С мгновение я смотрю на ее ответ, позволяя еще одной мысли дополнить путаницу в моей голове. — Я не задумывался об этом. — Я подаюсь вперед, подпирая подбородок. — Возможно, ты права, и мы оба именно там, где и должны быть. Но если это так, то зачем тебе вторгаться в этот мир? Это ведь тебе недостает того, что доступно мне. Еды. Воды. Сна. Ты не способна насытиться в своем мире. Все материальное сосредоточено в этой реальности, и раз сейчас тебе этого не хватает, возможно, все это было доступно когда-то в прошлом. Ноутбук скользит по столу, пока не оказывается прямо передо мной. Я вздрагиваю от внезапного движения. — Почему ты дал мне спать допоздна? — спрашивает Лейла. Я поднимаю взгляд и смотрю, как она потягивается, стоя на пороге кухни. Зевнув, она устремляется к кофейнику. — Сейчас не так уж и поздно, — отвечаю я, неторопливо закрывая ноутбук. Лейла наливает кофе в кружку. — Уже одиннадцать утра. — Самое смертоносное время дня, — дразню ее я. — Чего? — Она с любопытством смотрит на меня, обхватив кружку обеими руками и делая глоток. Я подхожу к ней и целую в лоб. — Одиннадцать утра — самое смертоносное время дня, — я повторяю один из многочисленных фактов, которые узнал от нее. Лейла озадаченно косится на меня. — Странно. Если подумать, это должно быть ночное время. Меня накрывает чувством вины. Сколь многое из того, что Лейла восстанавливает с трудом, я воспринимаю как должное. Наши разговоры, воспоминания, прекрасные мгновения вместе. Будто кто-то взял ножницы и вырезал из ее памяти части ее жизни, разметав повсюду обрезки. Мне кажется, что порой я отношусь к ее травмам недостаточно серьезно. Последние полгода я ходил вокруг нее на цыпочках, стараясь не замечать очевидное, чтобы она не ощущала, сколь много она лишилась. Но что если, потакая ее нежеланию обсуждать события той ночи, я невольно делаю только хуже? Черепно-мозговая травма похожа на любую другую телесную травму. Она требует реабилитации. Нужно упорно работать, чтобы вернуть утраченную силу. Я прошел трехмесячный курс физиотерапии, чтобы восстановить раненое плечо, но с травмой Лейлы мы поступили диаметрально противоположным образом. Мы не тренировали ее мозг… предоставили ему возможность восстанавливаться самому. Мы не признавали ее травму, поставили вопрос на паузу в надежде, что Лейла исцелится сама по себе. Но этого не случилось. Она исцелилась физически. Но, как мне кажется, не эмоционально. — Ты сейчас разговаривал по телефону? — спрашивает она. — Нет. А что? — Когда я спускалась, мне показалось, ты говорил. — Я говорил, — спешно отвечаю я, — сам с собой. Не по телефону. Лейла принимает мои объяснения за чистую монету. Затем открывает холодильник и рассматривает содержимое полок, но, так ничего и не взяв, захлопывает дверцу. — Хочешь, я приготовлю тебе завтрак? — предлагаю я. В ответ она издает стон. — Я набрала два килограмма за эту неделю. Больше не буду завтракать. — Мы же в отпуске. Тебе надо набрать еще минимум четыре килограмма, чтобы можно было считать нашу поездку успешной. — Ты милый, — улыбается она. — Но если я наберу еще четыре килограмма, больше не смогу купаться в бассейне голышом. Буду сама себе противна. Я подхожу к Лейле и заключаю в объятья. Мне неприятны ее слова. Не нравится, что ее огорчает такая ерунда, как незначительная прибавка в весе за время отпуска. Я размышляю о наших отношениях, пытаюсь вспомнить, что такого я мог сказать, что заставило бы ее думать, будто ее тело заботит меня больше, чем она сама. Я часто говорю Лейле, что она сексуальна, но вкладываю в свои слова позитивный смысл. Возможно, этот акцент на внешней привлекательности вынудил ее придавать внешности излишнее значение. Я