, чтобы только утолить свою жажду мести! — О, это все равно что святую воду пить, дон Педро, — заметил Красный Карабин, проводя рукой по своим густым седым волосам, и окинул благородного искателя приключений доброжелательным взглядом. — И Хосе и я также можем сказать, что и мы, со своей стороны… — Я вас не осуждаю, сеньоры, — продолжал Диас, — но я скорблю, горько оплакивая случившееся, потому что я был свидетелем того, как на моих глазах пал человек с твердой душой, человек, державший в своих руках всю будущность Соноры, пал от руки негодяя, святотатственно разбившего орудие, избранное Богом для возвеличения моей несчастной родины! Я хочу предать убийцу в ваши руки! Судите его: он пролил много невинной крови! — Что вы хотите этим сказать, сеньор Диас? — спросил Фабиан. — Неужели Кучильо… — Этот изменник, дважды пытавшийся убить вас, кабальеро, первый раз в гасиенде Дель-Венадо, а затем в соседнем с ней лесу, и привел нас сюда! — Так это Кучильо продал вам тайну долины? О, я был почти уверен в этом. Но, дон Педро, вы точно знаете о сделке? — Вполне! Покойный дон Эстебан рассказывал мне, каким образом этот негодяй узнал о существовании здесь этих богатейших россыпей. Убив своего товарища, который первый случайно напал на них, он сделался единственным обладателем тайны. Ну а теперь, если вы считаете, что человек, дважды покушавшийся на вашу жизнь, заслуживает строгой кары, то уж решайте сами! С этими словами Педро Диас стал подтягивать подпругу седла, намереваясь окончательно уехать. — Простите, кабальеро, — сказал Фабиан, — еще одно слово! Не знаете ли вы, давно у Кучильо серая лошадь, что припадает на правую переднюю ногу? — Да уже более двух лет, как я слышал от него самого! Последняя сцена прошла незамеченной для бандита. Сплошные заросли хлопчатников совершенно скрывали от него все происходившее; кроме того, он был настолько поглощен созерцанием своих сокровищ, что не мог отвести глаз и не видел и не слышал ничего вокруг себя. Растянувшись на песке, он ползком двигался между бесчисленных самородков, которыми здесь была густо усеяна почва. Он уже начал нагружать ими разостланный на земле сарапе, когда Диас окончил свое обличение. — Что за роковой день сегодня! — воскликнул Фабиан, в душе которого последняя фраза Диаса не оставляла более места сомнению. — Что же я должен сделать с этим человеком? Вы оба знаете, как он поступил с моим приемным отцом, посоветуйте мне, друзья, что мне с ним сделать? У меня нет уже больше сил, нет решимости! Этот день принес мне слишком много потрясений. — Неужели негодяй, задушивший твоего отца, заслуживает больше снисхождения, чем благородный гранд, убивший твою мать? — спросил канадец. — Вашего отца он убил, или кого-либо другого, все равно: этот негодяй вполне заслуживает смерти! — проговорил Диас, вскочив в седло. — Я предаю его в ваши руки, сеньор: поступите с ним, как того требует справедливость! — Я с глубоким сожалением расстаюсь с вами, сеньор Диас! — сказал Розбуа. — Человек, который как вы является ярым и непримиримым врагом индейцев, был бы для меня желанным товарищем. — Долг заставляет меня вернуться в лагерь, который я покинул ради несчастного покойного дона Эстебана! — отвечал искатель приключений. — Но есть две вещи в мире, которых я никогда не забуду: это ваше благородное великодушие как победителей, и та клятва, которую я принес вам, — никому не открывать тайны Вальдорадо! Диас махнул рукой на прощание и поскакал к развилке Рио-Хилы, размышляя о возможности примирить или, вернее, сочетать святость данного слова с заботами о безопасности и успехе экспедиции, начальство над которой он должен был принять после покойного дона Эстебана. Вскоре охотники потеряли его из вида. В то время как Диас удалялся, другой всадник, невидимый для наших друзей, тоже направлялся вдоль одного из рукавов реки в мексиканский лагерь: то был Бараха. Последний, под