– Мост или разрушен, или хорошо охраняется, – возразил Сосновский. – Там дальше небольшая река. Нам нужно добраться до нее. Ехать прямо к железной дороге. Возможно, где-то насыпь разрушена, и мы сможем через нее переехать. Никто не возражал, даже опытный ефрейтор. Сосновский, сжав от напряжения зубы, пытался не пропустить известные ему ориентиры. И в то же время не показать, что местность ему знакома, пусть даже только по карте. Врать, что он здесь воевал, прошел с боями эти места, было глупо. Водитель сбавил скорость, когда до насыпи с торчащими в разные стороны рельсами и обломками шпал оставалось всего метров двести. Сосновский стал подгонять его, заставляя снова увеличить скорость. – Ближе к насыпи подъезжай и немного проедем вдоль нее, поищем место, где можно будет проехать на другую сторону. Немец послушно прибавил газу. И чем ближе была насыпь, тем больше Сосновскому казалось, что они и правда могут найти такое место. Насыпь была изрыта воронками, несколько сгоревших вагонов громоздились южнее. Сосновский указал направо, и водитель свернул. И тут в борта бронетранспортера как горох ударили пули. И только после того, как все осознали, что по машине стреляют, стали слышны и выстрелы. Били автоматы и винтовки. Разрозненный и не очень прицельный огонь. В щель видно было, как по склону насыпи запрыгали фонтанчики земли, выбиваемые пулями. Немцы схватились за оружие, а ефрейтор сжал плечо водителя и приказал ему гнать вперед, выводить машину из-под обстрела. Сосновский пытался лихорадочно сообразить, что же происходит и как ему вести себя. Простая логика подсказывала, что у контрразведки был план, как провести операцию, не согласовывая ее с Сосновским, не ставя его в известность. Значит, те, кто стрелял, имели представление о том, как поведут себя немцы, они спрогнозировали их реакцию. Они предположили, что машина двинется направо? И тут звонкий удар со скрежетом впереди. Вот вам и весь прогноз! Стало понятно, что в мотор угодила бронебойная пуля противотанкового ружья. «Эх, мудрецы, – с ожесточением, но в то же время и с восхищением подумал Сосновский. – А ведь как все просто, как просто заставить нас покинуть машину!» Обороты мотора упали, и машина стала останавливаться. Водитель беспомощно посмотрел на Сосновского, а потом обернулся к своему командиру. Кто-то должен был принимать решение, и к этому решению их подтолкнуло новое попадание бронебойной пули, но уже в заднюю часть борта. Противопульная броня была пробита сразу и легко, со скрежетом пуля прошила борт и улетела наружу, оставив вывернутое неровное отверстие. Немцы уставились на пробоину, гестаповец заметно побледнел, а Сосновский закричал, чтобы все покидали бронетранспортер, пока его не сожгли из орудия или не накрыли минометным огнем. Открыв боковые двери, откинув заднюю дверь, все стали спешно выпрыгивать и падать на землю, отползать под защиту машины. Но от бронетранспортера уже потянуло бензином и гарью горевшей резины. В двигателе что-то горело, показались языки пламени. Пули били по броне, но не очень часто. В стороне несколько пуль угодили в насыпь и снова заплясали фонтанчики. Один из солдат вскрикнул и повалился на землю. Пуля угодила ему в спину чуть ниже левой лопатки. Боэр хмуро смотрел на убитого, ефрейтор крутил головой, ища решение. И только Сосновский понял, что стрельба вокруг велась для создания эффекта обстрела, а выбивать немцев начали снайперы. Он схватил гестаповца за рукав и потащил к насыпи. – Быстро на ту сторону, там нас пули не достанут. Быстрее! Еще одна пуля зарылась в землю в метре от Боэра, вторая попала ефрейтору в голову, и на борт бронетранспортера брызнула кровь вперемешку с серым веществом. Кровь попала и на лицо Боэра. Гестаповца передернуло, он машинально начал вытирать лицо рукавом, но Сосновский схватил его за локоть и потащил вверх по склону. И когда они упали наверху среди изогнутых рельсов, в воздухе вдруг раздался шелест летевших мин. Разрывы взметнули землю и сухую траву в стороне от бронетранспортера. Сосновский