– Не могу! Я застряла! Я попробовала пошевелиться, но тщетно: и впрямь застряла. Над моей головой продолжалось совещание: – Мы сейчас приподнимем кровать, – крикнул Питер, – и ты вылезешь, поняла? Я услышала, как они обмениваются указаниями. Похоже, их операция по моему вызволению станет грандиозным инженерным подвигом. Раздалось шарканье ног по полу, пока они занимали свои позиции. Потом Питер произнес: «Взяли!» – кровать вздыбилась, и я спиной вперед выползла наружу – в точности как рачок из-под сдвинутого камня на дне. Питер помог мне подняться. Мое помятое платье было все в клочьях пыли. Оба принялись, смеясь, отряхивать меня. – Какого черта тебя туда понесло? – недоумевал Питер. По тому, как медленно и неуверенно они снимали с меня крупные хлопья пыли, было видно, что они изрядно нагрузились бренди, покуда я коротала время под кроватью. – Там было очень тихо! – съязвила я. – Надо было сказать мне, что ты застряла, – посетовал Питер, проявив великодушную галантность. – Я бы тебя вытащил. Ну у тебя и видок! – Он явно ощущал свое превосходство и от души веселился. – О, – ответила я, – не хотела тебя отвлекать от беседы. – К этому моменту я наконец поняла, какое чувство испытываю к нему: это была ярость. Игла моей гневной интонации, вероятно, проткнула оболочку эйфории Питера: его холодный взгляд испытующе скользнул по мне. Он схватил меня за руку повыше локтя, точно арестовывал за переход улицы в неположенном месте, и обратился к Лену: – Думаю, нам и правда пора. Было очень здорово. Надеюсь, мы найдем повод встретиться. Мне интересно твое мнение о моем штативе. Сидящая в дальнем углу комнаты Эйнсли отлепилась от вельветовой подушки и поднялась. Я отбросила руку Питера и произнесла ледяным тоном: – Я к тебе не собираюсь. Я иду домой, – и выбежала из комнаты. – Как знаешь, – буркнул Питер, но зашагал за мной следом, бросив Эйнсли на произвол судьбы. Сбегая по узкой лестнице, я слышала за спиной голос Лена: – Эйнсли, может, пропустим еще по одной? Я тебя провожу до дому, а эти влюбленные голубки пусть сами займутся выяснением отношений. И тревожно протестующий голос Эйнсли: – Ой, ну не знаю, стоит ли мне… Оказавшись на улице, я почувствовала себя гораздо лучше. Я вырвалась – от чего, к чему, я и сама не знала. И пускай я понятия не имела, почему так поступаю, по крайней мере, я не сидела сиднем. Я приняла какое-никакое решение, и что-то в моей жизни закончилось. После этого взрыва непокорности, после этого открытого и внезапного для меня самой и досадного представления, ни о каком примирении и речи не могло идти. И хотя я уходила от Питера, я не ощущала никакого раздражения к нему. Мне в голову пришла абсурдная мысль, что у нас с ним были в общем мирные отношения: ведь до сего дня мы ни разу не ссорились. У нас просто не было повода для ссоры. Я оглянулась: Питера не было видно. Я шла по безлюдным улицам, мимо стареньких многоквартирных домов, к ближайшему проспекту, где можно было сесть на автобус. В столь поздний час (а сколько же сейчас времени?) автобуса придется ждать очень долго. От этой мысли мне стало не по себе: холодный ветер усилился, и с каждой минутой молнии сверкали все ближе. Вдалеке громыхал гром. А на мне было тоненькое летнее платье. Я не знала, хватит ли мне денег на такси, остановилась, чтобы пересчитать, и выяснила, что не хватит. Я шла минут десять, мимо закрытых, тускло освещенных магазинов, и вдруг заметила, как впереди, в ста ярдах от меня, притормозила машина Питера. Он вышел и стал дожидаться меня на тротуаре. Я шагала, не сбавляя темпа, не меняя направления. Теперь уж точно не было никакого смысла убегать. Нас же больше ничего не связывало. Когда я поравнялась с ним, он шагнул мне наперерез. – Не будешь ли ты так любезна позволить мне, – произнес он с железобетонной учтивостью, – отвезти тебя домой? Не хочу, чтобы ты вымокла до нитки. Пока он говорил, с неба упали первые капли. Я колебалась. Зачем он это делает? Возможно, для него это был тот же самый формальный ритуал – почти автоматический рефлекс, – который заставлял его открывать дверцу автомобиля, и в таком случае я могла бы точно так же автоматически принять этот знак внимания, не представлявший для меня никакой опасности; но что на самом деле последует, если я сяду к нему в машину? Я внимательно посмотрела на него: было видно, что он явно выпил лишнего, хотя почти безупречно себя контролировал. Его глаза слегка остекленели, это правда, но стоял он прямо и не пошатывался. – Ну, – с сомнением произнесла я, – вообще-то, мне хочется пройтись. Но все равно спасибо. – О, Мэриен, перестань! Не будь ребенком! – грубовато произнес он, хватая меня за руку. Я позволила ему довести себя до машины и усадить на переднее сиденье. Думаю, я делала это неохотно, но мне очень не хотелось мокнуть под дождем. Питер сел за руль, захлопнул дверцу и включил зажигание. – А теперь, может, расскажешь мне, что вся эта фигня значит? – злобно спросил он. Мы свернули за угол, и тут ливануло вовсю, потоки дождя под порывами ветра хлестали в лобовое стекло. В любой момент мы могли попасть, как говаривала моя двоюродная бабушка, под ливень, переходящий в потоп. – Я не просила доставлять меня домой, – уклончиво