– Тебя все тут знают – я думал, ты уже посвященный! – Я принял Первый Обет еще мальчишкой; Второй – когда стал мужчиной, в тринадцать. Тогда я узнал больше, чем ты знаешь сейчас. Но Глубочайшие тайны, как они их называют, открываются только тем, кто даст Третий Обет Дамбаллы. Сегодня ночью мне предстоит это сделать. Я очень ждал… но теперь сомневаюсь. Сдается мне, я и так уже видел слишком много. – Ты насчет прошлой ночи? – Именно. Правда я почти ничего не помню, только какие-то кошмары, которые мне снились после. Я не понимаю, что из этого было сном, а что нет. А ты? Питер покачал головой и нахмурил крашеный лоб. – Я совсем не уверен, что хочу пройти через это, Питер. И еще меньше уверен, что в это стоит ввязываться тебе. – Но почему же нет, друг мой? Такой шанс предоставляется один раз в жизни! – Для них – это уж точно. – Я тебя не понимаю. – Единственное, чего они о тебе не знают, mon ami, это что ты белый. Не думаю, что их это сильно волнует. Они хотят использовать тебя, Питер, воспользоваться твоим положением в обществе там, в Штатах. У тебя есть связи, о которых им не приходится даже мечтать, влияние, которого они жаждут. – Но для чего? – Питер, этот культ – очень старый. Когда-то у них была такая огромная власть, что и представить себе трудно. Они хотят получить ее назад. Так, по крайней мере, Древние говорят им в сновидениях. Я знаю это из первых рук, так как после Второго Обета мне они тоже снятся. Они думают, что ты можешь помочь им вернуть былую власть. Но и это еще не все… Я уверен, они никогда не позволят тебе обнародовать то, что на самом деле тут происходит. Может, какие-нибудь намеки, но не больше. Мне жаль тебя расстраивать, Питер, но это так. А теперь мне пора уходить. Хочу порыскать немного по лагерю. Я навещу тебя вечером, перед церемонией. А до тех пор подумай хорошенько о моих словах. И он ушел, не дав Питеру ответить. Питер честно поразмышлял о том, что ему сказали, но так и не сумел вообразить ничего, что заставило бы его передумать. Он уже слишком много вложил в дело. Да и что плохого могло из всего этого получиться? Вон Метеллий жив-здоров, ничего ужасного с ним, судя по всему, не случилось. С чего он вообще так перепугался? В хижине стояла тьма, жаркая, как в парилке, хотя внизу, на равнине было еще жарче – и Питер сделал то, что делал всегда в такие дни: просто взял и уснул. И на сей раз ему приснился сон. Во сне Метеллий пришел к нему раньше, чем обещал. Он был какой-то встревоженный, сказал, что вспомнил что-то важное. Но чем настойчивее он умолял Питера скорее вставать и убираться вместе с ним из лагеря, тем глубже Питер погружался в сон. Странное это было видение… Чьи-то руки принялись трясти его, и оно тут же начало улетучиваться у Питера из памяти. Руки оказались черные. Питер первым делом подумал, что это Метеллий, однако оказалось, что нет. Жрец послал за ним двоих молчаливых стражей, как и обещал. Питер радостно последовал за ними и несказанно удивился, когда за распахнувшейся дверью увидал сгущающиеся сумерки – и ни единого следа Метеллия. Ну, наверное, его повели другой дорогой. На площади для церемоний уже начала собираться толпа. Метеллия ведь тоже должны посвящать сегодня, вспомнил Питер. Улыбки так и сверкали кругом, приветствуя чужака, который вот-вот должен был стать одним из своих. Толпа расступилась и пропустила его в центр, где старый жрец во всей своей ритуальной красе уже поджидал его с глиняной чашей в руках, что-то распевая. Язык на креольский не походил. Неофит встретился с ним взглядом и улыбнулся, надеясь, что улыбка вышла почтительная, а сам продолжил украдкой стрелять глазами по сторонам в поисках Метеллия. Его нигде не было. Странный язык, гортанный и рыкающий, но вместе с тем заковыристый, с журчащими акцентами, почти мелодичный, но какой-то отвратительный, скотский, действовал Питеру на нервы. Жрец уже почти орал; стало ясно, что он возглашает условия клятвы, Первого Обета Дамбалле. Питер понимал, что ему придется