На вилле имелся уютный камин; со стены над ним таращилась, поблескивая глянцевой шерстью, лосиная голова. Кругом красовались ружья и рыболовная снасть, и целые полки надежной, приличной американской литературой – Марк Твен, Мелвилль, Стоктон и изрядно потрепанное издание Брета Гарта. Оборудованная всем необходимым кухня и дровяная плита обеспечивали их нехитрой и сытной едой, столь желанной, когда целый день проводишь, носясь по горам. Тем вечером Генри Дарейя приготовил исключительное французское рагу из всех имевшихся в наличии овощей и к нему кастрюлю супа. Отец с сыном славно поели и растянулись перед огнем с сигарами. Они как раз замышляли большое совместное путешествие на Восток, когда задняя дверь коттеджа внезапно распахнулась с ужасающим грохотом, и в комнату ворвалась струя ледяного ветра, пробравшая до костей их обоих. – Буря идет, – сказал Генри Дарейя, подымаясь на ноги. – Тут, наверху, их бывает немало, и самых прескверных. Крыша над твоей спальней может протечь. Возможно, тебе будет лучше заночевать внизу, со мной. И, потрепав ласково сына по голове, он двинулся в кухню, закрывать своенравную дверь. Артурова комната была наверху, рядом с еще одной, свободной, куда снесли лишнюю мебель. Он выбрал ее за высоту – и потому что единственная другая спальня была уже занята. Быстро и молча поднялся Артур к себе. Крыша и не думала протекать – откуда взялась подобная странная мысль? Это все отец – неймется ему ночевать вместе. Он уже предлагал такое вчера, как бы шутя, шепотом, вскользь, словно осторожно прощупывая почву – осмелятся ли они и вправду спать рядом. Артур спустился, одетый в халат и тапочки. Замявшись на пятой ступеньке, он поскреб двухдневную щетину. – Не мешало бы мне побриться сегодня, – сказал он отцу. – Можно я возьму твою бритву? Генри Дарейя стоял посреди холла в черном дождевике; лицо его окружал нимб из полей брезентовой шляпы. Тень проскользнула по его чертам и исчезла. – Конечно, сын. Все-таки спишь наверху? Артур кивнул. – А ты что же, собрался на улицу? – поспешно добавил он. – Да, хочу привязать покрепче лодки. Боюсь, озеро взволнуется и может побить их о берег. Он распахнул рывком дверь и вышел наружу; шаги его прозвучали по доскам крыльца. Артур медленно сошел в холл. Отец миновал темный прямоугольник окна; вспышка молнии внезапно отпечатала его мрачный силуэт на стекле. Артур глубоко вдохнул – горло ему обожгло: оно сегодня отчего-то болело. Бритва ждала его в спальне отца, лежа на самом виду на березовом столике. Он протянул за ней руку, и взгляд его нечаянно упал на раскрытый саквояж, стоявший в изножье кровати. В нем, полускрытая серой фланелевой рубашкой, виднелась книга. Тонкая, переплетенная в желтую кожу книга, выглядевшая тут совсем неуместно. Нахмурившись, Артур нагнулся и втащил ее из сумки. Книга оказалась на удивление тяжелой; слабый, тошнотворный запах тлена поплыл от нее, словно страницы были надушены. Название тома стерлось от старости в неразличимые золотые пятна, однако специально на этот случай обложку пересекала полоска белой бумаги с отпечатанным на машинке словом – infantiphagi[11]. Он откинул обложку и пробежал взглядом по титульному листу. Книга была на французском – на старом французском, но, в целом, вполне понятном – и издана в 1580 году в Кане. Едва дыша, Артур перелистнул еще одну страницу и увидал названье главы – «Вомпиры». Опершись локтем о кровать, он почти уткнулся носом в заплесневелые страницы; острый их запах щекотал ему ноздри. Он пропускал длинные параграфы педантичных умствований на теологическом жаргоне, проглядывал наискосок отчеты о явлениях странных питающихся кровью чудовищ, вриколаков и лепреконов. Он читал о Жанне д’Арк, о Людвиге Принне[12] и бормотал вслух латинские фрагменты из «Episcopi»[13]. Артур листал быстро, пальцы его дрожали от страха, а глаза тяжело поворачивались в глазницах. Он мельком отметил отсылки к Еноху и ужасающие рисунки какого-то древнего доминиканца из Рима. Он проглатывал