– Да так, – рассмеялся один из бойцов, надевая немецкую форму. – Несколько фраз. Мы же не разговаривать с ними собираемся, а пыль в глаза пускать. Дальше уже автоматы говорить будут. Главное – вначале с толку сбить. Маршрут выхода из города и пересечение открытого пространства до леса были выбраны и высчитаны идеально. Связные ходили по этому и еще нескольким другим маршрутам постоянно, изучив и поведение немецких патрулей, и движение вражеского транспорта, и службу полиции, набранной из предателей. Из города выходили по участку, расположенному между шоссе и высокой насыпью старой железной дороги. Партизаны шли в темноте вдоль насыпи, сливаясь с ней и растянувшись длинной колонной. Буторин шел третьим в тесном офицерском мундире и с автоматом. Ребята действовали грамотно, чувствовался большой опыт лесных разведчиков. По законам конспирации, Буторин ничего не знал о партизанском отряде, на связь с которым вышел и в расположение которого его сейчас вели. Но он понимал, что операция Платова серьезная и он подобрал для своей оперативной группы отряд боевой, серьезный и с большим опытом. Будан поднял руку, и вся группа мгновенно опустилась на землю. Буторин прислушался и уловил храп лошадей, позвякивание удил и стук копыт, с которым кони переступают с ноги на ногу. Голоса он тоже услышал. Тихие, осторожные. Кто мог тут находиться в нескольких километрах от городской черты? На войне стараются предполагать худшее. Приятная неожиданность, если ты ошибся. – Коля, посмотри, – приказал Будан партизану, который шел вторым. Партизан поправил на голове немецкую пилотку и тихо исчез в темноте. Все, лежа на земле, молчали и наблюдали, готовые к неожиданному бою. Возможно, что впереди засада, возможно, где-то в среде подпольщиков затесался предатель; многое могло быть причиной появления здесь врага, да еще ночью. И не обязательно, что ждали именно эту группу партизан. Буторин посмотрел на небо. Летние ночи коротки, и лежать так долго нельзя. Они вышли около двенадцати ночи, сейчас почти два часа. Через час с небольшим начнет светать, и партизаны окажутся у врага как на ладони. Все решать нужно сейчас и быстро. И вот впереди мелькнула тень, и ползком по траве к Будану подобрался партизан. Буторин тоже подполз ближе и тихо спросил: – Ну что? – Полицаи. Человек двенадцать на подводе. Везут что-то тяжелое. Там четыре лошади впряжено. Видать, что-то со ступицей колеса у них случилось. Таятся, костра не разжигают. На земле устраиваются спать, секреты вокруг расставили. Правильно, но неумело. – На насыпи есть кто у них? – спросил Будан. – Нет, только внизу по периметру трое. – Снять часовых и перебить этих? – предложил Буторин. – Шум поднимать нельзя. Нам удавалось ходить в немецкой форме, пока стычек не было. Засветимся в форме, и нас по этому признаку начнут отслеживать. Отряд рискует, разведку будет сложно вести. – Будан задумался, а потом спросил: – Коля, а сломанная береза далеко от лагеря? – Вон береза, – указал рукой в темноту разведчик. – Между нами и полицаями слева. Ну, может, к ним чуть ближе. – Есть идея, – зашептал Будан, наклонившись к Буторину и своему разведчику. – Примерно на уровне этой березы в насыпи проложена труба, чтобы паводковые воды оттуда сюда пропускать. – Черт, а я и забыл про нее, – улыбнулся партизан. – Но там как раз часовой у них. Метрах в десяти от трубы. Если его снять да просочиться к трубе, то уйдем на ту сторону. Этого через два часа менять будут, я думаю. Мы уже далеко окажемся. Ищи потом, кто это сделал. Я как раз когда смотрел на них, они часовых меняли. У них в отряде кто-то в прошлом был военным, может, старший ихний. По уставу пытается организовать службу, но опыта маловато у него. – Значит, так, Виктор, – Будан повернулся к Буторину. – Мы за вас отвечаем перед командиром и Москвой. Вы в бою не участвуете, если