сразу понял, что минометчики били в сторону, чтобы не зацепить своего и ценного немца. Трое солдат, не успев взобраться по насыпи, упали, прикрываясь бронетранспортером. Боэр суетился, у него дрожали руки, и он позволял тащить себя, старательно помогая, но все время падая на четвереньки. Кое-как Сосновский перетащил его через насыпь и свалился вместе с немцем вниз. Он понял, что трех оставшихся в живых солдат ждать бесполезно. Скорее всего, их перебьют снайперы или возьмут оперативники. Ни в коем случае их на другую сторону насыпи не пустят. «Ну вот и все», – думал Сосновский, стараясь восстановить дыхание, чтобы снова поднять немца и тащить его в сторону реки. До нее было всего метров двести, и теперь он понимал, как Смерш построил свою операцию. Видимость обстрела будет сохраняться, и Сосновский должен как можно увереннее сыграть свою роль. Река, плот, ночь и… на этом плоту их пропустят через боевое охранение к немцам. – Поднимайтесь, Йозеф, поднимайтесь, – торопил Михаил гестаповца. – Вон река и там спасение. – Там солдаты, – стонал оберштурмфюрер, хватаясь за ногу. – Надо, чтобы они перебрались сюда… – Они убиты, вы видели сами. А тех, кто еще жив, сейчас добьют русские. Вам надо спасать свою жизнь, поймите! Еще немного – и русские станут стрелять из минометов сюда. Они видели, как мы с вами скрылись. Еще минута для наведения орудий – и нам конец. Только в реке спасение! – Нога, – простонал Боэр, пытаясь встать, но снова падая на землю. – Нога! Сапог был цел, крови на штанине выше голенища офицерского сапога тоже не было. Глядя, как Боэр хватается рукой за подъем стопы, Сосновский понял, что немец во время падения или подвернул, или сломал ногу. Этого только не хватало! Но придется тащить его на себе. Очень захотелось выругаться по-русски, помянув недобрым словом и матушку, и всех тевтонских предков этого гестаповца, но Сосновский только стиснул зубы и взвалил немца себе на спину. Они шли к реке, Боэр старательно поджимал поврежденную ногу, чтобы она не касалась земли. Но когда он задевал ею кусты, то тихо вскрикивал и стонал. Сзади постреливали, в воздухе то и дело проносились короткие очереди, за насыпью, где остался бронетранспортер, взрывались мины. Сосновский шел, вцепившись в руки Боэра, которыми тот обхватил за шею своего спасителя. Дышать было тяжело, но все равно надо спешить. Слишком долго находиться на открытом месте и не попасть под обстрел – подозрительно. Тем более что русские видели и немцев, и машину и даже перебили нескольких человек. Река, черт, как ты далеко! Хотелось упасть, спихнуть с себя немца и отдышаться, но Сосновский все тащил и тащил гестаповца. И когда до воды оставалась всего пара метров, он рухнул вместе со своей ношей в камыши. – Господин майор… – хрипло зашептал Боэр и попытался схватить Сосновского за руку. – Господин майор! Вы спасаете меня, вы для меня делаете такое, что я не знаю, как вас отблагодарить! – Заткнитесь, Йозеф, – отплевываясь, таким же хриплым голосом отозвался Сосновский. – Я солдат, и вы солдат. Неужели вы бы поступили на моем месте иначе? Дайте отдышаться, а потом я подумаю, как нам быть дальше. Река хоть может нас нести сама, нам не нужно передвигаться пешком… Эх, не вовремя вы ногу подвернули, теперь придется что-то придумывать. – Да, безусловно! – заверил Боэр. – И я бы поступил точно так же! И я клянусь вам, что отблагодарю вас, это дело чести офицера! – Ну-ну, – проворчал Сосновский, вставая на четвереньки. Сейчас осмотреться. Чтобы нас не было видно в камышах со стороны, а потом надо найти обещанный плотик. Теперь он нам очень понадобится, чтобы тащить этого гестаповца. Но самое первое, что нужно сделать, – это осмотреть ногу немца. Приказав Боэру лежать и не шевелиться, Сосновский достал складной нож и стал осторожно разрезать голенище сапога сверху вниз. Немец вцепился руками в траву и со страхом смотрел, что делает майор Штибер. И, наверное, с еще большим страхом он боялся увидеть непоправимое, страшную рану, хотя сапог был цел и