Нужно сказать, что и Арсений пришелся по душе капитану. Сумев спасти Арсения от верной гибели, капитан и в дальнейшем не оставлял его своим вниманием. Однажды в свободную минуту капитан рассказал Арсению, как образуется соленая вода. Оказалось, под воздействием жарких солнечных лучей она попросту выпаривается из обычной воды в тропическом океане и оттуда распространяется течением в другие моря. Изменения, претерпеваемые водой, ярко видны на примере озера в графстве Экс недалеко от Арля. Под воздействием зимних холодов вода этого озера превращается в лед, а под влиянием летней жары естественным образом – в соль. Это доказывает, что проплыть вокруг земли невозможно, поскольку омывающий ее океан на севере замерзает, а на юге превращается в соль. Мы плаваем, в сущности, в узком промежутке между льдом и солью, подвел итог капитан. Арсений поблагодарил капитана за сведения. Помимо благодарности за спасение он испытывал к нему уважение как к мореплавателю, трезво оценивающему пределы своих возможностей. На подходе к Криту капитан ознакомил присутствующих с историей похищения Зевсом Европы. Бранденбургские паломники протестовали и обвиняли капитана в легковерии. Не обращая внимания на их возражения, капитан изложил также доступные ему сведения о Минотавре, Тесее и нити Ариадны. Для большей наглядности он даже велел матросу принести клубок ниток и, петляя между мачтами и снастями, размотал его по палубе. Паломники сопровождали эти действия скептическими замечаниями. Капитан же продолжал говорить неестественно спокойным тоном, и всякому, кто хоть сколько-нибудь разбирался в людях, было ясно, что нервы его на пределе. Паломник Вильгельм, в людях не разбиравшийся, сказал: Это всё языческие басни, и в наше время верить в них стыдно. Не говоря ни слова, капитан сгреб паломника Вильгельма в охапку и сделал шаг по направлению к борту. Паломник Вильгельм, желая, возможно, пострадать в противостоянии язычеству, не оказал ни малейшего сопротивления. Остальные же находились в некотором отдалении от капитана и просто не имели времени прийти на помощь несчастному: расстояние от капитана с паломником в руках до борта было по сути ничтожным. Они видели Вильгельма уже летящим через борт, ибо намерения капитана были написаны у него на лице и не составляли тайны. Видели Вильгельма зависшим над морской пучиной. Видели поглощенным ею – все, включая Арсения. Но он видел это на мгновение раньше других, и едва капитан занес паломника Вильгельма над бортом, Арсений уже стоял перед ним. Он вцепился в паломника что было сил, не давая бросить его за борт. Бой за тело Вильгельма, который по-прежнему держался как сторонний наблюдатель, оказался краток. Капитан не был кровожадным человеком, и, когда мгновенная ярость схлынула, он отпустил паломника Вильгельма. В глубине своего сердца капитан не испытывал к паломнику зла. Смотри-ка, любовь моя, в этот раз мне удалось опередить время, сказал Арсений Устине, а это показывает, что оно не всевластно. Я опередил время всего лишь на одно мгновение, но это мгновение стоило целой человеческой жизни. Несколько успокоившись, капитан предложил бранденбургским паломникам сойти на берег и вместе отправиться к лабиринту, который, по его словам, существовал до сих пор. Паломники отказались, считая это напрасной тратой времени, но среди стоявших на палубе нашелся человек, брат Жан из Безансона, который существование лабиринта подтвердил. Некоторое время назад, будучи на Крите, он с другими монахами там даже побывал. По словам брата Жана, трудности в лабиринте создавала не столько запутанность его пещер, сколько темнота, так что, когда свечу одного из братьев затушил пролетавший нетопырь, брат тут же заблудился. Его не могли найти три дня, и только благодаря местному населению, более или менее освоившемуся в лабиринте, брат был в конце концов обнаружен мучимый гладом, жаждой и временным помешательством, которое, ввиду хорошего ухода, впоследствии, однако, прошло. Сам же лабиринт не произвел на брата Жана особого впечатления и напомнил ему заброшенные каменоломни. Тогда капитан снова повторил свое предложение бранденбургским паломникам, но они снова его отвергли. Паломники заявили, что каменоломен они видели сколько угодно, ибо жизнь только и делала, что сталкивала их с каменоломнями, но нигде еще добывание камня не сопровождалось подобным количеством басен. По приезде на Крит корабль покинули пехотинцы. На