Чужое тепло. И нежность. Осторожность, будто она, Василиса, столь хрупка, что и прикоснуться к ней страшно. Стук крови в висках. Сердце, что ухнула куда-то в пятки, а потом вернулось, заплясало в груди. И желание смеяться и плакать. И танцевать. Можно прямо под дождем. И тогда люди, если увидят, сочтут, что Василиса безумна. Наверняка, так оно и есть. Разумные девушки не поступают так… так… неправильно. Или все-таки правильно? Если нет, то откуда в Василисе это ощущение счастья, такого близкого, что лишь руку протяни. Или даже тянуть не надо. - Вы теперь будете плохо обо мне думать, - сказала она первое, что в голову пришло. – Но даже если так, мне все равно. - Не буду. О вас нельзя думать плохо. Ее обняли. И укутали. И прижали к себе. И просто… просто дождь длился и длился, и Василсие совершенно не хотелось, чтобы он когда-нибудь да закончился. Она стояла, совершенно невозможным образом прижимаясь к мужчине, опираясь на него, и не испытывала ни сомнений, ни угрызений совести. Если бы Марья видела… Как хорошо, что она не видела… но спрашивать станет, а Василиса совершенно вот не умеет врать. А если сказать правду… Она покачала головой. И посмотрела на небо, которое начало светлеть, словно издеваясь. Еще несколько минут, и дождь вовсе прекратится, а без него все станет прежним. И… и, наверное, Василиса поступила плохо и неправильно, даже не потому, что невозможно женщинам поступать столь… вольно, но она ведь проклята. И как знать, не пробудит ли ее неосмотрительность это проклятье к жизни. Руки похолодели от одной мысли о подобном. - Что не так? – Демьян Еремеевич нахмурился. И осмотрелся, силясь найти источник ее волнения. - Проклятье, - призналась Василиса. – Я… не понимаю, как оно работает, но сказали, что оно есть, и если так, то… может… мне не стоило… - Есть, - приложив палец к ее губам, Демьян заставил Василису замолчать. – Определенно есть. Я его даже вижу, но оно не страшное. - А какое? Смертельное. Опасное. И как он может говорить, что не страшное? Это даже обидно. Немного. - Похожее на тучу. Тучку, - поправился Демьян. – Маленькую. Он пальцами показал, до чего крохотна эта тучка. - И пушистую. И я не чувствую от него опасности. А, как выяснилось, единственное, на что я годен, это чувствовать опасность. Может, когда почувствует, уже будет поздно? Небо же окончательно очистилось, быстро, как бывает это лишь на взморье, и выглянувшее солнце полыхнуло жаром. И холод, было пришедший с дождем, отступил. Пройдет четверть часа и о непогоде вовсе напоминать будут лишь редкие лужицы. А к вечеру и их не станет. Василиса убрала щит. И огляделась. Улица была еще пуста, но… - Скажите, - она прикусила губу, не зная, прилично ли говорить о делах сразу после поцелуев. Не покажет ли это ее бессердечною. Но все же… - А ваш… племянник… когда прибудет? - Думаю, что на днях. Ему собраться надобно. И дела передать, нельзя же их просто взять и бросить. Василиса кивнула. Пару дней лошади еще подождут. И недель. И вовсе подождут, ибо иного варианта нет. - Хотите заглянуть на конюшни? – он вновь понял то беспокойство, которое мучило Василису. - Да, но… Марья уехала, наверное. А если и нет, то где ее искать? В ридикюле есть рубли, но как-то вот… она никогда еще не ездила с извозчиком, и в голове разом всплыли все ужасные истории, слышанные от Ляли, о молодых доверчивых девицах, которые сели вот и сгинули, и так, что ни родичи, ни маги, ни полиция следа отыскать не сумели. Василиса понимала, что истории эти, верно, преувеличение, но все же… - Думаю, что мы и без княжны Вещерской справимся, - сказал Демьян, и от этого его «мы» на сердце разом потеплело. – Только… вы не замерзнете? - Нет, - Василиса покачала головой и окружила себя облаком теплого воздуха. Заклинание это простенькое, освоенное ею еще в далекие полудетские