невредим. Ветер трепал воротник гимнастерки, бил в лицо, и Шелестов все время пытался опустить голову ниже щитка открытой кабины. Как девушки-летчицы привыкли к такому постоянному напору воздуха во время полетов? А как они летают зимой? Постоянно обветренные лица! Но смотреть вниз и по сторонам все равно хотелось, хотя в ночи он из-за пасмурного неба не видел звезд, не видел внизу ничего, кроме черноты проносившегося леса. Поправив летные очки поверх кожаного шлема и застегнув до самого подбородка выданную ему в летной части кожаную куртку, он снова стал смотреть вниз, удивляясь тому, как можно во время полета ориентироваться в полной темноте, при почти полном отсутствии ориентиров. И вот впереди и чуть левее он увидел огни. Они загорелись сразу: четыре огня квадратом и три огня в виде дорожки, которая вела к этому квадрату. Все, полет окончен, и молоденькая летчица-лейтенант Машенька с пушистыми ресницами точно вывела самолет на площадку в лесах, на партизанский аэродром. Вцепившись в борт кабины, Шелестов смотрел, как маленький тихоходный У-2 лег на крыло, уходя на круг. Маша снова улетела в ночь, но через несколько минут мастерски вышла точно на дорожку. Ясно, что в такие полеты отправляют настоящих мастеров летного дела в женском полку. Лишний круг – это шанс, что тебя засекут немцы. Мало что тебя, твой самолет, но и место в лесах, где ты появилась. Немцы сразу догадаются, что там партизанский отряд или хотя бы их аэродром. Значит, партизанам утром можно ждать удара артиллерии или бомбардировщиков. Шелестов улыбнулся. Девчонки, девчонки! А ведь в женском легком бомбардировочном полку все такие. Они же летают преимущественно по ночам. И бомбят, и громят врага! «Ночные ведьмы», как и прозвали их немцы. А ведь это, по сути, вчерашние школьницы, выпускницы аэроклубов, просто девчонки-комсомолки, которые ненавидят фашистов и рвутся сражаться за свою Родину, за свой дом. Милые и бесстрашные девочки! Лес приблизился и как-то сразу оказался по бокам, вырос черной стеной справа и слева. Пронеслись гаснувшие костры, колеса коснулись земли, машина чуть подскочила и снова коснулась колесами земли. Самолет покатился по траве, и гул его мотора стал стихать. На фоне костров было видно, как к самолету спешили люди с винтовками и автоматами. Подняв на лоб летные очки, Шелестов невольно потянулся к пистолету в кобуре. Но Маша не проявила никакой тревоги. Она подняла руку в кожаной перчатке с крагами и помахала рукой. К самолету подошел только один парень в кепке и с маленьким букетиком ромашек. Молодые люди быстро обменялись теплыми улыбками, и Маша стала выбираться из кабины, бросив Шелестову: «Спускайтесь, все в порядке. Свои!» Девушку тут хорошо знали, видимо, она летала в этот отряд не в первый раз. Быстро разгрузили брезентовые мешки с письмами и посылками, а к Шелестову подошел партизан и предложил следовать за ним к командиру отряда. Следовать за ним оказалось не просто пройти на край поля. Как раз на краю поля у затухающих костров стояли подводы. И Шелестов около часа трясся на телеге по лесной дороге, сожалея, что не успел попрощаться с пилотом Машенькой и поблагодарить ее за лихой полет. Сейчас девушка была уже в воздухе, увозя двух раненых партизан, которых еле втиснули в заднюю кабину, и пакет с какими-то важными документами, добытыми у немцев. В лесу было удивительно тихо. Ни огонек самокрутки, ни свечка или лучина не выдавали расположения землянок. Светомаскировка соблюдалась строго. Партизаны, доставившие Шелестова в лагерь, несмотря на почти полную темноту, хорошо ориентировались. Разговаривая вполголоса, они распрягали лошадей, а один из них повел по тропинке гостя в командирскую землянку. И только когда он доложил и откинулся край брезента, Шелестов увидел свет и ступил в теплую землянку, пропахшую табаком и еловой хвоей. Навстречу шагнул невысокий молодой человек с заметной проседью на висках. Одет он был в гимнастерку с портупеей и кирзовые начищенные сапоги. – Командир партизанского отряда старший лейтенант