абзац за абзацем. Кошмарный «Муравейник» Нидера[14], показания заживо сожженных на костре жертв; свидетельства гробовщиков, юристов и палачей. Но вот среди всех этих ужасов перед глазами его сверкнуло имя – Отьель Дарейя, и он замер, будто громом пораженный. Совсем рядом с виллой и правда ударил гром, да так, что задребезжали стекла. Глубокий рокот гневных туч прокатился по всей долине. Ничего этого он не услышал. Взгляд его был прикован к двум коротким предложениям, которые отец – или кто-то другой – отчеркнул темно-алым карандашом. «Случившейся четыре года назад казнью Отьеля Дарейи, увы, дело не кончилось. Одному лишь времени под силу решить, действительно ли демон наложил свою когтистую лапу на весь этот проклятый род от начала и до конца…». Артур читал, как Отьеля Дарейю судил сам Венити, генерал каркассонской инквизиции; читал со всевозрастающим ужасом, свидетельства, пославшие давно покойного пращура на костер – о том как нашли обескровленный труп младшего брата Отьеля Дарейи. Не обращая более никакого внимания на чудовищную бурю, терзавшую Дровяное озеро, на грохот ставень, на царапанье сосновых веток по крыше – позабыв даже об отце, затерявшемся где-то на берегу под проливным дождем, – Артур впивался взглядом в размытые очерки букв, погружаясь все глубже и глубже в пучину исковерканных средневековых преданий. На последней странице главы на глаза ему снова попалось имя предка. Трясущимся пальцем он водил по узким дорожкам слов, пока не закончил, и тогда скатился боком с кровати, и с губ его сорвался стон. – Боже, Боже святый, бессмертный, помилуй меня… – пролепетал он, едва не рыдая… …ибо только что прочитал: «…рассмотренное нами дело Отьеля Дарейи, свидетельствует, что данная разновидность вриколака охотится лишь за кровью своего собственного рода. Она не обладает никакими качествами неумершего вампира и представляет собой, как правило, живого человека мужеска пола и совершенно обычной внешности, которого никак нельзя заподозрить во врожденном демонизме. Сказанный вриколак ничем не выдает свою демоническую одержимость, пока не окажется в присутствии другого члена той же семьи, который помимо всякой собственной воли исполняет роль посредника между человеком и его демоном. Этот медиум никакими вампирическими чертами не обладает, зато ощущает присутствие сей твари (на самом кануне метаморфозы), что сопровождается симптомами сильнейшей боли в голове и в горле. И вампир, и медиум испытывают одни и те же реакции, среди которых следует поименовать тошноту, ночные кошмары и физическое беспокойство. Когда эти двое отверженных оказываются на близком расстоянии друг от друга, врожденное демоническое начало сгущается и захватывает власть над вампиром, требуя свежей крови для поддержания своей жизни. Ни один из членов семейства не может полагать себя в безопасности в такой период, ибо вриколак, повинуясь своей природе и назначению, безошибочно устремляется к источнику крови. В редких случаях, когда других жертв под рукою нет, вампир даже может забрать кровь медиума, своим присутствием давшего свершиться метаморфозе. Такие вампиры рождаются в некоторых старых семействах, и победить их никоим образом нельзя, кроме как убив. Они не сознают своего кровавого безумия и действуют исключительно в состоянии помрачения ума. Посредник также не подозревает о своей ужасной роли, но стоит этим двоим встретиться вновь, сколько бы времени ни прошло, зов наследственности оказывается столь силен, что никакая сила на земле более не может отвратить грядущее зло». Дверь в хижину отлетела с внезапным оглушительным грохотом; проскрежетал замок, и шаги Генри Дарейи застучали по доскам пола. Артур скатился с кровати. Ему едва хватило времени швырнуть проклятую книгу обратно в саквояж, когда он почувствовал, что отец стоит у него за спиною, в дверях. – Что же… что же ты не бреешься, Артур? – Слова Генри Дарейи неохотно склеивались во фразы и звучали безжизненно. Взгляд его скользнул со стола на саквояж