– Не верю! Она рассмеялась: – Нет, я не хочу сказать, что залетела. Я хочу сказать, что собираюсь забеременеть. У меня гора с плеч свалилась, но я была в замешательстве. – Ты хочешь сказать, что собираешься выйти замуж? – спросила я, сразу вспомнив о невезучем Триггере. Я пыталась решить, кто из них двоих был бы больше интересен Эйнсли, но безуспешно. Насколько я ее знала, она всегда была решительной противницей брака. – Так и знала, что ты это скажешь, – насмешливо скривилась она. – Нет, я не собираюсь замуж. В этом беда многих детей: у них слишком много родителей. Ты же не будешь говорить, что в доме, где рулят Клара и Джо, созданы идеальные условия для ребенка? Сама подумай, насколько у их детей перепутались образы матери и отца. Да они уже погрязли в комплексах. И в основном по вине этого мужчины! – Но Джо же изумительный! – вскричала я. – Он для нее практически все делает. Как бы Клара жила без него? – Вот именно! – подхватила Эйнсли. – Ей бы пришлось самой справляться. И она бы справилась! И они бы росли абсолютно нормальными детьми. В наше время, кто разрушает семьи? Мужья! Ты обратила внимание – она даже не кормит грудью. – У малышки режутся зубки, – возразила я. – Большинство перестает кормить, когда у детей лезут зубы. – Ерунда! – сумрачно произнесла Эйнсли. – Могу поспорить, это ее Джо склонил. В Южной Америке младенцев кормят грудью гораздо дольше. А в Северной Америке мужчины просто ненавидят наблюдать нормальную природную связь между матерью и младенцем, они ощущают себя ненужными. Любая женщина, если у нее не остается иного выбора, будет кормить грудью максимально долго. Я вот точно буду. Тут мне показалось, что наша дискуссия свернула куда-то не туда: мы углубились в теоретические дебри, обсуждая вполне практическую вещь. Я сделала личный выпад: – Эйнсли, но ты же ничего не знаешь про детей. Ты их даже не особенно любишь, я же слышала, как ты говорила, что они грязные и шумные. – Не любить чужих детей, – парировала Эйнсли, – вовсе не значит не любить своего собственного ребенка. С этим я не могла поспорить. Я пришла в полное замешательство: даже не знала, чем обосновать свои возражения по поводу ее плана. Самое худшее – в том, что она и впрямь могла его осуществить. Причем она всегда была способна достичь желаемого очень быстро. Хотя, по моему мнению, кое-что из желаемого ею – а тут как раз был такой случай – выглядело безрассудным. И я решила воззвать к здравому смыслу. – Ладно, – сказала я, – согласна. Но зачем тебе ребенок, Эйнсли? Что ты будешь с ним делать? Она взглянула на меня с отвращением. – Каждая женщина должна родить по крайней мере одного ребенка. – Она произнесла это тоном диктора из радиорекламы, который веско утверждал, что каждая женщина должна иметь по крайней мере один фен. – Это куда важнее секса. Это способствует реализации твоей женской природы. Эйнсли обожает читать популярные книжки по истории примитивных культур: они валяются среди ее одежды, разбросанной по полу. В колледже она ходила на спецкурс антропологии. – Но почему именно сейчас? – спросила я, торопливо ища аргументы для возражений. – А как же твоя работа в художественной галерее? Планы знакомства с художниками? – Я вывесила перед ней эти вопросы, как морковку перед ослом. Эйнсли вытаращила глаза. – А какая связь между рождением ребенка и работой в художественной галерее? Ты всегда думаешь в плоскости или-или. Но важна цельность. А почему именно сейчас… Должна тебе сказать, я об этом долго думала. Тебе не кажется, что в жизни нужна какая-то цель. И разве не надо рожать детей, пока ты молодая? Когда они доставляют тебе радость. Кроме того, научно доказано, что дети здоровее, если матери рожают их в возрасте от двадцати до тридцати. – И ты оставишь ребенка у себя? – Я оглядела гостиную, подсчитывая в уме, сколько времени, энергии и денег потребуется, чтобы упаковать и вывезти мебель. В обстановке нашей квартиры большинство крупных вещей были моими: круглый кофейный столик, вытащенный с чердака родственников, раскладной ореховый стол, которым мы пользовались, когда принимали гостей, – тоже подарок, мягкое кресло и кожаный