он начнется. Вы уходите, вас Васек доведет до отряда. Понял, Васек? Замыкающий партизан кивнул и подполз к Буторину. План был прост. Николай и Будан ползут вперед. Будан занимает позицию, чтобы открыть огонь, если что-то пойдет не по плану и полицаи их заметят и откроют огонь. Николай снимает часового, подает знак и ждет, когда группа пройдет трубу. Затем они присоединяются ко всем и уходят балкой перпендикулярно полотну железной дороги. Дальше перелесками к нужной точке на опушке. Буторин не стал спорить. В чужой монастырь со своим уставом не ходят, и эти ребята за него отвечают. Не стоит им усложнять работу. А случись чего, тогда всем придется сражаться. И ему тоже. Несколько минут прошли в тишине. Только ветерок колыхал верхушки трав да кустарник шевелил ветками. Ветерок ночью оказался очень кстати. Тем более ветерок, который дул со стороны полицаев. Могло быть и иначе, и тогда… Васек потрогал Буторина за локоть и кивнул, чтобы тот следовал за ним. Значит, все? Труба оказалась все же не совсем рядом. Партизаны поднялись на корточки и пошли вдоль насыпи. Потом Васек исчез впереди. Через два шага Буторин оказался перед небольшим, чуть больше метра, отверстием. Здесь пахло тиной и затхлой водой. В балке Буторин и Васек дождались остальных. Партизаны сказали, что все в порядке. И опять группа растянулась. Шли быстро, и до леса удалось добраться затемно. Здесь Будан приказал всем отдыхать в течение часа. Сам он лежал на животе на опушке и, пожевывая травинку, смотрел в сторону балки и железной дороги. До насыпи было километров восемь, оттуда пока рано ждать погони. Да и кто может догадаться, кто откуда пришел и куда ушел! В трубе было сухо, там следов не осталось, а собаку немцам, если они хотят преследовать кого-то, надо еще привезти на это место. А полицаям еще надо умудриться сообщить немцам о нападении на часового. Лес стал пробуждаться, в кронах деревьев захлопали крыльями птицы. Потом стало светлеть небо. Будан поднялся, закинул автомат на плечо и приказал выдвигаться. Пройдя редколесье, группа углубилась в густую часть леса, где приходилось то нагибаться под низкие ветви деревьев, то перелезать через упавшие подгнившие стволы. Часто густой подрост вообще не давал идти прямо, и приходилось огибать эти участки. Пару больших полян тоже обошли стороной, чтобы не оказываться на открытом пространстве. В такой глуши вряд ли могли оказаться немцы или полицаи, но береженого Бог бережет. Лесная дорога появилась неожиданно. Будан поднял руку, останавливая группу, и присел на склоне на одно колено. Дорога накатанная, больше колесами телег, судя по следам. Сразу за дорогой кустарник, а потом снова густой березовый лес. – Здесь переходить не будем, – коротко приказал Будан. – Впереди поворот, там не так все хорошо просматривается вокруг. – Значит, там легче и засаду устроить, – возразил Николай. – А здесь местность открытая. – Кроме вон тех кустов на другой стороне, – спокойно ответил командир. – И мы открыты, и отойти будет некуда. Все за мной к повороту! Группа попятилась. И когда все оказались прикрыты деревьями, Будан снова поспешил вперед вдоль дороги. Они прошли около полукилометра, и Буторин увидел то место, о котором говорил Будан. Увидел и оценил. Действительно, дорога делала по лесу крутой поворот, больше девяноста градусов. В этом месте, где Будан наметил переход, дорога просматривалась в обе стороны всего метров на двадцать. – Вперед! – приказал он. И двое его партизан один за другим перебежали дорогу и засели в зарослях орешника. Следующими дорогу перебегали Буторин и Васек. Последним, оглядевшись, перебежал Будан. – Ребята, осторожнее, там на дороге я видел след сапога, – заявил Будан, глядя на своих разведчиков. – Дождь прошел сегодня утром, кое-где на листьях и траве капли еще сохранились. Человек был здесь не больше часа