годы, было из числа тех малых, которые давались легко. А пиджак она вернула. Извозчик, которого остановил Демьян, оказался мужиком с виду страшным, сама Василиса в жизни не решилась бы к нему подойти. Однако же коляска его сияла лаком, соловая лошадка радовала взгляд круглыми боками и лоснящеюся шкурой. И пошла она споро, быстро. Только копыта зацокали по мостовой. Город проплывал мимо, умытый, ясный, и в очах витрин Василиса видела свое отражение. Видела и не узнавала. Она ли это? Похожа… и не похожа. Она не стала краше, вот ни на капелюшечку, однако отчего-то собственное отражение притягивало взгляд и… и смешно, и неудобно, и тянет смотреть еще и еще. - Но все же вашей сестре я весточку пошлю, - сказал Демьян, нарушив молчание. – Думается, они на вилле задержатся. Просто, чтоб не ждали. - Спасибо. Стало совестно, что сама-то Василиса о том не подумала. И что, наверное, Марья права, когда называет ее безголовою и безответственной. Так и есть. Безголовая. И безответственная тоже. Но… воздух еще хранил аромат весеннего дождя, и голову кружил куда сильнее того ресторанного шампанского, которое так и осталось не выпитым. А еще хотелось говорить. Сразу и обо всем. - Вы не думайте, Марья… она хорошая, просто… такая, какая есть. Так уж получилось, - витрины закончились, и дорога стала шире и ровнее. Вместо горбатых камней появился грязноватый после дождя, но крепкий еще тракт, и теперь копыта лошаденки месили грязь. – Моя бабушка очень беспокоилась, что род прервется. И теперь, сколь понимаю, не зря. Наверное, это тоже связано с проклятьем. А Демьян – называть его по отчеству вот совершенно не хотелось – глядел на Василису внимательно, ожидая продолжения рассказа. - Правда, странно, что она ни к кому не обратилась. Мне бы, конечно, не сказала, но от Марьи не стала бы скрывать. Наверное. Я уже ни в чем не уверена. Мою матушку сосватали, когда ей исполнилось пятнадцать, а повенчали вовсе в шестнадцать. Отец был двумя годами старше. Все решала бабушка. Всегда и все решала лишь она. Сухое жесткое лицо, которое даже теперь казалось Василисе злым. Равнодушный взгляд. И сами глаза, запавшие, будто потерявшиеся в резьбе морщин. Права Марья, бабушка не должна была быть столь старой. И не потому ли пряталась от света, что боялась? Что света, что своей этой ранней старости? Мысль была столь удивительна, что Василиса как-то быстро и охотно согласилась с нею. - Она желала наследника, а появилась Марья. Случается. Но главное, что семейный венец вспыхнул всеми камнями… так матушка мне сказала. А значит, что силу родовую Марья получила в полной мере. - Огонь? - Он самый. Такое… редко бывает, я теперь знаю. Считается ведь, что женское тело чересчур слабо, чтобы удержать пламя. Но Марья справилась. Правда, о цене, которую она заплатила, лучше не спрашивать. Да и спроси – не расскажет. Кое-что Василиса и сама понимала, теперь, уже ставши взрослой, а тогда ее пугала Марьина холодность, равно как и ее совершенство. - Потом, годом позже, хотя целители уговаривали матушку погодить, однако то ли она и вправду отца так любила, то ли желала исполнить свой долг, но она родила Настасью. И роды дались тяжело. Матушка несколько дней провела между жизнью и смертью. И, пожалуй, бабушка не отказалась бы, если бы судьба сделала иной выбор. Ведь целители строго-настрого запретили княжне Радковской-Кевич беременеть в ближайшие несколько лет. И запрет был столь категоричен, что даже бабушка отступилась. - Настасья… она тоже особенная, только иначе. И дар семейный получила, хотя не такой, как у Марьи, но все же… а еще она очень умная. Учили их вдвоем, но Марья всегда-то за практику радела, а вот Настасья… когда стало понятно, что она превзошла своего наставника, и тот попросту признал, что не способен более дать ничего-то нового, разразился скандал.