пристани их встречали женщины, числом не менее ста двадцати. Не те ли это женщины, что провожали их в Венеции, спросил Амброджо. Да, они очень похожи, ответил Арсений, но это другие женщины. Совсем другие. Как раз в Венеции я подумал о том, что повторения на свете нет: существует только подобие. За Критом был Кипр. На Кипр прибыли поздно вечером и на берег не сходили. Видели очертания горного хребта и верхушки кипарисов. Слышали пение неизвестных птиц, причем одна из них сидела на мачте. Птице нравилось петь покачиваясь. Кто ты, птица, спросил ее в шутку капитан. Не давала ответа, пела о своем. Кратко прерывалась, только чтобы почистить перья. Наблюдала сверху, как пополняли запас воды и продовольствия. Когда очертания гор стали светлеть, Святой Марк отчалил. Уже с утра стояла сильная жара. О том, что будет днем, путешествующим не хотелось и думать. Надеясь, что в море будет прохладнее, капитан поторопил отплытие. Чтобы подбодрить раскисших от жары пассажиров, он делился с ними естественно-научными сведениями, которыми располагал в большом количестве. Глядя на пылающее в небесах солнце, капитан рассказал о водах, омывающих атмосферу и остужающих светила. В том, что эти воды были солеными, он не сомневался. По его представлениям, речь шла о самом обычном море, в силу определенных причин расположенном над небесной твердью. Иначе почему же, спрашивал капитан, в недавнее время люди в Англии, выйдя из церкви, обнаружили якорь, спущенный на веревке с небес, после чего сверху донеслись голоса моряков, пытавшихся поднять якорь, и когда наконец какой-то моряк спустился по якорной веревке, он умер, едва достигнув земли, словно бы утонул в воде? Неясность состояла лишь в том, соединяются ли воды, находящиеся над твердью, с водами, по которым плаваем мы. От ответа на этот вопрос зависела, если угодно, безопасность дальнего плавания, потому что, поднявшись по неведению на верхнее море, капитан (он вытер выступивший на лбу пот) уже никому не мог дать гарантии, что ему вновь удастся опустить корабль на море нижнее. Но опасность в то утро находилась гораздо ближе. Она располагалась под небесной твердью и исходила от того моря, по которому капитан много лет водил Святого Марка. После полудня жара сменилась духотой. Ветер стих, и паруса на мачтах обвисли. Солнце скрылось в мареве. Потеряв в яркости, оно расползлось по небу огромной бесформенной массой. На горизонте возникли свинцовые тучи, которые стали стремительно приближаться. С востока шел шторм. Капитан приказал убрать паруса. Он надеялся, что шторм пройдет стороной, но понимал, что в последнее мгновение убрать паруса не успеет. Похоже, тучи и в самом деле шли не на корабль, все больше уклоняясь на юг. И хотя поднялся ветер и на гребнях волн появились барашки, сам шторм разыгрывался довольно далеко по правому борту. Там, на полпути между кораблем и горизонтом, свинцовые тучи пустили в море свинцовые же лучи, и соединение вод, о котором говорил капитан, осуществилось. На черно-синем фоне то и дело появлялись молнии, но грома слышно не было, и это означало, что они были действительно далеки. Слева по борту с небес все еще лился свет. Святой Марк стоял на самой границе шторма. От возникшей качки Арсений почувствовал тошноту. Сделал несколько глотательных движений. Перегнувшись за борт, безучастно наблюдал за струйкой жидкости, тянущейся из его горла. Струйка терялась внизу, где неистовствовала морская вода. Где пенилась и ходила водоворотами. Играла напрягшимися мышцами волн. Огромную массу воды он ощутил и сзади. Даже не видя ее, внимал ее медленному полету, как спиной внимают приближению убийцы. Это была первая большая волна, взвившаяся (Амброджо поднял голову) у кормы. Она застыла (Амброджо попытался сделать шаг к Арсению) над палубой и опустилась (Амброджо попытался крикнуть) на спину Арсения, легко оторвав его от перил и увлекая вниз. Амброджо склоняется над перилами. Там, внизу, ничего кроме воды. Сквозь воду постепенно проступает лицо Арсения. Распустившись в воде, волосы его светятся волнующимся нимбом. Арсений смотрит на Амброджо. К Амброджо бегут капитан и несколько матросов. Амброджо садится верхом на перила, перекидывает вторую ногу и отталкивается. На лету заглатывает воздух. Арсений смотрит на Амброджо. Капитан и матросы всё еще бегут. Амброджо накрывает волной. Он выплывает на поверхность и снова заглатывает воздух. Арсения не видно. Амброджо