начало девяностых Иван Кузнецов не любил командировки в Мексику и на Кубу. Долгий перелет, жара, которая сразу же наваливается у трапа, непривычно острая еда, страх подхватить какую-нибудь экзотическую болезнь… Иван понимал, что большинство советских людей, для которых эти страны были такими же недоступными, как Марс или Венера, несомненно позавидовали бы специальному корреспонденту «Страны Советов» Ивану Кузнецову. Его же самого все эти долгие перелеты утомляли и давно уже не приносили того драйва, как в молодости. Удивить Кузнецова было трудно. Фотокорреспондентом «Страны Советов» Иван облетел весь необъятный СССР вдоль и поперек, побывал и на Камчатке, и на Сахалине, и в горах Памира, и на островах Эстонии. Каждый раз, пересекая Советский Союз с запада на восток, он думал о том, какое счастье иметь профессию, позволявшую вот так путешествовать за счет государства. Позиции Кузнецова в журнале были прочнее, чем у других сотрудников. Фронтовик, диплом ВГИКа в кармане, член КПСС, лауреат всевозможных премий… Неудивительно, что ему доставались самые «вкусные», как тогда говорили, командировки. Поездки по стране давали ощущение полноты жизни, однако не были чем-то исключительным, недоступным для других. Кузнецов был уверен, что оплатил своей судьбой более блестящую карьеру, чем должность завотделом фотоиллюстраций. Когда Ивана пригласили на Лубянку и предложили с ними сотрудничать, он особо не раздумывал. Армия или внешняя разведка – да какая в сущности разница? Второе звучит солиднее и открывает новые возможности. Никто теперь не посмеет уволить его из журнала. Понятно же, что его новое, теневое руководство, круче официального, редакционного. Работа фотокорреспондента Ивану нравилась, вот только частенько раздражали глупые придирки начальства. Что ж, теперь кураторы с Лубянки поставят замов Главного «Страны Советов» на место, если тем приспичит на него «наехать». Новое начальство посоветовало Ивану налечь на английский, и у него неожиданно открылись способности к иностранным языкам. Через полгода «мистер Кузнецофф» мог вполне сносно говорить на английском, а понимать немецкий и он научился еще на фронте. Первой загранкомандировкой Ивана Кузнецова стал Париж. Город ошеломил его с первой минуты. Иван бродил по бульварам, не убирая в кофр фотокамеру, и снимал, снимал, снимал… В итоге собкор Кузнецов едва не пропустил встречу в редакции газеты «Юманитэ». В кабинете главного редактора его ждал невысокий француз с усталым лицом. Темный костюм и белая рубашка с галстуком выдавали в нем партийного функционера. «Этот буржуазный коммунист как пить дать неплохо посидел вчера в кафе где-нибудь на бульваре Капуцинок. А что им? На наши ведь денежки гуляют», – подумал Кузнецов. Он вынул из «дипломата» пластиковый пакет с пачками долларов и передал его собеседнику, секретарю ЦК компартии Франции. Тот расписался в ведомости, которую Иван достал из того же чемоданчика, и предложил вместе поужинать в центре города. «Не так уж и трудно выполнять эти «деликатные поручения» партии, – подумал фотограф, – а учитывая ужин в центре Парижа, даже приятно». Это было пятнадцать лет назад, теперь же Ивану Петровичу предстояло выполнить «деликатное поручение» на другом конце земного шара. Наступила другая эпоха, прежние правила в новой России не действовали, а хорошо налаженные связи распадались на глазах. Мексиканская столица оглушила Кузнецова жарой, городским шумом, автомобильными выхлопами и пестрой веселой толпой. Кузнецова всегда поражали страны латинской Америки. Жители этих государств вечно пели и плясали, хотя порой в их карманах не было ни гроша, желудок был пустым, а жилье убогим. Валерий Мендос встретил Ивана отнюдь не так радушно, как француз из воспоминаний Кузнецова. – Наши с тобой «подшефные» совсем обнаглели. – сказал он, – каждый месяц еще и еще бабла требуют. Видно, пронюхали, что нашему «Цекакапээсэсу» пришел кирдык. Значит, их, проплаченному нашей родной партией, веселью тоже скоро пипец. Уж про что- про что, а про доллары наши развеселые друзья прекрасно все понимают и в курсах валют отлично ориентируются. Не будет денег – значит, не будет ни зарплаты их местным функционерам, ни фестивалей коммунистической прессы, денежки с которых можно попилить. Эти идеологические мероприятия у них почему-то каждый раз плавно перетекают в очередной карнавал. Да, еще не будет учебы их детишек в Европе и их собственных халявных прогулок по летним