выполнить некие требования… каковы бы они ни были. Ох, если бы Метеллий был здесь, он бы помог ему разобраться… «Но кто тут, в конце концов, антрополог?» – подумал горестно Питер. Разбираться ему придется самому. В конце концов, игра уже начата, остается только продолжать в нее играть. Жрец замолчал и вопросительно поглядел на Питера, тот кивнул и поклонился в надежде, что этого хватит. Видимо, этого и вправду хватило, так как старик крикнул нечто непонятное конгрегации, которая так и взорвалась рукоплесканиями и восторженными воплями. Женщины и дети кинулись вперед, украсить его шею цветочными гирляндами, а взмокший от пота лоб – лавровым венком. Некоторые обмакнули пальцы в чашу, которую держал старый жрец, и начертали у посвящаемого на лице кресты какой-то красной субстанцией. Когда все, кто хотел, воспользовались возможностью, жрец протянул чашу Питеру и на сей раз на чистом креольском велел сделать глоток. Тот уже был уверен, что в чаше жертвенная кровь. Ну, что ж, он не из тех, кто пугается или воротит нос от чужих обычаев и уж тем паче от чужой диеты. Настоящий антрополог не может себе такого позволить. Поэтому он взял чашу обеими руками и отхлебнул соленого напитка. Последовал еще один вал воплей. Надо думать, Первый Обет Дамбаллы успешно принят – остается только узнать, каким тайнам сподобила его инициация. Таково правило всех религий: посвященный в любой культ получает наставления в тайных истинах… хотя истины по-настоящему глубокие требуют дальнейших, более высоких степеней. Питер только надеялся, что получить их не займет у него слишком много времени. Надо только быть внимательным и подружиться как следует с этими милыми людьми. Это последнее особого труда уж точно не составит: подобно всем гаитянцам, с которыми он до сих пор встречался, эти были на редкость добродушны и дружелюбны. Где-то начал бить барабан, и пульс у Питера невольно припустил, догоняя низкий рокочущий ритм. Жрец показал на одну из хижин, и до Питера дошло, что ритуал для него отнюдь не закончен. Он недоуменно поглядел на посвятителя, потом в ту сторону, куда ему указывали, пожал плечами и, решив, что играть так играть, пошел, куда велели. Барабанщики обступили крошечное строение кольцом. Шаман шел рядом, и Питер осмелился спросить его шепотом: – О Дедушка, вы оказали мне великую честь. Но где же мой друг? Разве он не должен был тоже посвятиться сегодня? Старейшина заулыбался и радостно закивал головой. – Он и посвятился! Менее часа назад. Ты вскоре его увидишь. А теперь, сын мой, тебе предстоит узнать тайны жизни и смерти. Сначала жизни – и это Второй Обет Дамбаллы. С этими словами он распахнул утлую дверь хижины. Питер шагнул внутрь и окинул тесное помещение быстрым взглядом. Места хватало только на тюфяк на полу, и он был уже занят. Черная ее плоть мерцала в свете тянувшихся рядами свечей. Само воплощение гаитянской женственности, жизненной силы этой земли, приглашающе раскинулось перед ним. Пульс у Питера и так уже бился молотом, гормоны плясали в крови. Барабаны снаружи додумали все за него, хотя думать в подобной ситуации было решительно не о чем. Женщина была нага, и через мгновение он последовал ее примеру. Вгромоздившись на нее и отринув – нетерпеливо, как и она – все предварительные танцы, он, наконец, увидал ее лицо и так и раскрыл рот. Это была та самая женщина, у хижины которой они с Метеллием оставили машину. Глаза ее сверкали белками, взгляд оказался совершенно пуст, затерявшись где-то в пучине экстаза, столь же духовного, сколь и сексуального. Женщина пребывала в трансе одержимости, без сомнения, полагая себя лошадкой, сосудом любовной лоа, Эрзули. Никогда, никогда в жизни ему и в голову не приходило, что он когда-нибудь окажется в постели с человеком в таком состоянии. Он ринулся в нее тараном, колотясь, как безумный. Она была как вулкан, как необъезженный мустанг. Он сдерживался, собирался с силой и снова нырял домой, пока не взорвался всем, что в нем было. О, что за чудо! Едва