ныряет. Из свинцовых глубин навстречу ему медленно поднимается мысль, что море велико и ему не найти Арсения. Что он найдет его, только если утонет. Только тогда у него будет время искать. От этой мысли его отпускает страх утонуть. Страх сковывал его движения. Амброджо поднимается на поверхность и вдыхает. Ныряет. Рукой ощущает склизкую поверхность борта. Вдыхает. Ныряет. Касается рукой руки Арсения. Цепляется за нее что есть силы. Выныривает и поднимает голову Арсения над водой. Сверху им бросают бревно на канате. Арсений хватается за бревно, и его начинают тащить вверх. Арсений срывается. Амброджо помогает ему снова схватить бревно. Бревно выскальзывает из рук Арсения. С борта бросают бревно, привязанное к веревочной лестнице. Лестницу Амброджо надевает на ноги Арсения на манер качелей. Арсений хватается за веревки. Амброджо охватывает Арсения одной рукой, другой держится за лестницу. Десять пар рук тянут их наверх. Они раскачиваются над водой. Если их ударит о борт, они разобьются (они уже не боятся). Грустные глаза матросов. От борта откатывает волна (остатки воды стекают с обнажившихся водорослей и ракушек), и с ней уходит все море. Лестница зависает над возникшей пропастью. Следующая волна поглощает борт целиком, доходя Амброджо и Арсению до пояса. Полнеба все еще свободно от туч. Их вытаскивают на палубу. Море волновалось, но это был еще не шторм. Шторм, первоначально уйдя на юг, очевидным образом менял свой курс. Капитан молча следил за тем, как свинцовая стена двинулась в сторону Святого Марка. Это движение было медленным, но неуклонным. Светлая часть неба становилась все меньше, а дальние вспышки молний начали сопровождаться громом. Стало темно. Не так темно, как ночью, потому что в ночной темноте есть свое спокойствие. Это был тревожный мрак, пожравший свет вопреки установленной смене дня и ночи. Он не был однородным, он клубился, сгущаясь и растворяясь в зависимости от плотности туч, и граница его была у самого горизонта, где все еще светилась тонкая лента неба. Арсения и Амброджо повели в трюм. Перед тем как спуститься, Арсений обернулся. Словно заметив его движение, ударила молния, и раздался гром, какого он еще никогда не слышал. С этим звуком раскалывалась небесная твердь, и трещина пролегала по корнеобразной, с бесчисленными ответвлениями, линии молнии. Из трещины изверглась вода. Возможно, это была вода верхнего моря. Морская вода извергалась и из Арсения – пока не вышла вся. Его и Амброджо выбросило из гамаков и катало по полу. Оба находились в полузабытьи. Свеча, опрокинувшись, погасла. Арсения выворачивало наизнанку, но выходить из него было уже нечему, и теперь шла только желчь. Он подумал, что, если корабль утонет, его по крайней мере перестанет рвать. Там, внизу, его охватит холодное спокойствие моря. В трюме Арсению было темно и душно. Два бедствия соединялись и усугубляли друг друга. Темная духота. Душная темнота. Они были одной неделимой сущностью. Арсению показалось, что он умирает. Что он сейчас же умрет, если не глотнет воздуха. Невидимый для Амброджо, он нашел на ощупь дверь, ведущую к лестнице на палубу. Толкнул дверь. Поскользнулся на лестнице. Полз по ней на четвереньках. Соскальзывал и снова полз. Его било о поручни. Дополз до двери на палубу и открыл ее. Его обожгло ураганом. Он закричал, ужаснувшись увиденному, и не услышал своего крика. Ужаснула не грозящая смерть, но величие стихии. Ураган вырвал крик Арсения из его уст и мгновенно отнес за сотню миль. Этот крик смог прозвучать лишь там, где еще оставалась лента чистого неба. Но эта узкая лента была уже розовой, из чего стало ясно, что спускается ночь и последняя полоска неба исчезнет. И Арсений снова закричал, потому что наступающий всеобщий мрак нес с собой безнадежность. Волны били в борт, и все сущее на судне сотрясалось, и после всякого удара Арсений удивлялся, что оно еще цело. Огромные волны то подпирали судно, то уходили из-под него. Оно заваливалось на борт, неуклюже, боком кланяясь волнам, едва не касаясь их верхушками мачт. Крутилось в водоворотах, подпрыгивало и ныряло. Арсений все еще стоял в дверях. Мимо него по палубе пробирались два матроса. Двигались полусогнутыми, широко расставив ноги. Разведя руки, словно для объятий. Они тащили какой-то канат от мачты к борту, пытаясь его натянуть, и сами были привязаны к мачте канатами. То и дело скользили и падали на колени. Их непонятная Арсению работа