Москве и Петербурге. – Это ясно, – перебил его Кузнецов, – какие твои предложения? – Какие? Не отдавать им эти деньги, вот что! Фигу с маслом этим халявщикам в сомбреро, а не бабло из «совка»! – Мысль, товарищ Мендос, весьма здравая. Кое-кто на Лубянке мне уже об этом говорил и, более того, обещал нам «крышу. Я раздобыл реквизиты офшора, куда можно спокойно перевести наши с тобой денежки, конечно, за вычетом комиссионных для московских чекистов. Надеюсь, ты знаешь здесь, в южном полушарии, какой-нибудь надежный банк? – Банк-то я знаю, но не это сейчас главное. Что я местным халявщикам скажу? Они-то уже карманы оттопырили. Ждут тебя с баблом, словно второе пришествие Христа. Если не дождутся, начнут истерить, буквально в падучей биться и в ЦК названивать… Сам понимаешь, народ здесь южный, темпераментный. К тому же прочно подсевший на халяву из совка. – Товарищ Мендос, к вам сюда, как я погляжу, новости с опозданием доходят. Нет уже никакого ЦК. Колосс, возведенный, казалось, на века, рухнул в три дня. Да что там ЦК! Госплана, Госснаба и прочих прежних «столпов» государственной экономики тоже нет. В общем, звонить твоим разгневанным кабальеро уже некуда и некому. – Как это «нет ЦК»? – А вот так! Все сбежали, как крысы с корабля, говорят, три дня уничтожали бумаги. А те, что не успели, на дачах пожгли. Если мы сейчас же не направим наши денежки в офшор, будет слишком поздно. Пойми, Мендос, и ты, и я уже без пяти минут пенсионеры. В стране наступило время хищных волков. Если мы о собственном будущем не позаботимся, никто за нас это не сделает. Мендос долго и молча курил. Затем потушил сигарету, выключил кондиционер и сказал: – Собирайся, Ваня. Едем вначале в банк, затем в кассу «Аэрофлота», а потом ты сразу же вылетаешь в Москву. Я пока постараюсь заболтать и запутать моих кабальеро: типа ты внезапно поменял билет, оттуда улетел, сюда не прилетел, то да се… У них сейчас очередной карнавал, поют и танцуют, накурившись «травки». В общем, пару дней у меня в запасе есть. За это время я закрою корпункт, жена соберет вещички, закупим кое-что для дома – и только нас здесь и видели. Перекантуемся, пока страсти улягутся, на каком-нибудь недорогом курорте, а через пару месяцев вернемся на Родину. Шуры-муры на Охотном ряду, наши дни Федор вошел в здание на Охотном ряду не без робости. Он знал, что это все «не его» – строгие костюмы, однотонные рубашки, тонкие намеки, сложные интриги и жесткая субординация. Однако для работы парламентским корреспондентом Круглову пришлось во все это облачиться, поскольку руководство Думы время от времени выпускало строгие циркуляры с требованием к внешнему виду журналистов, а главный редактор доводил их до сведения парламентских корреспондентов с изрядным добавлением нецензурной лексики. Главное, Феде пришлось скрыть под длинными рукавами его гордость – татушки с портретами Салтыкова-Щедрина и Че Гевары, на которые было потрачено немало трудовых рублей. Чутье подсказывало журналисту Круглову: с наскоку ничего узнать не удастся. Не врываться же, в самом деле, в кабинет к высокому чиновнику с вопросом: – Не кажется ли вам, уважаемый глава комитета, что депутат Петр Иванович Кузнецов умер не своей смертью? Чиновники с депутатскими мандатами после подобных вопросов сразу же выставляют журналиста за дверь. Нет, надо действовать тоньше. Понять бы только – как? Лицо пробегавшей мимо девушки показалось Федору знакомым. Правду сказать, вначале он скользнул взглядом по стройной фигурке в обтягивающем черном платье со смелым разрезом и лишь потом оглянулся вслед, мучительно стараясь вспомнить, где он ее видел. Девушка тоже оглянулась и притормозила. Ну прямо как в песне: «я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она…», ну и так далее. Девушка остановилась, вгляделась в лицо Федора и радостно вскрикнула: – Ой, Федька! Это же я, Лариса Кошкина! Вот так встреча! Сто лет не виделись! Помнишь, как мы целовались на выпускном? – Ну, конечно, помню, – соврал Федор, с трудом припоминая голенастую дылду из параллельного класса. Дылда затащила его на второй этаж, где в этот час никого не было и царил заманчивый полумрак. Они тогда здорово накачались портвейном на школьном дворе. Администрация строго-настрого запретила алкоголь на выпускном банкете, и в распитии портвейна была какая-то волнующая взрослая тайная радость. В тот вечер всем мучительно хотелось взрослых поступков и развлечений. Они с Лариской