диванчик, который я нашла в магазине Армии спасения и обила заново. Огромный постер со звездой немого кино Тедой Бара и яркие бумажные цветы принесла Эйнсли, как и пепельницы, и надувные резиновые подушки с геометрическими узорами. Питер сказал, что нашей гостиной недостает единства стиля. Я никогда раньше и не думала, что наша совместная жизнь – это навсегда, но теперь ясно поняла, какая угроза нависла над столь желанной мне стабильностью. Столы крепче впились ножками в пол; мне вдруг стало невыносимо думать о том, что этот массивный кофейный столик нужно будет спустить по нашей узкой лестнице, а плакат с Тедой Бара снять со стены, и под ним оголится трещина в штукатурке, а резиновые подушки сдуть и запихнуть в чемодан. «Интересно, – подумала я, – сочтет ли домовладелица беременность Эйнсли нарушением контракта об аренде и поводом для судебного иска против нас». Эйнсли сердито насупилась. – Естественно, оставлю. А какой смысл городить огород, если не оставлять ребенка? – Значит, говоря попросту, – продолжала я, допив воду, – ты сознательно решила завести незаконного ребенка и сама его вырастить. – О, мне лень объяснять. И зачем ты используешь это жуткое буржуазное слово? Рождение ведь само по себе законно, так? Ты просто ханжа, Мэриен, вот откуда все беды нашего общества. – Ладно, я ханжа, – согласилась я, уязвленная до глубины души: а мне-то казалось, что у меня мозгов побольше, чем у многих прочих. – Но раз общество такое, какое есть, не думаешь ли ты только о себе? Не обрекаешь ли ты ребенка на страдания? У тебя хватит средств его содержать? Как ты будешь реагировать на предрассудки и так далее? – Как вообще может измениться общество, – произнесла Эйнсли с достоинством крестоносца, – если в нем нет лидеров? Я буду просто говорить правду. Да, я знаю: меня будут провожать косыми взглядами и шушукаться за спиной, но многие относятся к этому вполне толерантно, я уверена, даже у нас. Ну, то есть мне не будет так же несладко, как если бы я забеременела случайно или что-то в таком роде. Мы сидели молча несколько минут. Но, похоже, достигли взаимопонимания в главном. – Ладно, – нарушила я молчание. – Я вижу, ты все обдумала. А кто будет отцом? Я понимаю, это маленькая техническая деталь, но тебе придется с кем-то вступить в отношения, хотя бы ненадолго. Ты же не можешь просто выпустить бутон, как цветок. – Ну, вообще-то, – теперь она говорила с серьезным видом, – я и об этом думала. У него должна быть приличная родословная, он должен быть красавчиком, и было бы неплохо, если бы я нашла понимающего мужчину, готового мне помочь, который не заморачивался бы идеей женитьбы. В этот момент Эйнсли напоминала, отчего мне стало как-то не по себе, практичного фермера, рассуждающего о разведении коров. – Есть кто на примете? – поинтересовалась я. – Может, тот студент-стоматолог? – Боже сохрани! У него безвольный подбородок. – А свидетель по делу об убийстве электрической зубной щеткой? Она вздернула бровь. – По-моему, он глуповат. Я бы, конечно, предпочла художника, но это очень рискованно в генетическом плане. Сейчас у них у всех, боюсь, сбой в хромосомах от частого употребления ЛСД. Я надеюсь выловить прошлогоднего Фредди, этот, по крайней мере, не будет кобениться, правда, он чересчур тучный, и к концу дня у него вечно вылезает колючая щетина. Не хочу иметь пузатого ребенка. – И с жесткой щетиной, – добавила я, пытаясь быть хоть чем-то ей полезной. Эйнсли бросила на меня раздраженный взгляд. – Ты все зубоскалишь. Но если бы люди почаще задумывались о том, какие свойства и черты они передают своим детям, может быть, они бы не совершали глупостей. Мы же знаем: человеческий род вырождается, а все потому, что люди бездумно, вслепую передают свои слабые гены, и, как утверждает наука, они не подвергаются естественному отбору, как было раньше. У меня голова пошла кругом от ее лекции. Я знала, что Эйнсли ошибается, но она приводила вполне разумные аргументы. И я решила отправиться спать, пока она меня не переубедила. У себя в спальне я присела на кровать, упершись спиной в стену, и задумалась. Поначалу я сосредоточилась на мысли о том, как бы ее отговорить, а потом мне стало все равно. Она приняла решение, и хотя я могла тешить себя надеждой, что это просто мимолетный каприз, который скоро пройдет, мое-то какое дело? Мне просто придется приспособиться к новой ситуации. Возможно, когда мы переедем, я найду себе новую соседку; но правильно ли будет оставить Эйнсли одну? Мне не хотелось вести себя безответственно. Я легла спать в растрепанных чувствах. 