переводя дух, он скатился с женщины, чувствуя, как ее гибкие члены содрогаются, извиваются, постепенно утихая. Она так ничего и не сказала. И в этом безмолвии после любви Питер расслышал низкие ноты песнопения. Мужские голоса гудели сбоку от хижины, повторяя призыв: – Ниггурат! – Йиг! – отвечали им женские. Интересно, что конкретно это значит? Общий смысл был ему ясен: он только что поучаствовал в святом ритуале старше Баала и Ашеры[26], в иерогамии – священном браке богини и бога, земли и неба. Такие обряды служили магической гарантией земного плодородия. И тут до Питера дошло, что он только что выставил на обозрение свое пятнистое тело, свою недокрашенную кожу! Впрочем, его любовнице было не до того: она не замечала ровным счетом ничего – не заметила и этого. Он едва успел вытереться и надеть одежду обратно, как старый жрец распахнул дверь: в проем сразу всунулось столько хохочущих, жадных, веселых лиц, сколько тот физически смог вместить. Старик поманил его наружу. Парочка пожилых женщин тут же просочилась внутрь, чтобы позаботиться об одержимой, которая только-только начала всплывать из глубин транса. Питер качался от недавнего экстаза и изнеможения, но отдыха ему никто не обещал. Приветливые руки уже заталкивали его в другую хижину, меньше размером, изо всех углов которой курился дым. Видимо, это парилка – частый элемент ритуалов перехода, распространенный по всему миру, пронеслась у него смутная мысль. Такие встречаются в дописьменных культурах самых разных частей света: в Сибири, Меланезии, у жителей амазонских джунглей. Откуда-то из затуманенных глубин мозга Питеру помахала ручкой мысль, что хижина с дымом символизирует чрево второго рождения – рождения на высшем плане. Это испытание, призванное посредством кислородного голодания и сенсорной депривации довести человека до галлюцинаций, в которых обычно фигурируют традиционные тотемные изображения племени. Интересно, а что увидит он – если вообще что-то увидит, конечно? Спотыкаясь то ли от чрезмрного рвения эскорта, то ли от последствий головокружения, Питер рухнул на пол в озаренной огнем хижине. Земля оказалась ровной, но совсем не твердой. Свет моргал; Питеру неистово захотелось спать. Когда еще он столько спал? Питер не помнил. Он все куда-то плыл, плыл. Наверное, он опять уснул, потому что теперь ему чудилась шеренга фигур, сидящих или склоняющихся над ним – слишком длинная для такой маленькой хижины. Кажется, он должен их знать… Что-то знакомое в них определенно было. А потом он вспомнил эти лица, явившиеся ему в толпе прошлой ночью, на ритуале, который он практически позабыл. Может, теперь он вспомнит… когда эти хунганы, эти бокоры, татуированные и клейменые колдуны, снова явились ему. Отблеск огня вытворял с их обликом странные вещи, но страннее всего казались Питеру их тени – решительно не совпадавшие с телами, которые их отбрасывали. Колдун в середине, с кольцами в ушах и жуткими шрамами на шее… нависавшая над ним тень напомнила Питеру Великого Тулу с когтями на извивающихся щупальцах. У остальных тени были другие, но такие же неуместные. О, да – Древние… Он начал вспоминать. Их предводитель открыл глаза, и Питер не увидел ни радужки, ни зрачка – одна только сияющая зелень, словно пронзенная лучами солнца морская вода над головой у ныряльщика. Старец заговорил. Казалось, он говорил уже какое-то время, будто кто-то включил радио на середине передачи. Слова были обращены определенно к нему, Питеру. – …нам известно, что ты взыскуешь знания. Все истинные искатели рано или поздно приходят к нам, как пришел и ты. Здесь они причащаются высшему пути, пути в прошлое – которое может настать снова. Но ты – избранный среди них, юный сэр. Древние недаром послали тебя сюда. Ты поможешь нам вернуть прошлое Древних Владык… В голове у Питера пронеслось, что, наверное, стоит принять позу, выражающую уважение или даже преклонение перед этими святыми старейшинами общины, но внутри у него было пусто, а голова с трудом