неловко, по-щенячьи, пообнимались в конце полутемного коридора, разок поцеловались «по-взрослому» и вскоре, раскрасневшись, вернулись в зал, где вовсю грохотал «медляк». До утра Федя и Лариска танцевали только вдвоем, ловя на себе любопытные взгляды всех трех параллельных классов. Казалось, танец будет длиться вечно, а эта смелая девчонка всегда будет прижиматься к нему маленькой грудью, толкать его в танце острыми коленками, говорить волнующим низким голосом и таять, таять в его руках, как мороженое, которое в шестом классе он забыл в кармане школьной формы. Наутро и у Феди, и у Ларисы началась уже не придуманная, а по-настоящему взрослая жизнь. Надо было подавать документы в вуз, сдавать дополнительные экзамены. Вскоре среди абитуриентов у Феди появились новые друзья и подруги, и Лариска из параллельного вскоре забылась, как забывается приятный сон, отодвинутый дневными заботами и делами в дальний угол памяти. Впрочем, она с тех пор тоже ни разу не позвонила. Видимо, Лариску, как и Федора, захватила студенческая жизнь, а с ней новые, более интересные, чем школьные, знакомства, экзамены, планы и, конечно, романы. Феде было странно представить, что после того выпускного вечера прошло уже десять лет. Теперь перед ним стояла уверенная в себе молодая женщина и насмешливо смотрела на него. Он с трудом узнавал в красотке с модельной, как сейчас говорят, внешностью, неловкую, пьяную «в хлам» дылду из параллельного с острыми коленками и локтями, затащившую его целоваться на другой этаж. Федор смутился. Он всей своей задубевшей, казалось, за столько лет шкурой почувствовал неловкость. Показалось, что рядом с длинноногой ухоженной девушкой он смотрится не слишком презентабельно даже в новом костюме. Первым порывом было сбежать, пока кто-нибудь из проходивших мимо разодетых. дамочек не обдал презрительным взглядом. Однако Федор взял себя в руки и важно сообщил: – Вот, аккредитовался в Думу от «Актуалки». Не только тебе, Лариска, подфартило в местной дешевой столовке обедать! – Скажешь тоже, «столовке»! – фыркнула Лариска. – между прочим. я помощник депутата! Шеф буквально через день ходит на деловые встречи в рестораны. Конечно, и меня с собой берет, чтобы я, так сказать, моей красотой его деньги оттеняла. Понятно, не только, конечно, для этого. Хочет, чтобы я на его деловых встречах все по ходу замечала, запоминала и потом ему рассказывала. Сам-то он большой любитель выпить, а в таком состоянии многое упустить можно. Не поверишь, Федька, все дорогие кабаки в центре Москвы с ним обошла, могу уже, как Есенин, писать «Москву кабацкую». Его-то жена дома сидит, дел у нее и без кабаков хватает. Знаешь, сколько у них недвиги? За всем уследить надо, всем управлять… – А депутата Петра Ивановича Кузнецова ты, случайно, не знала? – спросил Федор, не дослушав ее болтовню. – Того, который недавно помер? Федор кивнул. Лариска сделала большие глаза и заговорила шепотом: – Мой шеф с ним иногда ужинал. Как-то он рассказал в подпитии, что отца этого Кузнецова застрелили в девяностые. Там какая-то мутная история с участием КГБ случилась. Видимо, группировки, дербанившие в то время страну, его денежки между собой не поделили. Я слышала от шефа, что сына Кузнецова после того, как его отца убили, гэбисты не забыли, помогли ему в жизни неплохо устроиться. Потом Петр и сам не растерялся. Скупил акции нефтяных компаний, завел успешный бизнес, сумел даже в Думу по списку КПРФ избраться. Ты же знаешь, у силовиков круговая порука. Там, как в масонских ложах или даже в сектах, своих не бросают! Между прочим, Петр Иваныч нежадный был, всегда что-нибудь вкусное мне в приемную приносил – шоколад элитный, фрукты экзотические в красивой корзиночке на восьмое… В общем все, что секретаршам дарят, чтобы их расположение получить. – А Петр Кузнецов случайно не говорил при тебе, что кому-то отомстить за отца хочет? – В каком смысле, Федя, отомстить? Такие люди с пистолетом за врагом не гоняются. Это когда было! Теперь врагов разоряют: скупают их акции, проводят рейдерский захват зданий и компаний, подговаривают знакомого банкира не давать врагу льготные кредиты под хороший процент. В общем, если какой-нибудь богатенький предприниматель окажется в долгах, то он и сам добровольно из жизни уйдет, без всякого постороннего насилия. У нас же дикий капитализм, Феденька, а не революция и красный террор. – Ларис, а ты сама-то веришь, что депутат Кузнецов умер своей смертью? – решился Федор