– Ты права. Это важнее. – Увидимся на месте. Я пыталась отыскать Чески возле кинотеатра, но безуспешно – она егоза и не умеет стоять на одном месте. Наконец, мы с ней нашлись ровно на противоположной стороне от места, где должны были встретиться. У нас не было ни транспарантов, ни плакатов, но это не беда, потому что голос у Чески – самый громкий из всех, что я слышала. Мы стартовали с Уиндраш-сквер, и Чески непрерывно скандировала «Жизни черных важны!», а я рассматривала людей вокруг, беззвучно шевеля губами, не рискуя присоединиться к ним. Я не любила быть в центре внимания. Рой об этом позаботился. Чески замолчала, когда на подиуме появилась фигура, как я поняла, организатора шествия. Это была высокая поджарая черная женщина с дредами, обернутыми шарфом, концы которого ниспадали ей на плечи и спину. Когда она подняла руку, толпа стихла. Она немного подождала, потом поднесла к губам мегафон и заговорила. – Система – против нас, – говорила она сильным, но срывающимся голосом. – Нельзя, недопустимо издеваться над чернокожими, но именно это мы и видим. Вот что мы все видим. Вот какое послание мы получаем. И оно ранит нас. Наши люди продолжают страдать. Эту травму слишком тяжело вынести. Толпа согласно зашумела. – Движение «Жизни черных важны» не считает, что остальные жизни не так важны, как наши. Оно не об этом. Мы просто хотим сказать, что именно мы – страдаем. Она опустила мегафон и окинула взглядом собравшихся. На лице ее читалась боль, и то, как она держала себя в руках, только подчеркивало эту боль. Она передала мегафон стоявшей рядом женщине и спустилась с трибуны. Вторая женщина заняла ее место и начала свою речь. – Знаете, чего они хотят? Они хотят, чтобы мы подняли бунт. Они хотят, чтобы мы устроили погром и беспорядки, чтобы мы уничтожили сами себя. Но вот что я скажу. Бунта не будет, будет восстание. И это восстание продолжится, пока мы не добьемся заслуженной справедливости. После нее на маленькую сцену выходили один за другим другие участники акции протеста и говорили в мегафон. Мы стояли, чувствуя уколы ярости и скорби, и слушали, как друзья и родные чернокожих людей, жизни которых оборвались самым беззаконным образом, поднимались по очереди на этот подиум и вспоминали не только о том, как погибли их близкие, но и о том, какими они были добрыми, как их любили, а еще – о том, что у них были дети и что они сами были чьими-то детьми. Потом начался марш. Мы шли группами в сторону брикстонского отделения полиции, в наэлектризованной атмосфере, и люди в толпе не были ни агрессивны, ни злы, но заведены. Они завелись и жаждали ответов, они хотели, чтобы их услышали. Ехавшие в противоположную сторону машины двигались и останавливались, чтобы протестующие могли их обойти. Водители сигналили, открывали окна, поднимали вверх сжатые кулаки. – РУКИ ВВЕРХ! – кричала Чески в мегафон. И где она этого набралась? – НЕ СТРЕЛЯТЬ! – отозвалась толпа. – РУКИ ВВЕРХ! – повторила она. Люди в ответ снова закричали: – НЕ СТРЕЛЯТЬ! Наконец, мы остановились у здания полиции и снова слушали. На этот раз были истории о несправедливости, о таких действиях, которые полиция не смогла ни объяснить, ни оправдать. К нам присоединялось все больше и больше людей, стекаясь отовсюду и мешая уличному движению. Из здания вышла полицейская охрана и окружила митингующих. От страха у меня свело желудок. Мы двинулись дальше, прочь от отделения полиции, свободно шагая по Брикстону и скандируя «МИРА НЕТ! СПРАВЕДЛИВОСТИ НЕТ!» Потом обошли рынок. На месте овощных и фруктовых лавок, к которым бабушка таскала меня по воскресеньям и которые я надеялась увидеть прежними, толпились в основном белые ребята, потягивая пиво из разноцветных банок. Все магазины, где мы покупали ямайский хлеб и оранжевый сыр для воскресных ужинов, все текстильные лавки, где бабушка покупала ткань для занавесок, киоски «все за фунт», где мне разрешалось купить себе исключительно что-то одно – все исчезли, уступив место новомодным веганским барам и независимым бутикам, продающим мужскую одежду по невообразимым ценам. Когда это успело произойти? Когда этот район, который я знала как свои пять пальцев, единственное место, где я могла себе позволить быть собой, где большинство людей выглядели так же, как я, и разговаривали, как в моей семье, успел исчезнуть? Брикстон. Куда делся присущий этому району колорит? Почему я вовремя этого не заметила? – СПРАВЕДЛИВОСТИ НЕТ! – выкрикнула я, чувствуя в крови какую-то новую злость. – МИРА НЕТ! – Дать тебе мегафон? – спросила Чески. – Я пока воздержусь, – ответила я, поднимая вверх сжатую в кулак правую руку. Мы шли и скандировали, пока не вернулись на Уиндраш-сквер, откуда начали шествие. Это