Шаги. Медленные, почти незаметные. Тишина. Что-то ждёт позади, затаилось и ждёт… – Рад, что вы наконец решились на свидание. Она сама не знает, почему не решается обернуться. – Кто ты? – Ты знаешь сама. – Я хочу знать твоё имя. – Оно тебе ни к чему. Пока, – в голосе нет ни издёвки, ни насмешки, ни вкрадчивости. Он приятный и дружелюбный настолько, что даже кажется смутно знакомым: словно к ней обращается давно потерянный друг. – Имена всегда дают власть. Моё даст к тому же бремя знаний, которые тебе сейчас не вынести. – Или ты просто трус, который не хочет, чтобы его можно было найти? – Я сам найду тебя, девочка моя. Всегда. Везде. – Я не твоя. Никогда не буду твоей. Он смеётся. Тихим, коротким смешком, сдержанным и почти безрадостным. – За что? Почему я? Почему ты делаешь это со мной? – Тем, кого больше других люблю, готовлю я самые тяжёлые испытания; ибо лишь через боль можете вы стать сильнее, очистить разум и душу от заблуждений, узреть свет, что сияет внутри вас. Она не сразу узнаёт цитату из Писания. – Так, по-твоему, ты пытаешься мне помочь? – К этому знанию ты ещё не готова. Я говорил. Скажи лучше, как долго ты собираешься скрывать от новых знакомых, что они подобрались к заветной мечте Венца так близко, что могли бы коснуться её рукой… Хотя по меньшей мере одному не требуется дополнительных причин, чтобы желать этого. – Я… так всё из-за этого? Из-за моего происхождения? – Не только, скажем так. – Она почти чувствует, как чужое дыхание касается макушки. – Твоя мать хотела бы этого. Чтобы ты оказалась в Венце. Сама знаешь. В этой тьме она не ощущает ни своего тела, ни своих рук – и тем больше хочет сжать их в кулаки. – Не смей. Говорить. О маме. – Ты всю жизнь была послушной дочерью. Делала всё, чтобы радовать её. Она это заслужила, не спорю. В конце концов, она жила только ради тебя. Так почему теперь ты молчишь? – Замолчи. – Скажи своё имя, и у вас с сестрой снова появится дом, где вы почувствуете себя в безопасности. Скажи своё имя, и тебя примут люди, которые почтут за честь разобраться с твоими врагами и решить твои проблемы. Скажи своё имя, и этот мальчишка рухнет ниц к твоим ногам, и вся его неприязнь к «порождению Мирк» исчезнет, как дым. Люди так легко готовы простить недостатки тем, кого возвели на пьедестал. – Он говорит почти задумчиво. – Твоей матери «посчастливилось» родиться не в то время. В другую эпоху её бы не клеймили Мирковым отродьем, а носили на руках, как всякую милую принцессу, не чуждую доброты и милосердия. – Я сказала, замолчи. – Это всё, чего она желала. Видеть тебя на законном месте, окружённую роскошью, преданными людьми, восторженными слугами. Она, правда, считала, что быть королевой – в первую очередь умение украсить собой любой бал… не её вина. Её отец тоже сваливал скучные государственные дела на мужчин, у которых, по его мнению, не было дел поинтереснее. Едва ли ты сможешь играть иную роль. Ты сама понимаешь, что от тебя потребуют в обмен на покровительство – потому и таишься… пока. Если эта безумная авантюра увенчается успехом, и ты свергнешь короля, которого не хочешь свергать, и всё не закончится тем, что ваши с сестрой головки полетят с плеч, ты всё равно слишком мало смыслишь в управлении страной, чтобы не позволить мудрым советникам направлять каждый твой шаг. Но что ещё в такой ситуации может сделать беспомощная девочка, даже такая умная, как ты?.. – Заткнись! Она оборачивается, но позади – никого и ничего. Она одна во тьме, и лишь тихий смех исчезает вдали. Всё тише, тише… Таша резко открыла глаза: прямо над ней мерцала в тёмной выси звёздная шелуха. Рядом светился меч, который Арон снова оставил между ними, на палец вытащив из ножен. Не найдя дэя там, где он засыпал, Таша завертела головой. У края скалы ночь очертила контуры тёмной фигуры на фоне неба – её присутствие успокоило, как всегда. – Опять кошмары? Почти шепчущий голос прозвучал неожиданно ясно. Арон не смотрел на неё, но знал, что она проснулась. И знал, от чего. Нужды отвечать не было, но Таша всё-таки кивнула. Дэй оглянулся через плечо. В звёздном свете, едва окрашивающем предметы, она не могла толком разглядеть его лица: будто сам – тень, и лишь воротничок фортэньи бледнеет во тьме… – Иди сюда. Она послушно поднялась на ноги. Поморщившись – тело не слишком одобрительно относилось к ночёвке на жёстком камне, – перешагнула через спящего Джеми. …«вот ещё что, сын мой. Распределите время так, чтобы Джеми всегда был с нами от сумерек до зари. Секунды, что уходят на перемену мест, могут стоить