беру ее лицо в ладони. — Я люблю тебя, Лейла. И моя любовь не зависит от цифр на весах. Она улыбается, но ее улыбка не касается глаз. — Я знаю. Но все равно хочу быть здоровой. — Отказ от еды не способствует твоему здоровью. — Как и «Поп-тартс»3 или «твинкис»4, но вся кухня забита вредной едой. — У нас отпуск, — говорю я. — А в отпуск только тем и занимаются, что едят всякое вредное дерьмо, ленятся и спят допоздна, — я целую ее. — Тебе надо войти в отпускной режим, пока он не закончился. Лейла обнимает меня за талию и упирается лбом мне в плечо. — Ты прав. Нужно расслабиться и получить удовольствие от следующей недели. — Она отстраняется. — Знаешь, от чего я не могу отказаться? От мексиканской еды. Особенно от тако. — Тако звучит заманчиво. — И от маргариты. Где здесь поблизости можно поесть тако и выпить маргариту? Предложение выйти из дома наполняет меня сомнениями. Хочется сводить ее куда-нибудь, и я рад, что ее так взбудоражила затея поесть тако, но меня по-прежнему распирает от тысячи вопросов, которые я хочу задать Уиллоу. И я не смогу их задать, если мы уедем из дома, а я буду за рулем и сосредоточу все внимание на Лейле. — Уверена, что хочешь ехать куда-то? До ближайшего ресторана почти сотня километров. Лейла решительно кивает. — Да. Хочу выйти из дома. — Она целует меня, встав на носочки. — Я в душ. Едва она выходит из кухни, я мчусь к ноутбуку и открываю его. — Ты еще здесь? — спрашиваю я, надеясь получить хоть какой-то ответ. Я неотрывно смотрю в монитор, но ничего не происходит. Терпеливо жду, пока со второго этажа не доносится шум воды в душевой. Я повторяю вопрос. — Уиллоу? Ты еще здесь? Секунды в ожидании ее ответа тянутся бесконечно долго. Но вскоре клавиши вновь утопают в клавиатуре, и я выдыхаю с облегчением, пока она печатает ответ. Извини. Теперь я здесь. Я ушла, когда Лейла спустилась в кухню. Мне неловко наблюдать за вами без спроса, поэтому я стараюсь этого не делать. — Куда ты уходишь? Я была в Большом Зале. — Ты поднимаешься на второй этаж? Иногда. Но не хожу туда, когда вы оба там. Это не совсем так. — Ты была наверху в ту ночь, когда проникла в ее тело, встала с кровати и стала смотреть в зеркало. Я думала, что вы оба уснули. Я стараюсь не следить за вами, когда вы вдвоем. Это неправильно. Но у меня есть слабости… например, когда я ощущаю запах вашей еды. — Но ты следишь за нами, когда мы одни? Я бы не сказала, что слежу. Мне просто любопытно. Одиноко. Поэтому порой я наблюдаю за вашей жизнью. Больше мне нечем здесь заняться. — А что ты будешь делать, когда мы уедем на следующей неделе? Грустить. Может быть, попытаюсь побить собственный восьмичасовой рекорд по залипанию на часы. Меня не смешит ее самоирония. Я беспокоюсь за нее при мысли, что она останется совсем одна. Даже странно сочувствовать призраку. Духу. Кем бы она ни была. Интересно, какие из событий моего детства привели к тому, что я взваливаю на себя непомерно много вины, даже если не в ответе за произошедшее. Я взвалил на себя груз печалей Лейлы. А теперь взваливаю груз тех, что испытывает Уиллоу. Возможно, стоит купить этот дом. Лейла не захочет жить здесь постоянно, но мы могли бы проводить здесь отпуска. Так Уиллоу не будет постоянно одна. — Мы скоро уедем, но вернемся сегодня вечером. Куда вы поедете? Похоже, ее и правда здесь не было во время нашего с Лейлой разговора. Мне кажется забавным, что призрак следует своим моральным принципам, как человек. Она не хочет вторгаться в наше личное пространство, даже если мы не узнаем о ее присутствии. — Лейла хочет тако. И наверняка захочет пройтись по магазинам в городе. Нас не будет весь день. Тако звучит заманчиво. — Хочешь, я и тебе привезу?