госбезопасности Окунев, – представился командир и протянул руку. – Командир специальной оперативной группы НКВД подполковник Шелестов, – пожимая руку, ответил Максим Андреевич. Звание и подчиненность непосредственно Москве Окунева не особенно поразили. Наверняка он видал и не таких гостей. Шелестову это было на руку. Не хватало еще, чтобы здесь перед тобой расшаркивались и угадывали твои желания. Окунев пригласил за стол, где появился скромный ужин и горячий чай. Пока они ужинали, хотя это скорее был очень ранний завтрак, чем поздний ужин, Окунев коротко рассказал о себе – по-деловому и без лишней бравады. Затем перешли непосредственно к деловой части разговора. – Таким образом, товарищ подполковник, мне приказано оказывать вам любую помощь, которая только понадобится, – сообщил Окунев. – О цели вашего задания не спрашиваю. Посчитаете нужным – расскажете сами. Мне необходимо только уяснить свою задачу. – Ваша задача – пока воздерживаться от серьезных операций. Наблюдать за дорогами, следить за перемещением войск и отдельных команд немцев, собирать данные. Людьми не рисковать. Возможно, для решающего боя понадобится весь отряд, когда и где, я сообщу вам сам. А пока расскажите, не показалось ли вам, что немцы и не только немцы стали вести себя в этом районе как-то странно. Не зарегистрировали ли вы каких-то странных действий врага? – Стали вести себя странно? – Окунев пригладил короткие волосы на темени, задумчиво посмотрел на свечу, освещавшую землянку. – Как-то так сразу и не скажешь. Суетятся, раздражаем мы их, пытаются с нами бороться, но как-то лихорадочно у них это получается. Сказывается положение на фронте, нехватка тыловых частей и карательных отрядов. Стали чаще привлекать для борьбы с партизанами полицаев, националистов. Есть у меня такое подозрение, что и поляков пытаются настраивать против нас. Стравить нас с ними хотят в преддверии наступления Красной армии в Белоруссии и Прибалтике. – Сами немцы неохотно в леса входят? – Да, только если крупными частями не менее батальона да при поддержке артиллерии или минометов. А националисты в этом смысле решительнее, хотя тоже понимают, что им пощады не будет. Пытаемся мы и с поляками наладить диалог, но их движение сопротивления очень неоднородное. Женщины у меня в отряде, прибавились они недавно. Соседний отряд разгромили как раз поляки. Ребята успели увести к нам через болота женщин и детей. Командир чудом остался жив. Отправили мы Матвея Захаровича на «большую землю» самолетом. – А почему поляки напали на тот отряд? – задумчиво спросил Шелестов. – Вроде бы здесь не польские земли, хотя если вспомнить историю, то когда-то были. Но если ее вспоминать, то многие земли в исторические времена принадлежали то одним монархам, то другим. И все же? Вы поляков не трогали, делить вам с ними в этих местах нечего. – А вы поговорите с Иваном Боткевичем. Он в том отряде командовал разведвзводом. И женщин с детьми как раз он к нам вывел. Он хорошо знает эту местность. Только Иван сейчас на задании. – А есть еще кто-то из партизан, кто участвовал в том бою? – Ну, может, Павло. Он как раз командира своего и спас, вытащил потом к нам. Молодой партизан в опрятной чистой рубахе и кубанке вошел в землянку и четко представился, поднеся руку к головному убору. Он спокойно смотрел на командира и на его гостя. Бородка у партизана была аккуратно подстрижена, и она как раз делала его старше. Трудно понять по этому человеку, сколько ему лет. Может, и двадцать пять, а может, и тридцать пять. И взгляд спокойный, не горит огнем, не полыхает от решительности. А вон видишь, командира в бою спас, вытащил к своим. Вот и суди о человеке по его внешности. И когда Павло заговорил, начал отвечать на вопросы, Шелестов снова с усмешкой оценил спокойствие, вдумчивость молодого мужчины, неспешную рассудительность. Словами разбрасываться не спешил, а поступки сами за себя говорят. – А машине они обрадовались, это я заметил, – стал рассказывать Павло. – Машине? Какой машине? – насторожился Шелестов. – Так