жизни кому-то из нас»… Последнее, что сказал Арон перед тем, как пожелать им приятных снов. Таша оценила, как тонко от братьев утаили, что бояться им стоит в первую очередь за собственную жизнь. Особенно потому, что её делили на двоих. Держась так, чтобы краем глаза видеть светящийся меч, она опустилась рядом с дэем на камень, ещё хранивший тепло летнего дня. Ночная долина расстилалась почти у них под ногами. – Это же был просто сон? – сказала она тихо. – Мои страхи? Мои мысли? – Не стоит принимать всерьёз ничто из посланного врагом. Особенно таким, кто таится в тенях. Особенно во сне. И вспоминать об этом не нужно. – Арон склонил голову, как перед молитвой. – Я слышал, о чём ты думала. Продолжала думать. Перед тем, как уснуть. Таша помолчала. Лишь пальцы судорожно стиснули гладкий лён на коленках. …почему у неё нет крыльев? Без крыльев нет неба. Без крыльев нет ветра. Без крыльев ты – человек… – За что, Арон? Ветер дарит свободу. Ветер дарит забытье. Ветер дарит забвение – человеческого… – За что мама? За что Лив? Почему – я? Он смотрел на неё, не отвечая. – Я не знаю, что проще. Думать, что меня наказали, потому что я не очень хороший человек, или поверить тебе – и понять, что наказать могут ни за что. – Она почти рассмеялась. – Почему нас ненавидят, Арон? Ненавидят… оборотней? Наше проклятие… это же не проклятие, а дар. Только кто-то обращает его в проклятие, а кто-то нет. – Люди не любят тех, кто отличается от них. – Мы не виноваты в том, что мы другие! – Я знаю, Таша. Я знаю. – Тогда за что, Арон? За что нас травят, как допускают всё это? Как допускают… то, что происходит сейчас? Он молчал. – Я всегда искала ответ. Я почти нашла его. Я решила, мой отец… тот, кого я долго считала отцом… заслужил это. Я решила, Бьорки заслужили это. Все, кроме мамы, потому она и спаслась. Она же хорошая, ей не за что было умирать. Я никогда не говорила ей этого, потому что знала, что она мне этого не простит. Это было ужасно, но я решила так. Но что сделала мама, чтобы заслужить такую смерть? Что сделала Лив, чтобы проснуться сиротой? Что я сделала? – лихорадочный шёпот глотал окончания слов. – Льос, Богиня-мать. Так говорят, верно? Так скажи мне, Арон, какая мать допустит такое? Войны, убийства, кровь… смерть. Она могла создать идеальный мир, мир, где не было бы боли, смерти, горя, болезни, бедности. А она дала нам это. Почему? Ответь мне, думала Таша, переводя дыхание, глядя на дэя почти с мольбой. Пожалуйста, Арон. Ответь на то, что до тебя я никогда и никого не решалась спросить. Ты можешь ответить, я знаю. Ты ведь, похоже, можешь почти всё… – Нам подарили мир. Нам подарили жизнь. И нам подарили свободу воли. Что дальше делать с нашим миром и нашими жизнями, решаем мы. Только мы. – Голос дэя был тих и нетороплив, словно взвешивал каждое слово. – Любящая мать не станет держать ребёнка в клетке. Она расскажет ему, где добро и где зло. Где грань между ними. Что делать можно, а что против морали и совести. Она расскажет ему это – и выпустит на волю, и не будет карать за малейший проступок, ибо дети учатся на своих ошибках и взрослеют – через них. И ошибки часто сопровождает боль, не только для нас самих. Как ребёнок распорядится дарованной ему свободой – будет ли раз за разом оступаться и расшибать лоб в кровь, или пойдёт другой дорогой, или решит внимательнее смотреть под ноги… это зависит только от него. – Но какая мать останется в стороне, если увидит, что её ребёнку причиняют боль? Беспричинно, безнаказанно, ни за что? Почему она позволила, чтобы с нами случилось такое? Не препятствовала… – Потому что тот, кто сотворил это с вами, тоже её дитя. Ребёнок, который когда-то оступился и не захотел подняться. Он падает, падает в пропасть… но рано или поздно он достигнет дна, Таша. За все наши дела, большие и маленькие, хорошие и плохие, рано или поздно следует воздаяни… – Нет! Крик пронзил ночь, отдавшись в скалах почти птичьим эхом. – Оправдания, слова, одни треклятые пустые слова! – Таша вскочила на ноги, крича, уже не пытаясь сдерживаться. – Лучше считать, что её нет вовсе, чем притягивать за уши глупые оправдания! Я не хочу, Арон, не хочу молиться, не хочу верить в того, кого не могу любить, не могу уважать, не могу понять и простить! Мама… мама не верила, и я… не хочу, не хочу, не… Слова колким комом застыли в горле. Камень больно стукнул коленки, когда Таша упала, не устояв на ослабевших ногах. Скрючилась, уткнув лицо в ладони, судорожно дыша, глотая крик – чувствуя, как бережные руки легко касаются её плеч.