заметила я. Я-то была уверена, что это никакая не фигня, но в то же время четко понимала, что это могло показаться фигней всякому, кто наблюдал за нами со стороны. И мне не хотелось вступать с ним в дискуссию, потому что сейчас она зашла бы в тупик. Я сидела, выпрямившись на переднем сиденье, и смотрела в окно, но не видела почти ничего. – Не понимаю, какого черта ты испортила такой прекрасный вечер, – произнес он, пропустив мое замечание мимо ушей. Раздался раскат грома. – Ну уж тебе-то я ничего не испортила, – возразила я. – Ты же упивался самим собой. – Ах, вот оно что. Мы недостаточно тебя развлекали! Наша беседа тебе была скучна, и мы мало уделяли тебе внимания. Ну, в следующий раз будем знать, как избавить тебя от нашей скучной компании. Мне его слова показались несправедливыми. В конце концов, Лен – мой друг. – Ты забыл, что Лен – мой друг! – Мой голос дрогнул. – Не вижу причин, почему я не могу поболтать с ним, когда он только что вернулся из Англии. Еще не закончив фразу, я уже поняла, что напрасно приплела Лена, дело же было совсем не в нем. – Эйнсли вела себя совершенно нормально. Почему же ты не могла? Проблема с тобой в том, – свирепо процедил он, – что ты просто не желаешь быть женственной. Его одобрительная оценка поведения Эйнсли была как удар под дых. – Да на хрен мою женственность! – заорала я. – Женственность тут ни при чем. Просто ты вел себя как грубая скотина! Больше всего Питера раздражали обвинения в непреднамеренной грубости, и мне это было известно. Эти обвинения низводили его до уровня персонажей рекламы дезодорантов. Он посмотрел на меня, прищурившись, точно прицеливался в мишень. Потом скрипнул зубами и свирепо вжал педаль газа в пол. Дождь уже лил как из ведра, и дорога впереди, когда на мгновение проглядывала сквозь мельтешащие дворники, казалась сплошной водной гладью. Когда я завопила, мы как раз ехали под уклон, и тут вдруг машина, внезапно прибавив скорость, пошла юзом, пару раз крутанулась на месте, задом въехала на чью-то лужайку перед домом и судорожно остановилась. Я услышала треск. – Ты маньяк! – взвыла я: после удара о бардачок меня отбросило назад, но я поняла, что жива. – Ты же мог нас убить! – Наверное, в тот момент я думала о себе во множественном числе. Питер опустил стекло и высунулся наружу. Потом захохотал. – Я слегка подровнял им живую изгородь, – сообщил он и нажал на газ. Колеса несколько мгновений крутились вхолостую, выплескивая веером грязь и оставляя на земле (это я уже заметила потом) две глубокие борозды; под скрежет трансмиссии мы кое-как переползли через край лужайки и вернулись на проезжую часть. Теперь меня трясло от страха, холода и ярости. – Сначала ты затаскиваешь меня к себе в машину, – верещала я, – бросаешь на меня испепеляющие взгляды, потому что тебя терзает чувство вины, и, наконец, ты пытаешься меня убить! Питер все еще хохотал. Его волосы были мокрые, даже на несколько секунд оказавшись под дождем, и прилипли к голове, а струйки воды стекали по лицу. – Утром они проснутся и увидят, что в ландшафте их сада что-то изменилось, – усмехаясь, произнес он. – Тебя, похоже, жутко забавляет возможность умышленно нанести урон чужой недвижимости, – заметила я саркастически. – Не будь брюзгой! – весело парировал Питер. Он явно наслаждался тем, что счел дерзким проявлением мужской удали. А меня раздражало то, что он приписывает самому себе результат работы задних колес своей машины. – Питер, ты можешь хоть на минуту стать серьезным? Ты же ведешь себя как ребенок-переросток. Но он предпочел проигнорировать мои слова. Машина рывком затормозила. – Приехали, – сообщил он. Я взялась за дверную ручку, намереваясь, как мне думалось, высказать последнее неопровержимое замечание и броситься к дому, но он положил ладонь мне на локоть. – Лучше подожди, пока не утихнет. Он выключил зажигание, и мерно шуршащие дворники замерли на стекле. Мы молча сидели, вслушиваясь в шумы грозы. Ее эпицентр находился прямо над нашими головами: слепящие молнии то и дело разрывали черные тучи, и следом за ветвистыми вспышками почти сразу же тотчас оглушительно трещал гром, как будто сотни деревьев в огромном лесу с треском расщеплялись и гулко падали. А в коротких промежутках мы слышали в немой тьме, как дождь барабанит по машине, и тонкие ручейки струились по закрытым стеклам. – Хорошо, что я не позволил тебе одной добираться до дому, – произнес Питер тоном человека, который принял твердое и единственно верное решение. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. А когда салон машины осветился дрожащим всполохом молний, я повернулась к нему и увидела, что он смотрит на меня: на его лице лежали странные тени, а глаза сверкали, точно у зверька на дороге, которого вдруг осветили автомобильные фары. Его взгляд был внимательный и слегка угрожающий. Он склонился ко мне и проговорил: – На тебе какой-то пух. Сиди не двигайся. Его пальцы погрузились мне в волосы: он стал неловко, но бережно вытаскивать застрявшие в волосах клочья пыли. Я вдруг обмякла, словно намокшая салфетка. Уткнулась лбом в его лоб и закрыла глаза. У него была холодная и мокрая кожа, в его дыхании ощущался коньячный запах. – Открой глаза, – сказал Питер.