незадолго до этого нападения Боткевич со своим взводом на разведку ходил и натолкнулся на разбитую советской авиацией немецкую колонну. Там машина была целая. «Мерседес», кажется, офицерская. Так вот Иван ее пригнал в лагерь и форму немецкую офицерскую привез. Чтобы была возможность переодеваться в немцев и использовать машину как прикрытие во время операций. – Почему вы решили, что машина офицерская? – Ну, не солдат же в ней возили. Хотя документов никаких в машине не было, наверное, офицер сбежал вместе с ними. – Я разбирался в этой истории, – вставил Окунев. – Оказывается, и командир отряда ругал Боткевича за необдуманность. У меня даже была мысль, что поляки пришли лесом как раз по следам машины. Уж больно совпадает направление атаки на отряд. Ивану я не стал говорить, а то еще подумает, что отряд из-за него погиб. Тут ведь всегда несколько факторов играют роль. А идея с машиной, которую можно использовать, прекрасная. – А у вас, – Шелестов снова посмотрел на Павло, – у вас было ощущение, что поляки пришли по следам машины или вообще потому, что в отряде оказалась эта злополучная машина? – Честно говоря, первая мысль у меня была, когда я в папоротниках лежал, что они именно ее искали. Поэтому и напали на нас. Нелепо, конечно, так думать, но на то похоже было. Обрадовались они и обшаривали ее очень долго. Да и факт, что они пришли в наши леса. Далеко идти было. У меня вообще сложилось впечатление, что и немцы, и националисты, и поляки все что-то ищут в лесах. Или кого-то. Может, вот вашего приезда ждали, вас искали. Вы же из Москвы? – Сообразительный парень, – с усмешкой кивнул Шелестов в сторону Павло. – Место можете показать на карте, где ваш Иван нашел машину? Оказалось, что место знал только Боткевич и его бойцы, кто ходил в тот рейд. Шелестов попросил срочно, как только появится разведчик, привести его для разговора, а потом проводить его в город. – Мои дела заставляют не в лесу сидеть, а в городе работать. Руководство сказало, что у вас есть явки в городе и подполье с вами на связи. Поэтому вас и оставили здесь работать, как опытного оперативника. – Да, связь я наладил, – кивнул Окунев. – Боткевич придет на рассвете, а ближе к вечеру вам можно выдвигаться в сторону города. Раньше нельзя, в сумерках можно проскочить, внимание не привлечь. Слишком много открытого места на подходах к городу. Боткевич с несколькими бойцами вернулся в середине дня. Измученные, голодные, они попадали прямо под навесом, где располагалась летняя кухня. Шелестов решил дать молодому командиру возможность отдохнуть, а сам посвятил весь день изучению карты. Кроме того, расспрашивал бойцов о расположении немецких гарнизонов, основных дорогах, которые немцы используют для своего транспорта. О полицаях, где в селах стоят их отряды, откуда появляются и куда уходят банды националистов. К вечеру Окунев в своей землянке рассказал, как найти в городе нужный адрес, несколько раз повторил пароль и отзыв. Эту явку он практически не использовал, берег на крайний случай. Вот такой случай и подвернулся. Боткевич должен был охранять Шелестова по дороге и проводить его только до города. В город соваться партизанам было нельзя. Лишний риск. И когда явился сам Иван, Шелестов, едва поздоровавшись с партизаном, сразу разложил карту и попросил показать, где тот нашел ту немецкую легковую машину, которую прикатил в отряд Матвея Захаровича. Боткевич уверенно показал и даже прочертил маршрут, по которому они добирались. – Теперь очень точно, Иван! – строго приказал Шелестов. – Напрягись и расскажи все до мелочей, что было в машине, что вокруг, лежали ли там тела убитых немцев, в чем были одеты, знаки различия, эмблемы, петлицы, головные уборы. Рассказывай! – Нет, – уставившись в стол, проговорил Боткевич. Он покачивал своей большой лохматой головой и напряженно вспоминал детали. – Документов, вещей каких-то там точно не было. Пустая она была, только двери все нараспашку. А рядом офицеры были. Гауптман и два обер-лейтенанта. Мы с них форму сняли, но они точно