назад. – След от чьего сапога, немецкого? – тут же спросил Буторин. – Нет, точно не от немецкого. Или от нашего, или польского. Не знаю, какого черта тут полякам делать, но надо быть осторожнее. Армия Крайова на своей территории обосновалась, другие повстанческие группы тоже так далеко на восток не уходят. Так что, скорее всего, кто-то из наших, но ухо держать востро! Партизаны нахмурились, переглянулись и взяли автоматы в руки. Теперь их на ремне, на плечах или на шее никто не нес. При всей осторожности Будана и его внимательности он попался первым. Спасла партизана его реакция и большой опыт скоротечных схваток. Группа шла быстрым шагом по осиннику, и прямая видимость была невелика. Редкий кустарник и без того уменьшал видимое пространство. Будан заметил человека в гражданской одежде и со «шмайссером». Он резко обернулся на звук шагов. Незнакомец крикнул что-то по-польски и дал длинную очередь. Будан упал на землю, сорвав с головы немецкую пилотку и повесив ее на куст. Он тут же откатился в сторону, и куст буквально скосили автоматные очереди, изорвав пулями и его пилотку. Буторин лежал за стволом дерева, изготовившись к стрельбе. Их явно приняли за немцев, и придется кричать, что они ошиблись. Черт, поляки – они могут не поверить! Буторин обернулся к партизанам, видя, что те не стреляют в своих предположительно союзников, но занимают удобные позиции для обороны. – Польские солдаты, не стреляйте, – закричал Буторин по-русски. – Мы не немцы, мы советские партизаны! Из тех польских слов, которые ему были знакомы, Буторин понял только, что командир поляков приказал убить советских людей, одного оставить. Будан тоже это понял, стиснув зубы, он откатился на несколько метров в сторону, пока его прикрывали кусты. В этот момент польский командир отдал команду: «Оgnia». Теперь было понятно, что полякам все равно, кто перед ними, а может, они и искали русских партизан специально. Но теперь, когда очереди хлестали по кустам и веткам деревьев, сбивая листья и кору, все прояснилось. Вжимаясь в землю, Буторин повернул голову в другую сторону. Он увидел, как Васек пополз вперед, вытягивая из кармана ручную гранату. Бросок – а потом грохнул взрыв, взметнувший в воздух землю вперемешку с травой и старой хвоей. И сразу же Будан вскочил на ноги и, прикрываясь деревом, стал расстреливать поляков с фланга. Крики и ответная стрельба огласили лес. Будан снова упал и откатился в сторону. Положение у него было не очень хорошее. Он лежал почти на открытой местности, и если сразу человека три захотят его обойти, то он не сможет отбиться. Но расчет был на другое. Поляки не видели, кто бросал гранату. И Васек, откатившийся еще дальше, вскочил и, дав пару очередей, побежал, обходя поляков сбоку. Поняв, что их окружают, и не зная, каковы силы противника, они заметались и стали перебежками отходить в глубь леса. Буторин все еще надеялся, что это недоразумение и что поляки не станут воевать с советскими партизанами, но крики и оскорбления в адрес советских бойцов слышались постоянно. Николай и Буторин, стреляя, перебежками бросились вперед. Пули били в деревья, осыпая их трухой и листьями. Фонтанчики земли подскакивали под ногами, но партизаны догоняли врага. Николай, вскрикнув и схватившись за бедро, рухнул на землю и прокатился по траве. Буторин упал с ним рядом, прикрывая собой и стреляя короткими очередями. – Зацепило, – простонал партизан. – Вот сволочи! Нога… Неожиданно бой закончился. Еще две короткие очереди, и послышались голоса. Будан кому-то приказывал встать и бросить оружие. Убедившись, что опасность миновала, Буторин осмотрел ногу раненого. Расстегнув свой немецкий китель, он оторвал полосу от нательной рубахи, скатал ее жгутом и перетянул Николаю ногу в верхней части бедра. Сунув под жгут обломок ветки, он чуть закрутил его, останавливая кровь. Рядом