была похожа то ли на танец, то ли на моление. Может быть, они и в самом деле молились. Арсений увидел, как по левому борту шел огромный пенистый вал. Несмотря на темноту, вал был хорошо виден, и гребень его переливался в непонятно откуда идущем свете. Это мерцание и было самым страшным. Вал был гораздо выше палубы. В сравнении с валом корабль казался маленьким, почти игрушечным. Арсений беззвучно крикнул матросам, чтобы спасались, но они продолжали свое странное движение. Надвинутые капюшоны уподобляли их удивительным существам из Александрии. И канаты тянулись за ними, как хвосты. Волна не ударила в корабль, она просто подмяла его под себя и прокатилась по нему. Арсения сбросило вниз, и он уже не увидел, что творилось на палубе. Придя в себя, он попытался вновь подняться к выходу наверх. В дверях стоял капитан. Он молился. Палуба была пуста. Из того, что Арсений прежде видел с этого места, не хватало многого. Пушки, перил, мачты. Не хватало двух матросов, тянувших канат. Арсений хотел спросить у капитана, удалось ли им спастись, но не спросил. Капитан почувствовал его присутствие и обернулся. Что-то прокричал Арсению. Арсений не расслышал слов. Капитан наклонился к самому уху Арсения и крикнул: Ты видел святого Германа? Арсений отрицательно покачал головой. А я видел. Капитан прижал голову Арсения к своей. Верю, что его молитвами спасемся. Шторм не то чтобы стихал – он перестал усиливаться. Корабль все еще бросало из стороны в сторону, но было уже не так страшно. Оттого, может быть, что с приходом ночи исчез последний свет и не стало видно огромных волн. Теперь корабль уже не противостоял стихии – он был ее частью. Когда наутро Арсений вышел на палубу в безоблачном небе светило солнце. Дул легкий ветер. Две мачты из трех были сломаны, а все, что находилось на палубе, смыто или искорежено. Матросы и паломники пели поминальную молитву. Их руки и лица были в ссадинах. Арсений не увидел нескольких знакомых ему лиц. Он не знал имен погибших матросов и едва ли слышал от них при жизни больше одной-двух фраз, простого приветствия, но их отсутствие было зияющим. Он понял, что отныне будет лишен их приветствия навсегда. Навсегда, прошептал Арсений. Он вспомнил их последние танцующие движения. Он представил матросов плывущими сейчас в морской воде. В той толще воды, которая делала их недоступными для любых штормов. После молитвы капитан сказал собравшимся на палубе: Этой ночью я видел святого Германа семь раз. Он являлся, как обычно, в виде свечного пламени, которое при желании можно определить и как ясную звезду. Пламя то яркое, то приглушенное, размером в полмачты, всегда на возвышении. Если хочешь его, к примеру, взять, то оно уходит, если же неподвижно читаешь Отче наш, пребывает на месте около четверти часа, полчаса максимум, и после его появления всякий раз ветер становится тише, а волны меньше. Когда же корабли идут караваном, то сохранится тот корабль, которому святой Герман явился, а кто его не видел – утонет или разобьется. Если же явятся две свечи, что бывает редко, то корабль непременно погибнет, ибо две свечи суть не явление святого, но привидение. Это оттого, сказал паломник Вильгельм, что бесы никогда не являются в единственном образе, но всегда во множестве. Все Божественное и истинное единственно, сказал паломник Фридрих, все бесовское и поддельное множественно. Бранденбургские паломники больше не спорили с капитаном, и он был этому рад. Амброджо задумчиво смотрел на север. Он видел шторм в Белом море 1 октября 1865 года. Пароход Соловецкого монастыря Вера шел с острова Анзер на остров Большой Соловецкий. Он вез паломников из Верхнего Волочка. С бортов сорвало шлюпки, а в трюме поломалась помпа, откачивавшая воду. Корабль швыряло как щепку. Паломников тошнило. Шторм был удивителен тем, что происходил в условиях полной видимости. Дул ураганный ветер, но ни туч, ни дождя не было. И по правому борту просматривался мерцающей белой точкой Большой Соловецкий остров. Один из паломников спросил капитана: Почему мы не идем прямо на остров? Не отрываясь от рулевого колеса, капитан показал, что говорящего не слышно. Почему мы уходим от острова вместо того, чтобы идти к нему, закричал паломник в самое ухо капитану. Потому что мы идем галсами, ответил капитан. Иначе нас разобьет боковой волной. Длинная борода капитана Веры развевалась на ветру. Команда, состоявшая из соловецких монахов, была