не из этой машины. На них полевая форма и рядом грузовики, в которых солдат перевозили. Они из этого пехотного подразделения, а «Мерседес», может, и их командира или даже генерала, но они убежали, это точно. И никаких тел рядом не было, которые могли бы ехать в той машине. Точно. – И самое главное, Иван! Колонна шла от линии фронта или к линии фронта? – К линии фронта. Точно на восток шла. Подкрепление какое-то, а наши его накрыли с воздуха. Пока Боткевич с двумя бойцами вел Шелестова к городу перелесками, балками, он все думал об этой машине и поляках, которые первым делом кинулись в захваченном партизанском лагере к машине. С одной стороны, вполне резонная реакция: в лесу увидели офицерский «Мерседес»! А может, они его и искали и шли по следам от дороги? Номер на машине другой. На машине начальника гестапо Альбрехта были номера КН 140093, а у этой КW 821600. Совершенно другое ведомство. Ладно, что я ломаю голову. У Платова информации больше, а у меня пока только единичный случай. Надо ждать Сосновского. Только бы у него все получилось! И нужно брать пленных, нужны «языки» из тех групп, которые шарят по лесам и что-то ищут. Ведь есть же у них приказ какой-то, задачу им поставили. Грохот разрыва бомб и дым, поднимающийся над лесом, заставили партизан обернуться. Шелестов стал осматриваться, пытаясь определить положение их маленькой группы. – Где это? – спросил он Боткевича, хотя уже и сам понял, что бомбят тот участок леса, где ночью приземлялся У-2. – Засекли гады! – буркнул Иван. – Опять площадку в новом месте готовить придется. – Аэродром? – Наверняка. С чего бы им лес бомбить. Не в первый раз, диагноз точный. Сколько сил потратили. Думаете, легко расчистить поляну, чтобы сел хоть такой маленький самолет? И деревья убрать, даже самые маленькие, и пни корчевать, и маскировку поддерживать. Каждые два-три дня рубили небольшие деревья и в готовые лунки втыкали, чтобы листва свежая была, чтобы видимость была, что деревья растут там давно. – Если только аэродром, то это еще полбеды. А вот если они ваш отряд нащупали и нанесут удар и по базе, тогда беда. Обсуждать тут было нечего. Да и не стоит вести разговоры, когда пробираешься к городу и хочешь остаться незамеченным. Иногда маленькая группа шла очень плотно, почти плечом к плечу. Но там, где лес становился реже, где появлялись открытые участки местности, группа растягивалась метров на двадцать или тридцать. Часто преодолевая опасные участки по одному или даже ползком. Шелестов пытался спасти свой костюм, в котором ему придется жить и работать в городе. Испачкать его в грязи и травяной зелени – значит вызвать подозрение у первого же немецкого патруля. Когда стало совсем уже темнеть, показались старые заброшенные огороды, разрушенные и сожженные домишки пригорода. До окраины города было километров пять. Не так уж и много, но местность была в основном открытая. Шоссе проходило восточнее, а с этой стороны виднелись несколько проселочных дорог, раскатанных колесами военной техники, какие-то старые позиции, заросшие бурьяном. Тут и полузасыпанные землей окопы, и воронки. А еще заросшее травой старое кладбище. – Подождите-ка, – остановил Шелестова Иван и прислушался. Потом кивнул Будану: – Давай, проверь. Береженого Бог бережет. Будан сдвинул на затылок кепку, поправил на поясе подсумок с автоматными обоймами, взял поудобнее трофейный «шмайссер» и указал взглядом своему напарнику на кусты. Второй партизан тут же ужом прополз вперед и занял позицию. Будан присел на корточки и тут же слился с кустарником в вечерних сумерках. Шелестов не слышал ни звука шагов, ни треска кустов. Просто голова в кепке исчезла, а спустя пару минут появилась снова впереди и правее. Шелестов, глядя, как умело действуют партизаны, одобрительно улыбнулся. Опыт и чутье. Наверняка почувствовали, что место удобное для засады. А может, сталкивались на опушках с такими засадами, которые устраивали гитлеровцы с полицаями и националистами. Выживает тот, кто быстрее учится, усваивает науку лесной войны.