понимала, что вообще ему говорят. Он валялся перед ними, словно кукла, и надеялся только, что их это не обидит. – Мы знаем, что ты хочешь выведать наши тайны, дабы выдать их внешнему миру и тем прославиться. Этого мы тебе не позволим. Но славу свою ты получишь. Ты напишешь книгу – мы скажем, что тебе можно рассказать людям. Они даже смогут проверить твои слова. И когда прославишься ты – прославимся и мы. И тогда мы пошлем к тебе гонца еще кое с чем, что ты сможешь дать миру. Этот мир любит снадобья! Шорох смеха заплясал между стен. – Тогда, два или три года спустя, ты будешь уже всемирно известным профессором, и ты скажешь всем, что нашел у нас кое-что удивительное. Ты скажешь, что знахари старого острова не так уж глупы, что им ведомы тайны джунглей и того, что произрастает в них. Они знают порошки, умеющие возвышать дух, и увеличивать мужество, и сгонять жир с белых задниц. Они и правда все это могут – и многое другое, чего не покажут ваши химические тесты. Так ты, сын мой, научишь их сердца любить прошлое Древних Владык. И в тот день вы, белые, запоете, как поем мы: то не мертво, что вечность охраняет; смерть вместе с вечностью порою умирает. Питер не видел, как они ушли. Возможно, он успел потерять сознание, прямо во сне. Очнулся он с уверенностью, что его тайком опоили, еще даже до того, как запихали в парную. Теперь от всего этого дыма он кашлял – кашель его, собственно, и пробудил. Было в испарениях что-то такое, от чего пазухи немилосердно жгло, а мозгу никак не удавалось проснуться. Но это, конечно, была часть испытания, так что он особенно и не волновался. А вот куда подевался Метеллий, действительно интересно! Может, он где-то в лагере, проходит какие-то похожие испытания? Ой, вот же он! И все-таки Питер от неожиданности содрогнулся, хоть и обрадовался приходу друга. – Ах, Питер! Не надо мне было тебя сюда приводить! Метеллий парил над ним – должно быть, встал на колени, чтобы заглянуть во взмокшее лицо товарища по посвящению. Питер улыбнулся и протянул руку, чтобы ободряюще похлопать его по плечу, но почему-то не достал. – Нет-нет, Мет, у нас все хорошо! Все гораздо лучше, чем я думал… Ну и шрам же у тебя вот тут… Как тебя… Его черная физиономия была странно расплывчатой и серой от дыма. Метеллий подождал, пока Питер сгонит в одно стадо упорно разбегавшиеся мысли. – Они сказали, ты прошел ритуал… испытание… тест… что-там-еще… Ох, дай мне минутку… – Да, mon ami, я принял Третий Обет Дамбаллы. На этом этапе человек полностью отдает себя Древним. – А Второй обет совсем недурен, скажу я тебе… У меня еще ни с кем не было такого… – А что же Первый, друг мой? Ты отведал питье? Тебе дали соленую чашу? – Да знаю я, знаю… Там была кровь. Я так и думал – совершенно обычный элемент архаических ритуалов. Прирезали какого-нибудь козла… – Козла того звали Метеллий, – ответствовал черный человек, сомкнув уста и раскрыв новые – поперек горла! – в жуткой ухмылке. – Это не шрам, друг мой. Теперь моя кровь – в тебе. Поэтому я и смог прийти к тебе вот так, пока разум твой открыт внешним влияниям. У меня мало времени. А у тебя – и того меньше. Питер стряхнул остатки оцепенения и рывком поднял себя в сидячее положение. Широко распахнутыми глазами он уставился в лицо мертвого друга – но чем больше прояснялось у него в голове, тем туманнее становились черты Метеллия. – Нет, Метеллий, я… Слова пришли из ниоткуда, как тихий шорох. – Ты теперь не смеешь противиться Древним и не можешь уйти без их позволения. Не смей открыто бунтовать против них. Но не смей и служить им. Я скоро… И он пропал. Как следует проснуться у Питера так и не вышло. В голове гудело безо всяких барабанов. Дым почти рассеялся, по каковой причине, рассудил Питер, у него и прочистилось в мозгах. Он попробовал прилечь на минутку, но от этого голова разболелась только еще хуже. Тогда он перекатился на четвереньки, чтобы встать… но по дороге наткнулся на лежащее навзничь тело и в ужасе отпрянул. Воспоминания перемешались – ему