свежим впечатлением низких страстей, заставивших его пожертвовать своим товарищем и решиться на страшное дело, с неудовлетворенным чувством все более и более разгоравшейся в нем алчности к наживе, решился наконец разделить с товарищами добычу и теперь скакал во весь опор за подкреплением, отнюдь не ожидая, что в лагере его встретят огнем и мечом. Солнце уже поднялось высоко и освещало в долине только Кучильо, с жадностью склонившегося над своей золотой жатвой, и трех охотников, державших совет между собою о судьбе Кучильо. Узнав мнение канадца, Фабиан захотел выслушать и Хосе. Тот высказался еще решительнее. — Дон Фабиан, вы поклялись вашей приемной матери на ее смертном одре покарать убийцу Маркоса Арельяно. Сдержать клятву — ваш священный долг. Убийца в ваших руках — действуйте! — Заметив смятение в глазах молодого человека, испанец решительно добавил: — Если вам претит это дело, я готов сам взяться за него. Хосе подошел к живой изгороди, скрывавшей их от бандита, и раздвинул ветви кустарника. — Сеньор Кучильо, — крикнул он, — на пару слов! Но бандит, до безумия ослепленный видом искрившегося под лучами солнца золота, ничего не слышал. Его скрюченные пальцы рыли песок с рвением голодного шакала, вырывающего труп. Только когда его окрикнули в третий раз, он повернул голову и, обратив к Хосе разгоряченное работой лицо с блуждающими глазами, поспешно закрыл инстинктивным движением почти бессознательного недоверия одним концом сарапе набранную им груду золота. — Сеньор Кучильо, — продолжал испанец с едким сарказмом, которого бандит, впрочем, не заметил. — Я вот услышал полчаса назад от вас одно чрезвычайно мудрое высказывание. Оно меня поразило глубиной мысли и дало самое лестное представление о вас и вашем характере. — А-а… — пробормотал Кучильо, — вот и этому тоже понадобились мои услуги! Эти люди начинают становиться нескромными… Впрочем, они хорошо платят, надо отдать им должное! — добавил он, утирая лоб, с которого градом катился пот. — Мудрое изречение! — проговорил он уже вслух, небрежно отбрасывая в сторону горсть золотоносного песка, который всюду, кроме только этой долины, составил бы счастье любого искателя золота. — Какое? Я часто говорю несравненно более мудрые вещи и почти не замечаю их. У меня вообще философский склад ума! — Я вам напомню. Вы сказали: «И что такое, в самом деле, жизнь человеческая! От каких пустяков зависит она? Ведь пятнадцать лет назад я остался жив лишь благодаря тому, что не нашлось поблизости какого-нибудь дерева!» Так вы высказались, сеньор? — Весьма возможно! — отозвался Кучильо рассеянно. — Я действительно долго предпочитал кусты, но теперь давно уже успел примириться даже с высокими большими деревьями. Да, собственно говоря, почему вы спрашиваете меня об этом? — с нетерпением спросил он. — Да так, из любопытства, — небрежно уронил Хосе, — а скажите, как это вы так быстро нашли золотую долину, когда мы искали, искали ее?! — Дело случая! — хладнокровно отвечал бандит с наглой улыбкой. — А может быть, — с лицемерным смирением прибавил он, — и само Провидение указало мне ее: ведь, нужно вам признаться, я думаю пожертвовать все это золото на богоугодные дела! — Благое дело! — глубокомысленно произнес Хосе, но не мог удержаться от улыбки, тут же замеченной бандитом. — Во всяком случае, — снова начал он, — каким бы образом я не отыскал долину, все золото теперь мое: я честно заработал его убийством, а, нужно заметить, я не убиваю даром. Впрочем, — продолжал он, видимо, обдумывая что-то, — я не эгоист и готов поделиться с вами своим счастьем. Знаете что? Здесь есть в одном месте громаднейшая глыба золота; ей цены нет! Я дарю ее вам! — Спасибо! — добродушно отвечал Хосе. — А где находится это сокровище? — Там, вверху! — проговорил Кучильо, указывая на вершину пирамиды. — Там, на вершине возле пихт над обрывом? Ах, сеньор Кучильо, укажите, где точно следует искать?