возник Будан, Васек толчками в спину подгонял поляка в военном френче и конфедератке. – Ах ты, зараза, – Будан присел на корточки. – Угораздило тебя! Достав из кармана штанов пакет с бинтом, Будан ловко разрезал штанину раненого, наложил тампон и стал бинтовать ногу. Рана была не очень опасной. Пуля пробила бедро, не задев кость. Еще немного, и она прошла бы вскользь, но все же она прошла навылет. И это было хорошо. Николай сидел на земле, шипя и ругаясь от боли, а Васек поставил на колени поляка и приставил к его затылку ствол автомата. – Какого черта вы напали на нас? Мы вам враги? – Русские всегда были враги полякам, – огрызнулся пленный, довольно неплохо говоривший по-русски. – Мы всегда были под пятой ваших царей и мечтали о свободе! – Мечтали о Польше от моря и до моря? Под Гитлером домечтались. Вас же идем освобождать, половину Польши от фашистов спасли! Какого черта! Сколько поляков сражается вместе с Красной армией против общего врага! – Ну хватит агитаций, – спокойно остановил разведчика Будан. – Все с этим типом ясно. Отвечай, зачем напали на нас? – Мы думали, что вы те, кто нам нужен. – Немцы? – удивился Буторин. – Вы искали в лесу немцев? – Да, командование узнало, что в лесу прячутся немцы, у которых есть какие-то документы. Они не знают, что Красная армия досюда еще не дошла, и прячутся с важными документами в глубоком лесу. Буторин вскочил и сделал за спиной поляка знак Будану, что пленного нужно взять с собой. Тот неопределенно пожал плечами. Раз надо – значит, надо. Поляк не сразу понял, что его не станут убивать. И когда русские сломали две осинки и, продев в рукава куртки убитых поляков, сделали носилки, на которые положили Николая, он безропотно подчинился и взялся за ручки носилок. Буторин шел следом и думал о том, что рассказал поляк. Вполне могло такое быть. Колонна уходит на запад, сзади на пятки наступают советские части, прорываются танки, а с неба вдруг сыплются бомбы, штурмовики уничтожают колонну. Вполне можно представить себе людей, которые бросились от бомбежки в лес и решили, что следом идут танки. А потом забились в самую глушь и не знают что делать. Может, послали разведчиков, чтобы добрались к своим или просто оценили ситуацию. А разведчики не вернулись. Реально? Вполне. Значит, британские хозяева польской Армии Крайовой узнали о похищенном архиве гестапо. Могли узнать от своей агентуры? Вполне. Мы же узнали! Николай трясся на носилках, стискивая зубы и пытаясь уменьшить тряску, силясь как-то придерживаться руками за жерди. Будан шел рядом и тихо приговаривал: – Терпи, Коля, немного осталось! Сейчас к нашим доберемся, и Маша облегчит твое состояние, обработает рану! Потерпи, друг! Глава 9 Они перетаскали уже почти сотню кирпичей, высушенных на берегу, когда Коган, пожалев ребят, объявил перерыв, и они упали на поляне на траву, подставляя солнцу потные на груди рубахи и лица. – Ну-ка, расскажите, что за немец такой у вас тут похоронен? – Вроде шофер он, – нехотя стал рассказывать Митяй. – Мы тогда с дороги ехали с нашими женщинами. Там колонну в прошлый раз разбомбили, продукты остались, вещи кое-какие. Мы с Прошей были и три женщины наши из лагеря. Ну и телега, конечно. Дорога так себе, второстепенная. Набрали мы кое-чего, и назад. А потом увидели в лесу немецкую машину. Фашисты, видать, от бомбежки спасались и в лес с шоссе свернули. Ну и гнали, пока в пень не врезались. Немец этот Отто за рулем был. Без сознания, крови много потерял. А женщина головой ударилась. И дети – двое мальцов меньше десяти лет. Ревели на весь лес. Бабы наши пожалели детей и женщину и на телегу их забрали. Думали, что женщина наша. А она вроде как в бреду металась, стонала. Немец как мертвый валялся, а дети плакали, нас боялись. И… ну, по-немецки, значит, кричали. Мы с Прошкой в школе немецкий учили, кое-что