место названо в честь корабля «Уиндраш» и того пути, с которого все начиналось для наших предков[9]. Мы сидели прямо на асфальте, обессиленные, как вдруг послышался новый лозунг, который был не столько протестом против хаоса, сколько утверждением истины, и звучал он до самого вечера. – С НАС ДОВОЛЬНО. – С НАС ДОВОЛЬНО. – С НАС ДОВОЛЬНО. * * * – Что ты ходишь мимо моего кабинета, Квини? Меня это раздражает. Или зайди, или отправляйся работать, – сказала Джина. Интересно, у нее сегодня плохой день или хороший? – Извини, я только хотела кое-что у тебя узнать, – я осторожно вошла в кабинет. – Зарплату не подниму, пока не дашь мне то, о чем я просила, – сказал она, не отводя взгляда от монитора. – Нет, я не об этом. Просто… – я села напротив. – Помнишь, я тебе присылала разные заявки? Дело в том, что… В общем, на этой неделе полиция застрелила в Америке еще двоих черных. Я знаю, что это не у нас, хотя у нас такое тоже случается, но – я подумала, может быть, мне написать об этом? О таких событиях толком никто не пишет… Может, не для печатной версии, а для блога, или… – Послушай, Квини, – Джина закрыла ноутбук. – Я знаю, о чем ты, и я понимаю, что это ужасно. Очень ужасно. И если бы я могла позволить тебе писать обо всех происходящих ужасах, я бы так и сделала, но я отвечаю перед власть имущими. – Наверняка эти «власть имущие» понимают, что о таких вещах необходимо рассказывать? – Мне кажется, что такие события… как бы это сказать? Слишком радикальны для The Daily Read. Хотя мне очень нравится твоя готовность писать. Может быть, мы направим твой энтузиазм на подготовку материала, который будет более… легким? – Джина открыла ноутбук и продолжила печатать. – Я подумала, может, написать о том, как было бы здорово, если бы все белые либералки, которые так активно писали твиты с марша в защиту прав женщин, явились бы и на марш «Жизни черных важны»? – Прошу прощения? – озадачилась Джина. – Ну вот, например, все белые женщины в нашем офисе вроде как собираются на марш в защиту прав женщин. Я вчера ходила на «Черные жизни важны» и что-то не увидела там ни одного знакомого лица. – Спорное заявление, нет? – спросила Джина, хмурясь. – Перепиши то, о чем ты сейчас говорила, и я жду тебя на обсуждении заявок в четыре часа. – …и я подумала, что таким образом мы могли бы пролить свет на «Жизни черных важны», а если сделать это в одном контексте с маршем в защиту прав женщин, то материал будет более «приемлемым» для читателя, – сказала я, надеясь, что мне удалось донести до присутствующих свою мысль и замаскировать страх в голосе тем, что мне казалось убедительными интонациями. – Это вот «Жизни черных важны» – чушь полная, – фыркнул пожилой мужчина из отдела обзоров. – Все жизни важны. – Что? – спросила я его, моргая и незаметно делая глубокий вдох. – Как насчет жизней латиносов, азиатов, других жизней – ну вот я белый, моя разве не важна? – продолжал он. – Я не… пытаюсь сказать, что жизни других этнических групп менее важны, – объяснила я, просто пораженная тем, что это приходится объяснять. – Движение «Жизни черных важны» вроде бы нигде даже не намекает, что другие жизни не представляют ценности? – Когда вы ставите на пьедестал какие-то отдельные жизни, а не вообще все, вы разве не этим занимаетесь? – Никто не ставит на пьедестал черные жизни, я даже не понимаю, что это означает, – сказала я, и у меня заколотилось сердце. – Суть в том, что жизни черных и в данный момент, и на протяжении всей истории не важны и не были важны, а это неправильно! Я посмотрела сперва на Джину, потом на остальных присутствующих в надежде, что кто-то меня поддержит. Вместо этого я столкнулась с тем, чего всегда старалась не замечать – полной комнатой белых недолибералов, которые получали свои установки, как и свои деньги, в наследство. Я ушла с собрания, потерпев полное поражение, и чувствуя себя гораздо более одинокой, чем до него. «С НАС ДОВОЛЬНО», – напоминала я себе, пока шла к рабочему столу. Глава 17 В кожвендиспансере я привычно заполнила анкету, так же привычно осмотрела приемную, чтобы убедиться, что не встречу знакомых, и привычно уселась в уголок у окна. Через час меня вызвала чернокожая девушка, с виду младше меня лет на пять, и стала задавать стандартные вопросы. – Значит, вы здесь не в первый раз? – спросила она, щелкая по клавишам. – Нет, не в первый. – Хорошо. Что привело вас в этот раз? – Две недели назад у меня был незащищенный секс. Я вообще стала более дисциплинированно пользоваться кондомами, но в этот раз, э… увлеклась, – тихо ответила я. – Так. Беспокоят какие-нибудь симптомы? Зуд, необычные выделения? – Ничего такого. – Сделаем тест на беременность? – предложила медсестра.