6 Звонок будильника вытряхнул меня из сна, в котором я глядела вниз и видела, как моя ступня начинает растворяться, словно плавящееся желе, но я успела натянуть на ноги резиновые бахилы как раз перед тем, как концы моих пальцев на руках стали прозрачными. Я бросилась к зеркалу посмотреть, что с моим лицом, но в этот миг я проснулась. Обычно мне не запоминаются сны. Эйнсли еще спала, поэтому я в одиночестве сварила себе яйцо, выпила стакан томатного сока и чашку кофе. Потом облачилась в костюм, приличествующий маркетинговому интервью, – строгая юбка, блузка с длинными рукавами и туфли на низком каблуке. Я намеревалась начать пораньше, но не слишком рано, потому что мужчины, которые любят поспать в выходные подольше, наверняка еще будут в постели. Я достала карту города и изучила ее, мысленно вычеркивая районы, которые, насколько мне было известно, уже выделили для опроса. Я сделала себе тост, налила вторую чашку кофе и определила варианты маршрутов движения. Мне нужно было опросить семь или восемь мужчин, которые обычно выпивают за неделю среднюю норму пива и которые захотят отвечать на мои вопросы. Найти таких будет, видимо, довольно сложно – из-за длинных выходных. Я по своему опыту знала, что мужчины куда неохотнее женщин соглашаются играть в эти игры с маркетинговыми опросниками. Улицы по соседству отпадали: до нашей домовладелицы могли дойти слухи, что я интересовалась у соседских мужчин, много ли пива они пьют. К тому же я подозревала, что обитатели нашего района скорее пьют виски, чем пиво, плюс тут было немало вдовушек-трезвенниц. Район съемных домов к западу тоже исключался: я уже как-то пробовала провести там дегустацию картофельных чипсов, но тамошние домовладелицы встретили меня весьма негостеприимно. Они решили, что я переодетая правительственная служащая, выпытывающая, сколько у них реально съемщиков, чтобы повысить им налог с аренды. Я подумала, не обойти ли мне дома, где снимают жилье студенты, но вспомнила, что отвечать на вопросы анкеты должны потребители, соответствующие возрастному цензу. Я села на автобус, вышла около станции метро, записала в отчет потраченную на билет сумму как «расходы на транспорт» и перешла улицу. Потом прошла под уклон к большому пустырю, а вернее, парку, где не росло ни единого дерева. В одном углу пустыря была оборудована бейсбольная площадка, на которой никто не играл, оставшаяся его часть была сплошь покрыта травой, теперь уже пожелтевшей и сухо хрустящей под ногами. День сегодня обещал быть таким же, как и вчера, – безветренным и душным. Небо было безоблачным, но не ясным: вязкий воздух тяжело висел, словно невидимая пелена пара, поэтому цвета и очертания предметов вдалеке казались размытыми. В дальнем конце парка находилась асфальтовая эстакада, я поднялась по ней и вышла на тихую улочку со стоящими впритирку небольшими, довольно обшарпанными домиками – двухэтажными коробками с деревянными наличниками на окнах и на кровле. У некоторых домиков наличники были недавно покрашены, ярко контрастируя с побитыми ветрами и дождем реечными фасадами. Этот район города был из тех, что десятилетиями медленно ветшал, а потом вдруг снова взбодрился и в последние годы стал опять преуспевающим. Кое-кто из бывших обитателей благополучного пригорода купил здесь дома и сделал в них косметический ремонт: выкрасил элегантной белой краской, проложил мощеные дорожки к крыльцу, поставил на лужайке елки и туи в цементных кадках и повесил фонари над входными дверями. Обновленные таунхаусы гляделись щеголевато рядом со скромными соседями, словно с безответственным легкомыслием игнорировали и быстротечность времени, и неумолимость обветшания, и суровость ненастья. Собираясь провести опрос в этом районе, я