поняли. Поняли, что немцы они. А бабы наши сопли распустили, в слезы сразу. Мол, немцы, не немцы, а ведь дети же. Помрут в лесу от голода и хищного зверья. Грех, мол, это – оставлять их. – Ну, ну, – рассмеялся Коган. – Что ж ты так пренебрежительно о женщинах и женских слабостях. Они всегда такими были, им природой назначено жизнь хранить, оберегать и взращивать. Ничего удивительного, что чужих детей пожалели. Дети, они и в Африке дети. В отличие от Митяя, Прохор о немецкой женщине и детях говорил спокойно, рассудительно. Наверное, паренек раньше времени, еще в подростковом возрасте почувствовал, что такое ответственность перед будущим. И раненого немца пытались выходить русские женщины, того самого немца, из-за чьей армии, из-за чьих главарей они в лесах почти два года жили, своих детей хоронили, мужей потеряли. Повзрослел мальчик, когда понял, что враг, он не по национальному признаку, а по убеждениям. Что не немец враг, а немецкий нацист, любой нацист, который готов для себя освобождать окружающий мир, истреблять всех, кто принадлежит к другой нации. Мальчишки рассказывали, как немецкого солдата похоронили, как женщина пришла в себя и чуть ли не с ножом кидалась на русских женщин, а потом она увидела, как они кормят ее детей, и присмирела. Все равно волком смотрела, но смотрела и как ее детей кормят, и как тут женщины живут, своих детей выхаживают, кормят, оберегают в этой глуши. Понимала, не дура же, почему тут в глуши женщины с детьми оказались. От войны, от немецкой армии прятались, от Гитлера и его шайки. – А потом она на кладбище наше сходила, – продолжал рассказывать Прохор, – где мы и солдата того немецкого похоронили, посмотрела, прочитала. Языка знать не надо, чтобы понять, что цифра на крестах – это возраст детей. – А ну-ка, покажите мне ее, – попросил Коган. Мальчишки неохотно повели его на дальний край их лесной деревни. Прохор указал рукой на лес, где между деревьями ходила женщина с лыковым лукошком, а рядом с ней топтались двое детей. На вид одному было годика четыре, другому лет шесть. Женщина собирала грибы, а дети, бегая по траве в коротких шортиках и ботиночках, помогали ей. Голова у женщины была перевязана. Коган нашел Марфу Ивановну и попросил ее рассказать о немке с детьми. Женщина нахмурилась, внимательно посмотрела в глаза гостю, пытаясь понять, с осуждением спрашивает или другая причина есть. Но бояться ей было нечего. Она отучилась бояться, это было видно по всему. – Да что про нее говорить, – тихо ответила Марфа Ивановна. – Немка, да. И ее дети, и наши дети – все они дети войны. Кидалась с ножом, правда. Ребята вам правильно рассказали. Да только поняла она, что к чему, и приняла опять же через детей. Увидела, что нам разницы нет, чьи они. Мы и за соседских переживаем, и за ее тоже переживаем. Мы ведь матери, для нас все дети равны. Может, когда-то и мир на земле через детей и матерей восстановится. Когда поймут матери, что дети – они общие, всего мира дети, тогда и войн больше не будет. Перестанут они солдат рожать, а будут рожать пахарей, кузнецов, трактористов, летчиков. – Боюсь, что солдат рожать тоже надо, чтобы было кому ваших пахарей и трактористов от врагов защищать. – А не будет врагов, – вздохнула женщина. – Если их не рожать, то откуда они возьмутся. – Ну, если матери всего мира вместе соберутся и возьмутся за дело мира, тогда так и будет, – улыбнулся Коган. – Простые матери. – Может, и не только простые, – пожала Марфа плечами. – Немка эта, Анна – она ведь не простая. По всему видать, ее муж большой немецкий начальник. И раз она здесь оказалась с ним, значит, и семью мог привезти, и в безопасности себя чувствовал. Может, и генерал ихний даже. Но и она поняла, что значит война, и нашей детворе подолом сопли вытирает. – Анна, говорите, – тихо произнес Коган и, поднявшись, пошел искать мальчишек.