показалось, что это женщина, с которой он был несколько часов назад… Но нет, это была не она. Питер так и отпрыгнул от Метеллия, над которым, казалось, тщательно поработал мясник. Горлом он явно не ограничился – он с него просто начал. Наяву Метеллий выглядел совсем не так, как у Питера во сне… но в этом проклятом месте не было никакого смысла гадать, где сон, где явь и даже в чем разница между ними. Все здесь было одинаково реально. Питер распахнул хлипкую дверь и, шатаясь, побрел наружу. Полукруг старейшин культа, а с ними знакомая пара бугаев и несколько совсем маленьких мальчиков уже ждали нового посвященного. Его эффектный выход застал одних врасплох и разбудил других. Дети разбежались, утратив на время интерес к чужаку. Несколько человек встали и придвинулись как-то уж слишком близко, тяжело, словно бы угрожающе дыша, образуя вокруг него сплошную стену. Странно у них тут встречают гостей и новых братьев по вере! Зато они явно читали его мысли, как раскрытую книгу. Старые привязанности против новых? Самое время отринуть прошлое и броситься в объятия будущего – и чем дольше они продержат его здесь, у себя, вдали от дома, от семьи и коллег, тем легче свершится переход. На их вежливые вопросы о том, как он себя чувствует, Питер дал такие же вежливые, пустые ответы. Он должен был увидеть труп Метеллия, это понятно – часть ритуального опыта, «тайны жизни и смерти». Ну, и, конечно, предупреждение: такое может случиться и с ним, усомнись он только. Попробуй он выразить горе и гнев по поводу ритуального убийства друга, и подозрений не избежать. Нет, лучше уж пусть и дальше думают, что как всякий белый человек (о да, они знают!) он видел в Метеллии просто чернокожего слугу, наемника, расходный материал и не более того. – Я… видел великие вещи. Слышал великие слова… Слова судьбы… Старейшины заулыбались и переглянулись. Питер знал, что нечто подобное они и ожидали услышать. До самого вечера он слушал и записывал: старики выполнили данное ему обещание – инициация означала раскрытие тайн. Питер наелся преданиями культа по самые уши. Впрочем, история общины оказалась крайне скудной. От года к году жизнь в их крошечном мирке почти не менялась – да она и из века в век оставалась той же самой, не считая разве что введения рабства. Но даже оно никак не повлияло на веру, которая благополучно выжила и в рабских кварталах, пусть даже жертвоприношения временно прекратились. Время от времени, в определенные ночи, рабам удавалось улизнуть на болота. По большей части предания общины касались Древних Владык, старых богов – Питер этого и ожидал, но теперь он сидел зачарованный, охваченный каким-то болезненным трансом, а перед его внутренним взором разворачивались дряхлые сказки и причудливые теогонии, подобных которым он при всем своем богатом научном опыте до сих пор не встречал. Это была настоящая сокровищница подлинной и древней традиции – куда больше, чем он мечтал. Даже отправляясь на Гаити в надежде обнаружить какой-нибудь непочатый клад, он ничего такого не ожидал. Старейшины дали понять, что большую часть полученной информации ему разрешат поведать миру в форме ученых монографий. Да, они решили пожертвовать традиционной секретностью, но это было необходимо, дабы замостить путь Древним – дабы их прошлое могло вернуться в мир. Люди должны знать своих Хозяев, чтобы должным образом приветствовать их, когда настанет великий день. Были и более великие тайны, к которым две полученные им степени посвящения пока не допускали, и о них он спрашивать не дерзнул – да и старейшины вряд ли разрешили бы ему вынести это знание с острова. Впрочем, Питер отнюдь не горел желанием поскорее продвинуться дальше в мистериях культа, памятуя, какое знание обрел на пике инициации злосчастный Метеллий. Последние слова, сказанные тенью в видении, никак не шли у него из головы. Друг оставил ему непростую задачу. Питер страшился выразить хоть малейшее сопротивление или сомнение в отведенной ему в этом заговоре великой