После королевских покоев комнатушка, где она лежит, кажется совсем крохотной. Подле широкой, грубо срубленной кровати сидит, комкая мокрое полотенце, светловолосая женщина, белёную стену подпирает широким плечом пожилой рослый бородач. Судя по одежде, простоватым лицам и окружающей обстановке – крестьяне. – Кто вы? – голосом Мариэль можно бриться: с такими же нотками она обычно отдаёт приказы. – Где я? – Ты в Прадмунте, милая. Я Тара Фаргори, а это муж мой, Гелберт. – И как я здесь оказалась? – А ты совсем ничего не помнишь? …полёт, бесконечный полёт, как можно дальше, как можно дольше, а потом – не то лететь, не то падать вниз… …вязкое чернильное небо, холодная белизна кругом, снег, сияющий в темноте… …мрак. – Мой сын охотился и на тебя наткнулся. Ты рядом с трактом лежала, вся под снегом почти. Альмон сперва думал, всё, покойница. Когда он сюда тебя принёс, смерть в затылок дышала – столько в снегу пролежать, да без одежды… Мариэль опускает глаза: на ней длинная рубаха из простой льняной ткани, которую раньше она едва ли увидела бы среди предметов своего гардероба. – Ты шестидневку в лихорадке металась, – добавляет Тара. – Бредила, что-то про восстание кричала. Воспоминания возвращаются рывками, перехватывая дыхание. – Что… что произошло? Что за восстание? – Вырезали короля, всю семью его и придворных, что к бунтовщикам не примкнули. – Тара коротко вздыхает. – Теперь Шейлиреар Дарфулл Первый на троне. Князья ему на верность намедни присягали… У Мариэль нет сил даже заплакать. – …уж думали, не выживешь, но ты сильная оказалась… вон и на поправку пошла. А с тобой какая напасть приключилась? Мариэль смотрит в глаза хозяйки дома: светлые, блекло-голубые. Ласковые, добрые… Глуповатые. – Я не помню. – Как не помнишь? – Не помню. Не могу вспомнить. Помню, что меня зовут Мариэль, и всё. Не помню, как оказалась в лесу, куда и зачем шла, есть ли у меня дом, родители… – Тише, тише. – Кажется, слёзы в её голосе звучат убедительно: Тара успокаивающе касается её волос. – Устала ты просто, голубка… после такого-то… я тебе поесть принесу, хорошо? – Да, – Мариэль вспоминает, что положено говорить в таких случаях, и неуверенно добавляет: – Спасибо. Когда женщина уходит, бородач Гелберт послушно следует за ней. Закрыв за собой дверь, они удаляются вглубь дома, но Мариэль лишь чуть напрягает слух, чтобы отчётливо слышать их шаги. – Бедная девочка, бедная… – Тара говорит шёпотом и усиленно звякает тарелками, но для оборотня это не помеха. – Пресветлая, за что ей это? – Думаешь, ей впрямь память отшибло? – Не видишь, что ль? Но я вконец уверилась, что она из господ. Говорит, как приказывает, знатная лэн, как есть! Ещё и перстни королевские на шее. – Но откуда… – Украла, небось, в суматохе. Надеялась продать потом. И правильно, Бьорки ведь мертвы все, побрякушки ж теперь всё равно что ничьи… На этих словах Мариэль всё же почти плачет. Уже позже она подумает, что ей повезло попасть к людям, которые привыкли верить каждому слову сильных мира сего. К людям, которые существовали слишком далеко от мира королей, что они обслуживали, чтобы даже предположить, будто в их дом могло занести настоящую принцессу. – Что знатная девушка одна в лесу делала? И где одёжа её? Мариэль слышит скрип двери. Олово снежного ветра, на миг ворвавшегося в дом. Глухой перестук шагов… Пришёл кто-то ещё. – Она из свиты принцессы. Или королевы. Бежала из столицы, но её нагнали… развлеклись и бросили в лесу умирать. – Как она, матушка? Голос, задавший последний вопрос, Мариэль незнаком. – Девочка-то? В себя пришла. – Вы ей рассказали?.. – Конечно. – Пойду, проведаю её. Чужие шаги приближаются к двери, за которой лежит Мариэль. Это заставляет её съёжиться в постели, словно ожидая удара; наверное, потому что один звук голоса её спасителя – она понимает, что это он, – вызывает в ней лёгкое отвращение своей схожестью с расстроенным клавикордом. – Альмон! – А? – Она ничего не помнит, но я знаю, что она из господ. – А… – О манерах не забудь! Вместо ответа раздаётся стон отворившейся двери. В комнату входит широкоплечий молодой мужчина в