решила пройти мимо преображенных домов: в них явно жили любители сухого мартини. Вид ряда закрытых дверей внушает робость, если знать, что предстоит подняться по ступенькам, постучать и попросить об услуге ответить на вопросы. Я оправила юбку, смахнула пылинки с плеч и сочла, что выгляжу достаточно официально и в то же время дружелюбно. Я зашагала к следующему кварталу, повторяя про себя вопросы, пока во мне не созрела решимость начать, наконец, интервью. В конце квартала я заметила новенькие с виду здания. На них-то я сделала последнюю ставку: внутри будет прохладно, и там я скорее всего смогу компенсировать недостающие интервью, если понадобится. Я позвонила в первую дверь. Кто-то невидимый рассмотрел меня через белую полупрозрачную занавеску, потом дверь распахнулась, и я увидела женщину с точеными чертами лица, в цветастом фартуке с нагрудником. На ее лице не просматривалось ни следа макияжа, даже губной помады, а на ногах у нее были черные шнурованные туфли на толстых каблуках, которые сразу заставили меня вспомнить слово «ортопедический» и подвальный этаж универмага, где распродают со скидкой всякое барахло. – Доброе утро, я представляю компанию «Сеймур сёрвейз», – отчеканила я с фальшивой улыбкой. – Мы проводим небольшой опрос, и надеюсь, ваш муж будет любезен и согласится ответить на несколько моих вопросов. – Вы что-то продаете? – спросила она, поглядев на мой карандаш и стопку листков бумаги. – Нет-нет! Мы не имеем отношения к торговле. Наша компания занимается маркетинговыми исследованиями, и мы просто задаем вопросы. Это помогает улучшить качество продукции, – брякнула я зачем-то. Ну, теперь я вряд ли получу тут то, что мне требуется. – И о чем? – спросила она, подозрительно поджав губы. – Вообще-то, это опрос о пиве, – ответила я жизнерадостным голосом, изо всех сил стараясь, чтобы слово «пиво» прозвучало как «пудинг». Тут выражение ее лица резко изменилось. «Откажет», – подумала я. Но она, помедлив, отошла в сторону и произнесла голосом, напомнившим мне остывшую овсяную кашу: – Входите. Я оказалась в безупречно чистой прихожей с кафельным полом и сразу вдохнула ароматы мебельного лака и отбеливателя, а она исчезла за дальней дверью прихожей, затворив ее за собой. Раздалось невнятное мурлыканье беседы, потом дверь снова отворилась, и из нее вышел высокий седой мужчина с сурово нахмуренным лицом, а за ним показалась та самая женщина. На мужчине был черный пиджак, хотя день стоял жаркий. – Так, юная леди, – обратился он ко мне, – я не собираюсь взывать к вашей совести, потому как я вижу, что вы – милая девушка и являетесь лишь невинным средством, используемым для достижения возмутительной цели. Но я бы попросил вас передать вот эти брошюры своим работодателям. И да будут умягчены их сердца! Чрезмерное насаждение пития и пьянства есть зло и грех пред лицом Божиим. Я взяла брошюры, которые он мне всучил, но все же моя лояльность к «Сеймур сёрвейз» заставила меня возразить: – Наша компания, чтоб вы знали, никак не связана с продажей пива. – Это одно и то же, – упрямо заявил он, – это все одно и то же. «Кто не со Мною, тот против Меня», сказал Господь. И не пытайтесь обелить окрашенные гробы этих торговцев людским несчастьем и вырождением! Он уже собрался уйти и сказал мне на прощание: – Вы сами можете их почитать, юная леди. Разумеется, вы никогда не оскверните свои губы алкоголем, но ни одна душа не может остаться неукоснительно чистой и устоять против искушения. Возможно, сие семя не упадет ни при дороге, ни на места каменистые. Я тихо выдавила «Спасибо», и уголки губ мужчины раздвинулись в улыбке. Его жена, наблюдавшая сцену проповеди с выражением скупого удовлетворения, шагнула вперед и открыла мне дверь, а я вышла, подавив рефлекторное желание пожать им обоим руки, как делают прихожане, покидая церковь. Начало не задалось. Бредя к соседнему дому, я рассматривала брошюры. «ТРЕЗВОСТЬ» – наставляла одна. Другая была озаглавлена еще более зажигательно: «ПИТИЕ И ДЬЯВОЛ». Наверное, он священник, решила я, хотя явно не англиканский и скорее всего не из Объединенной церкви Христа. Вероятно, из какой-то малоизвестной секты.