роли, но и не мог себе позволить стать их сообщником, их марионеткой. Он ждал словно бы сигнала… сигнала, который не придет уже никогда – ибо обещавший его был мертв. Шли дни и недели, а наставления все продолжались. Питер и не подозревал, что где-то в мире еще существует подобное религиозное богатство. Сколь же древней должна быть мифология, чтобы стать такой сложной, такой всеохватной, такой изобилующей деталями! Выяснить точный возраст традиции не представлялось никакой возможности. Предания возводили ее происхождение, конечно, к самим Древним, и утверждали, что они явились на эту планету из каких-то совершенно иных миров. Здесь-то история и тонула в трясине мифа, чтобы никогда уже не вынырнуть на поверхность. Кажется, он снова начинал мыслить как антрополог. Сидя вечерами у костра и проглядывая свои записи, он ловил себя на том, что ищет методы и приемы, способные выстроить запутанные символы и сюжеты в некую стройную картину. Да сам Леви-Стросс[27] и тот спасовал бы перед этими прожженными мифотворцами! Ясно, по крайней мере, одно: если ему когда-нибудь удастся выбраться отсюда живым и невредимым, материалов у него хватит не на одну монографию, а на целую серию, да на такую, что по сравнению с ней знаменитый Виктор Тернер[28] с его ндембу[29] будет выглядеть как ребенок, описавший в дневничке свой день рождения! Ох, если бы только на этом можно было закончить… но словно траурная сень висела над ним. Питер понимал, что вряд ли старейшины станут противиться его возвращению во внешний мир (который он некогда звал «реальным»… но чем теперь стала реальность?) – раз уж именно от этого и зависит успех их плана. Но сколько еще ужасов выпадет ему на долю, прежде чем они отпустят его? Там, дома, ему всегда удавалось благополучно выкинуть эту часть полевой работы антрополога из головы. Культурный релятивизм и все такое прочее: кто он, сын Запада, такой, чтобы судить древние обычаи? Как раз сегодня ночью должен был снова состояться ритуал с призыванием Древних, чтобы верующие могли хотя бы чуть-чуть причаститься экстазу прошлого, которое, благодаря их новому брату, вот-вот грозило вернуться. Питер знал, что он не сможет, просто не сможет еще раз смотреть, как несчастных жертв выбирают из толпы, чтобы они разорвали друг друга в кровавой мясорубке, предшествующей церемонии. О, да, он слишком хорошо вспомнил ту, самую первую ночь. В кругу у него было почетное место рядом с шаманами и бокорами. Позади собралась кучка детей. Ему даже думать не хотелось о том, что они увидят сегодня… хотя они, должно быть, успели привыкнуть к подобным зрелищам. Питер стал любимцем детишек, особенно после того, как с его кожи принялась сходить краска, и с каждым днем та становилась все светлее и светлее, приблизившись уже к своему первоначальному тону. Детей это совершенно околдовало – они так и ходили за ним повсюду стайкой утят. Но вот час пробил, и один из жрецов, как Питер и боялся, приступил к традиционным призываниям. Интересно, отметил он про себя: притворяться перед чужаками нужды больше не было, но ритуал все равно основывался на древней формуле, перечислявшей имена богов водуна, под чьими личинами выступали жуткие сущности, которым на самом деле служила община. Таково свойство традиций – они выживают, несмотря ни на что, даже когда всякое рациональное обоснование уже давно покинуло их. Легба, Огун, Эрзули… звучало в ночи. Дамбалла, Самди… Как и в прошлый раз, энтузиазм толпы рос на глазах. Однако… что-то было не так. Что-то творилось там, за границами круга. Ропот удивления прокатился по людскому морю. Питер вытянул шею, пытаясь хоть что-то разглядеть за головами старейшин. Что бы это ни было, оно уже охватило весь внешний периметр. Питер инстинктивно обернулся к своим юным аколитам, собравшимся позади, и на самом чистом креольском приказал убираться отсюда и идти по домам, а лучше – вон из деревни, быстро! Смятение нарастало. Слышались какие-то удары, как будто тела падали наземь или сталкивались