задать главный вопрос. – Да кто ж его знает? Там, в верхних слоях атмосферы, всякое бывает. А почему ты спрашиваешь? – Да потому, что следом за ним мой приятель Макс Крохотов отправился в свой журналистский рай. Туда, где нет ни главных редакторов, ни цензуры, ни акционеров, где можно писать все, что хочешь, и тиражи твоих изданий растут прямо на глазах, а «облако» означает не память в Гугле или в Яндексе, а натуральное белоснежное облако, где заседает небесная редколлегия из лучших журналистов Москвы. – Федя, молчи! Ужас-ужас! Услышав про Макса, я целый день проревела. Знаешь, мы учились в одной группе с Крохотовым – в «Вышке», на политологов. Он частенько лекции прогуливал, потому что уже тогда работал в газете и мотался по командировкам. Вся эта скучная теория была ему по барабану, потому что Макс типичный газетчик был. Легкий на подъем, отчаянный, остер на язык. Всегда читала его статьи в «Актуалке» и поражалась его въедливости и литературным способностям. Он ведь золотым пером в газете считался, правда? – Да, его все читали – и обычные люди, и кремлевские чиновники. Блестящее перо, эксклюзивная информация, неизвестно, где и как добытая, тщательная проверка фактов. В последние недели Макс, я слышал, в Думу зачастил. Ты его случайно у своего шефа не встречала? – Заходил к нему в кабинет пару раз, о чем они там говорили без свидетелей – понятия не имею. – Поможешь со своим шефом встретиться? – Только в обмен на поцелуй! – Лариса послала Федору такой недвусмысленный взгляд и столь нежный воздушный поцелуй, что парень смутился и покраснел, как тогда в школе на выпускном. Ленинградское шоссе начало девяностых, Удар был неожиданным и пришелся в солнечное сплетение. Кузнецов согнулся пополам, но устоял на месте. – Совесть есть? – спросил он отдышавшись. – Не стыдно бить старика? Мне, между прочим, семьдесят уже. – Старики, бля, живут на копеечную пенсию и чужие бабки не тырят, – громила потер кулак правой руки, и Кузнецов впервые за этот день по-настоящему испугался. Он понял, что это только начало. Прелюдия, так сказать. Сейчас с ним будут делать то, что показывают в фильмах про бандитов. Сопротивляться и тем более просить о пощаде было бессмысленно. Оставалось молить бога о скором и не слишком мучительном конце… То утро не предвещало ничего плохого. Кузнецов не спеша, со вкусом позавтракал с Верой, затем, допив кофе, поставил кружку в раковину и сообщил, что поедет на дачу. Вера взглянула на него молча, в ее глазах муж увидел горечь и грусть. Пять лет она жила под гнетом страшной тайны. То, что опасные секреты мужа – не ее женские фантазии, что обстоятельства, которые нельзя исправить, реально существуют, Вера понимала. Приближается что-то страшное – это она ежеминутно ощущала всем своим хрупким телом, которое в последнее время стало чем-то вроде резонатора и отзывалось на малейшие изменения в настроениях и даже взглядах мужа. Нередко Вера среди ночи просыпалась в слезах. В ответ на безмолвные вопросы мужа она ссылалась на возраст, бессонницу и головную боль, но уснуть до утра уже не могла. Иван и Верочка поженились еще в годы студенчества и давно понимали друг друга без слов. Сын Петя вырос, вылетел из гнезда, у него началась своя, полная проблем и забот, увлекательная жизнь, в которой на родителей времени почти не оставалось. Звонил иногда, и на том спасибо. После ухода сына из дома Иван и Вера стали еще ближе друг другу. Привычки и вкусы постепенно сделались одинаковыми, как у однояйцевых близнецов. Жили супруги намного лучше, чем большинство людей в девяностые. Внешних поводов для грусти, казалось, не было. Их пара со стороны выглядела счастливой и вполне гармоничной, однако смутная тревога, однажды поселившаяся в душе, уже не отпускала. Вере порой казалось, что каменная плита, из-под которой невозможно выбраться и под которой все труднее дышать, придавила их семью, Последние два года муж замкнулся и все чаще стремился проводить время в одиночестве. Уж лучше бы гулял, как раньше! Во время кратких, но бурных романов Иван становился веселым и щедрым, молодел на глазах, сыпал анекдотами и деньгами, даже с алкоголем почти завязывал. Вера знала, что Иван никогда ее не покинет, поэтому смотрела на загулы мужа сквозь пальцы, словно на не слишком приятное, однако неопасное, необременительное хобби. Они так срослись корнями за десятилетия жизни вдвоем, что оторвать их друг от друга не смогла бы даже самая красивая девушка-модель.