спокойна. Это было спокойствие тех, кто даже не умеет плавать. Моряки Белого моря обычно не умеют плавать. Да это им и не нужно. Вода Белого моря столь холодна, что более нескольких минут в ней не выдерживают. Капитан Святого Марка смахнул слезу, потому что безмерно скорбел о погибших мореходах. Капитан возблагодарил Бога и святого Германа за то, что остался жив. Он стоял на залитой солнцем палубе, любуясь длиной и резкостью утренней тени. Вдыхал запах высыхающего дерева. Ему хотелось упасть на доски палубы, лежать и ощущать щекой их шершавость, но он этого не сделал. Как капитан он должен был владеть своими чувствами. Капитан вообще не должен быть сентиментальным, думал он, иначе команда взбунтуется. Он принял решение вести корабль к ближайшему берегу на единственном сохранившемся парусе. Другого выбора у капитана не было. Через день тихого хода, весь в позолоте вечернего солнца, Святой Марк подошел к порту Иоппии. Это был Восток. Тот Восток, о котором Арсений много слышал, но сколько-нибудь четкого представления не имел. В Пскове он видел товары с Востока. В Пскове он видел даже восточных людей, но там эти люди приспосабливались к севернорусскому образу жизни, неброскому и негромкому. В Пскове восточные люди были кротки и опрятны. Говорили тихими голосами и загадочно улыбались. Их сопровождал запах нерусских трав и благовоний. В Иоппии они оказались совсем другими. Обступившие путешественников иоппийцы, преимущественно арабы, были шумны, гортанны и многоруки. Они то и дело хватали приехавших за одежду, пытаясь привлечь к себе их внимание. Распахивая дырявый халат, били себя в грудь. Засаленными рукавами вытирали потные лбы и шеи. Чего хотят эти люди, спросил Арсений у Амброджо. Амброджо пожал плечами: Думаю, того же, что и все остальные, – денег. Один из арабов подвел к Арсению верблюда и попытался вложить ему в руку верблюжий повод. Обеими руками он сжимал пальцы Арсения, но повод все выскальзывал, потому что Арсений его не держал. Араб на пальцах показывал цену верблюда. С каждым поднятием руки количество пальцев уменьшалось. Арсений смотрел на удивительное животное, а оно смотрело на Арсения – откуда-то сверху. Какой же у этого создания надменный взгляд, подумал Арсений. Араб ударил себя в грудь и, вложив, наконец, повод в руку Арсения, сделал вид, что уходит. Арсений зачем-то потянул за повод, и верблюд задумчиво на него посмотрел. По своему характеру он был противоположностью хозяина, порядком его, похоже, утомлявшего. Неожиданное исчезновение араба животное восприняло как благо и в сторону ушедшего не смотрело. Увидев движение Арсениевой руки, рядом с верблюдом вновь возник араб и вновь показал его цену. Все загнутые прежде пальцы вернулись на свое место. Арсений улыбнулся. Араб подумал и тоже улыбнулся. Показал зубы и верблюд. Несмотря на непростые условия жизни, все они умели найти повод для улыбки. Жизнь Иоппии была действительно непростой. Город, два века назад превращенный мамлюками в груду развалин, так и не смог возродиться. Он вел призрачное, почти потустороннее существование за счет немногочисленных судов, в силу тех или иных причин причаливавших к остаткам его порта. Нет, Иоппия не была мертвым городом. Проведя в нем два дня, Арсений и Амброджо отметили, что по вечерам и здесь протекала жизнь, в которой были свои события и страсти. Они также обнаружили, что жителям Иоппии, столь поразившим их своей активностью в первый вечер, не была чужда и созерцательность. Именно она определяла жизнь иоппийцев в дневные часы. Знойный день эти люди проводили в двориках глиняных домов, ловя размякшими телами слабый морской ветер. Они лежали на разбитых портовых парапетах и следили за тем, как в бухту входили рыбацкие лодки и (гораздо реже) корабли. Иногда помогали их разгружать. Но только вечером жители Иоппии были по-настоящему деятельны и подвижны. Накопленные за день силы и тепло они выплескивали друг на друга и на приезжих. Все продажи, обмены, договоры и убийства совершались в течение двух часов, предшествующих закату. В предзакатное время следующего дня Арсению, Амброджо и другим паломникам удалось договориться с арабами о дороге в Иерусалим. За полдуката путешествующим предлагалось нанять по их выбору верблюда или осла. Многие, включая Арсения и Амброджо, хотели идти пешком, но им сказали, что так они отстанут от каравана. Обычно караван двигается медленно, сказал Амброджо арабам через толмача.