в битве. Начался бунт? Кто-то уже впал в одержимость? Поднялся крик – и в нем были не просто страх или боль. Нет, вопли священного ужаса разорвали похожую на влажную черную вату лесную ночь. Питер уже вскочил на ноги и заметался в толпе, не понимая, что ему делать, куда бежать. Если началась война, какую сторону ему принять? Как вражеский отряд сумел подобраться к деревне незамеченным? Он уже скользил в лужах крови на утоптанной земле… а через мгновение споткнулся о первое тело. Кровавая жатва неслась над кострами. Еще мгновение, и его жизнь тоже оборвется под косой жнеца. Фонари дико раскачивались и гасли один за другим. Факелы падали… некоторыми кто-то размахивал во тьме, как оружием, но явно без особого успеха. Глаза у Питера щипало от пота. Внезапно посреди побоища взгляд его выхватил нечто невозможное, невероятное – Метеллий был там, зияя багровой улыбкой на горле. Впрочем, ужасная рана ничуть не мешала ему управляться с мачете. Он рубил направо и налево, не ведая усталости живых. Мертвый, он сам стал жнецом… И он трудился не один. Словно бригада рабочих, рубящих джунгли, чтобы расчистить поле под посевы или просеку под новое шоссе, десятки фигур вставали за ним, вооруженные ножами, дубинами и мачете – в полном безмолвии, с лицами, неразличимыми в этом слабом свете. Впрочем, ближайший из гостей самым неуместным образом щеголял в цилиндре и черных очках и сложение имел костлявое – и не заподозришь, что он способен наносить такие удары! Захваченные врасплох колдуны тем временем начали приходить в себя. Никакого видимого оружия у них не было, но руками они размахивали точно так, будто сжимали в них смертоносные булавы и мечи. Питер знал, что бокоры принялись колдовать. Выглядело это как довольно бездарная пантомима, но судя по тому, что он слышал – или думал, что слышит, – что-то все-таки происходило. До него доносилось эхо взрывов, хотя самих взрывов видно не было, – будто следующие за извержением незримого вулкана подземные толчки. Что-то творилось на плане, которого он видеть не мог. Впрочем, что бы это ни было, на захватчиков это особого впечатления не произвело. Один или двое исчезли – не пали, поверженные, а просто растворились. Возможно, они ушли по собственной воле, ибо битва близилась к концу. В ярости Метеллиева возмездия под мечами воинства духов, татуированные головы так и летали по деревне – будто кокосовые орехи, сорванные ураганом. Шел настоящий ливень из крови, так что Питеру даже пришлось отплевываться – но она все равно заливалась ему и в нос и в рот. Алый туман сгустился над поляной; Питер задыхался и кашлял, думая, что у него вот-вот разорвутся легкие. Кое-как он добрался до края прогалины – и обнаружил там все те же перепуганные, но исполненные любопытства юные мордочки, следившие за резней. Их глазенки стали еще больше – если такое вообще бывает – когда Питер приблизился к ним: да, зрелище вышло дикое и ужасное, он и сам это понимал. Но они продолжали смотреть ему за спину, даже когда он подошел вплотную… Он обернулся. Сзади стоял Метеллий. Он посмотрел на свой истекающий кровью мачете и отшвырнул его прочь, в лес, а потом протянул руку Питеру – но когда тот кинулся было к нему, отогнал его нетерпеливым жестом. Он что-то сказал, но из уст его не вышло ни звука, а прочесть по губам Питер не сумел. Впрочем, и так было ясно: Метеллий попрощался. А потом на поляне никого не стало. По ушам Питеру ударила внезапная и полная тишина. Никто из взрослых членов общины не выжил. Победителей их тоже нигде не было видно. Питер знал, куда они ушли: туда же, куда и Метеллий. Истинные лоа свершили свое возмездие, и его друг причастился их благородной битве. Что до него самого, Питер знал, что ему делать. Он соберет осиротевших деревенских детишек и поведет их назад, долгой дорогой вниз, с гор, к людям. Сколько-то человек влезет к нему в джип; остальных заберут власти. Остается надеяться, что все они найдут себе новый дом… впрочем, все для них будет лучше, чем это.