меховом плаще. Круглые глаза, чёрные и блестящие, как жучиный панцирь, сверлят Мариэль жадным взглядом из-под густых бровей. Острый нос торчит на бородатом лице, словно скала над лесом. Позже Мариэль поймёт, что по-своему, для многих девушек, особенно прадмунтских, это лицо даже красиво. Тогда видит лишь, что оно куда грубее тех, что обычно её окружают, а борода при дворе совершенно не в моде. Позже Мариэль поймёт и то, что в тёмных глазах больше любопытства, чем похоти, и её сверлят взглядом лишь потому, что Альмону Фаргори трудно поверить: это хрупкое создание, найденное им в снегу – не дух зимы, не прелестный мираж, а живая девушка из плоти и крови. Тогда её просто передёргивает от мысли, что этот человек, так непохожий на всех мужчин, которых она могла счесть привлекательными, видел её без одежды. – Рад, что вам получшало, прекрасная лэн. – От того, как рьяно Альмон Фаргори подражает незнакомой ему знати, стараясь говорить учтиво, Мариэль хочется истерично хохотать. – Я Альмон. Нашёл вас… матушка вам обо мне говорила вроде. А вас как прикажете величать? Мариэль смотрит на него. Мариэль оглядывается на тёмное окно, за которым скулит зимний ветер. Окидывает взглядом комнату с расписными вазами на добротном лакированном комоде и гобеленом на стене; она бывала в крестьянских домах всего пару раз, но, судя по обстановке и фамилии «Фаргори», хозяева этого дома – крестьяне зажиточные. Мариэль ищет решение. Раз за шестидневку её не нашли, её и не искали. Шейлиреару и Мастерам Адамантской Школы, которые теперь подчиняются ему, на поиски хватило бы дня. Принцесса Ленмариэль Бьорк мертва – даже для мятежников. Она осталась одна. Когда она поправится, Фаргори выставят её за дверь. Какой бы доброй ни была Тара, лишний рот крестьянам не нужен, особенно если вскорости этих ртов окажется целых два. Или Мариэль может остаться у них – служанкой. Вряд ли им нужно расчёсывать волосы или помогать одеваться, но лишняя пара рук, наверное, пригодится. Она может трудиться на них за хлеб и кров. Делать чёрную работу своими нежными ручками, никогда не державшими ничего тяжелее малахитового гребня. Если они захотят помощницу, обременённую младенцем… Но есть и другой вариант. Мариэль встаёт. Грациозно поводит плечами. Делает шаг вперёд. Один шаг обречённости. Она рискует. Конечно. Но что-то ей подсказывает – Тара не позволит своему сыну просто «развлечься». – Моё имя Мариэль. – Голосок её звучит нежно, как переборы струн арфы. – И прошу, не нужно «лэн» и «вы». Это я должна выказывать уважение… вы спасли меня, и я в неоплатном долгу перед вами. Если бы только девушка, потерявшая всё, даже собственную память, могла как-то вас отблагодарить… Да, ребёнку уже месяца два, но Мариэль вполне может родить его «недоношенным». Да, не каждому захочется укрывать неугодную королю девицу, но в таком случае её могли просто не выхаживать. А о том, что от одного взгляда на этого мужлана её начинает мутить, Мариэль постарается забыть. Она ведь должна выжить. Она обещала… – …так и получилось, что принцесса Ленмариэль Бьорк спряталась в деревушке Прадмунт, вышла замуж за противного ей человека, родила ему ребёнка и прожила с ним девять лет. – Таша смотрела в темноту, расползавшуюся по бревенчатой стене. – Я унаследовала мамин дар, а вот Лив родилась человеком. Подозреваю, что у нас должны были родиться ещё сёстры… или братья… но мама принимала меры. Правда, Альмон подозревал, что я не его ребенок. С Лив он охотно нянчился, а меня не любил. Поэтому отец из него был так себе… муж тоже. Он много пил, и я видела у мамы синяки… но никогда не слышала её крика. И её жалоб тоже. Она добавила это отстранённо, без давно ушедших слёз. Не глядя на Джеми, не желая видеть жалость в его глазах. На самом деле она понимала приёмного отца. Смогла понять – потом. Альмон Фаргори не думал, что его невеста притворяется, пока той не надоело притворяться и разыгрывать любовь. Альмон Фаргори любил свою прекрасную фею, спасённую им из смертельных объятий зимы, и когда понял, что эта любовь безответна, ему стало больно – и эту боль он вымещал, как мог.