и дальше, на сына. Он ничего не сказал; лицо его было непроницаемо. – Снаружи настоящий ураган, – молвил он наконец. Артур проглотил первые же слова, которые просились на язык, и кратко кивнул. – О, да. Действительно ураган. Он встретился с отцом глазами, лицо его пылало. – Я… вряд ли я стану бриться, отец. У меня страшно болит голова. В мгновение ока старший Дарейя пересек комнату и схватил Артура за руки. – Болит голова, ты сказал? Как именно? Где? А горло? – Нет! – Артур вырвался из его хватки. – Это все твое французское рагу! – рассмеялся он. – Так и стоит в желудке! Он проскользнул мимо отца и устремился вверх по лестнице. – Рагу? – отозвался тот. – Да, может быть. Сдается мне, я и сам его чувствую. Артур встал как вкопанный, внезапно побелев. – Ты… тоже? Слова едва прошелестели в воздухе; взгляды их встретились – и скрестились, как дуэльные сабли. Целых десять секунд оба молчали. Ни один не шелохнулся – Артур, стоя на лестнице и глядя вниз; отец его – в холле, устремив взгляд вверх. Кровь медленно отхлынула у него от лица, оставив лишь пурпурные пятна на переносице и над глазами. Поистине Дарейя Старший выглядел сейчас маской самой смерти. Артур содрогнулся и, отведя взгляд, начал подниматься по оставшимся ступеням. – Сын! Он остановился, рука его вцепилась в перила. – Да, отец? – Запри сегодня свою дверь. Не то ветер будет стучать ею всю ночь. – Хорошо, – выдохнул Артур и кинулся по лестнице к себе. Внизу глухие шаги доктора Дарейи мерно и твердо кружили по полу виллы Дровяного озера. Иногда они прекращались, раздавался треск и шипение серной спички, затем приглушенный вздох, затем снова шаги… Артур скорчился на пороге своей комнаты, склонив голову и впивая звуки снизу. В руках он сжимал двуствольный дробовик большого калибра… Стук… стук… стук… Пауза, позвякивание стекла, бульканье жидкости. Вздох, шаги… «Он хочет пить, – думал Артур. – Пить! Жажда…» Буря снаружи неистовствовала. Молнии чертили небо между горами, заполняя долину зловещим мертвенным блеском. Барабаны грома рокотали неустанно. Воздух внутри стал тяжким и застоялым от жарко пылавшего камина. Все двери и окна были заперты, масляные лампы слабо мерцали – бледным, анемичным светом. Генри Дарейя подошел к подножию лестницы и устремил взгляд наверх. Артур нырнул обратно в комнату, сжимая в дрожащих руках ружье. Отец поставил ногу на первую ступеньку. Артур пал на одно колено, прижимая кулак ко рту, чтобы молитва не вырвалась сквозь стиснутые зубы. Вторая ступенька… и третья… и еще одна. На четвертой он встал. – Артур! – голос его разорвал тишину, будто треск кнута. – Артур! Не спустишься ли ко мне? – Да, папа. Подавленный, обмякший, будто тряпка, молодой Дарейя спустился на пять ступенек до площадки. – Прекратим валять дурака! – горько молвил отец. – У меня сердце не на месте от страха. Завтра мы возвращаемся обратно в Нью-Йорк. Я сяду на первый же корабль в открытое море… Пожалуйста, иди сюда. Он развернулся и сошел к себе в комнату. Артур проглотил слова, так и теснившиеся во рту и, оглушенный, последовал за ним. Отец лежал на кровати, лицом вверх. Рядом на простыне громоздилась бухта веревки. – Привяжи меня к столбикам кровати, – распорядился доктор Дарейя. – За обе руки и обе ноги. Артур молча стоял и хватал ртом воздух. – Делай, как я сказал! – Но, отец, зачем же… – Не будь идиотом! Ты же прочел книгу! Мы с тобой связаны кровью. Я всегда надеялся, что это Сесилия, но теперь уверен, что дело в тебе. Мне следовало обо всем догадаться еще той ночью двадцать лет назад, когда ты стал жаловаться на головную боль и кошмары… Скорее, у меня череп раскалывается… Привяжи меня! Безмолвно, в агонии, пронзаемый собственной болью, Артур взялся за работу. Он привязал руки… затем ноги… – привязал к стальным столбикам настолько крепко, что отец ни на дюйм не мог приподняться с постели. Затем он задул все лампы и, не бросив на нового Прометея ни единого взгляда, взошел по лестнице к себе, захлопнул и запер за собою дверь.