* * * Папа сидел возле моей койки и читал мне вслух газеты, старательно пропуская все новости о бесчинствах бритоголовых в торговом квартале. Больше всего досталось китайским лавкам, татарским закусочным и суши-бару на Булгакова, который, поговаривали, принадлежал какому-то корейцу и который сожгли дотла. Невообразимое происшествие для нашего тихого и спокойного Симферополя. Все подробности я узнала позже – когда сняли бинты и я смогла держать в руках газету. Родители обсуждать произошедшее в моем присутствии категорически отказывались. После происшествия меня с мистическим постоянством начали преследовать обрывки одного и того же кошмара. Словно подсознание пыталось напомнить мне что-то, о чем я бессовестно забыла. Этот сон как будто записали на пленку и стабильно, раза два-три в неделю, крутили в моем «ночном кинозале». Начиналось все с того, что… Я лежу в мокром красном плати под прилавком. Красный мне к лицу, бесспорно. Но это тот оттенок платье, с которым в реальной жизни лучше дела не иметь. Мне кажется, что я умираю, ибо что-то поднимает меня в воздух. По сценарию это должен быть медленный восходящий поток, с потусторонним сиянием и голосами ангелов… Но нет. Меня поднимают с земли быстро, бесцеремонно, рывком. Я посылаю рукам и ногам сигналы, пытаюсь мычать «я живая, я еще тут», но сигналы теряются где-то на полпути, ноги и руки не работают, и все, на что способны голова и конечности, – предательски болтаться из стороны в сторону. – Множественные ранения осколками, дышит, – говорит мой спаситель и кладет меня на носилки. Я открываю глаза и вижу Феликса. Феликса! Во сне меня спасает Феликс, и я не перестаю удивляться невозможному сюжету этого сна. Феликс – мой сводный брат. Впрочем, «брат» – слишком большая честь для него. «Сын Анны, жены моего отца» – максимум, на что я согласна. Мой отец и мать Феликса познакомились несколько лет назад, вскоре поженились и стали жить вместе. Мы все стали жить под одной крышей: папа, мачеха, я и Феликс. С Анной мы быстро нашли общий язык. Я таяла от ее утонченности и той непостижимой ловкости, которая позволяла ей превращать моего вечно утомленного и раздражительного отца в сияющего, довольного жизнью здоровяка. А вот Феликс… Сказать, что Феликс мне не нравился, – не сказать ничего. Феликс был на пять лет старше меня и, по мнению Альки и Иды, моих близких подруг, «весьма ничего». Темноволосый, высокий, сухой, внешне очень похожий на мать и… совершенно омерзительный тип. Если бы меня попросили найти слова, наиболее ярко характеризующие его, я бы не задумываясь сказала: «лжец», «пройдоха», «кровосос». И на подвиги, вроде поиска моего бездыханного тела в эпицентре вооруженного погрома, он однозначно не был способен. Но сны – тот сорт материи, который кройке не подлежит, поэтому… Феликс укладывает меня на носилки и смотрит на меня хмуро, заботливо, напряженно. У него на голове краповый берет и серо-голубой камуфляж. И… крылья. Невероятно, но у него за спиной – два сложенных, гладких крыла! – Феликс, – шепчу я, – да у тебя же крылья, Феликс! Прошу тебя, дай мне их! Я их верну. Не испорчу, не порву, я обещаю! А Феликс молчит. Глаза темнее маслин, скулы окаменели, кожа белая как бумага. – Лика, не нужно, – просит он. Но я сползаю с носилок и повисаю на нем, вцепившись в плечо. На плече нашивка: пикирующий орел с выпущенными когтями. «Феликс, мне нужны эти крылья больше всего на свете, понимаешь? – мой голос срывается до хриплого шепота. – Я же стану сильной! Сильной, быстрой и неумолимой! Как бумеранг, как сокол, как ангел возмездия…» «Девчонка бредит», – где-то вспыхивает чужой голос и тут же меркнет. «Кровопотеря… Перелом ребра… Сюда ее! Поехали! Эй, вторую тоже прихвати, рассечение на затылке, без сознания. Давайте булками шевелите, девчонка что-то мне совсем не нравится…» – голоса загораются и тут же угасают. Феликс молчит. – У тебя есть минута-две, – наконец говорит он. – Потом крылья вернут тебя. Как, уже?! Поворота головы мне достаточно, чтобы разглядеть развернутый веер перьев за правым плечом. Я приседаю и, словно подброшенная невидимой пружиной, – взвиваюсь ввысь. Крылья несут меня так быстро, что воздух начинает обтягивать тело, как полиэтилен. Голова врастает в плечи, слизистая глаз мгновенно пересыхает, я зажмуриваюсь и… Просыпаюсь. Этот эпизод про Феликса снился мне чаще всего. Но был и другой. Я сижу на узкой металлической скамье. Это полицейская машина: задняя ее часть, два на два, в которой перевозят задержанных. Передо мной металлическая решетка, отгораживающая сиденье водителя. Я никогда не была пассажиром подобных автомобилей, но обстановка не вызывает во мне ни удивления, ни страха. Я спокойна, я словно под завязку засыпана гравием и залита бетоном: биооболочка, а внутри – монолит. Меня не сломать. Я не вижу своих рук, они за спиной. С браслетами на цепочке. Смотрю на свои колени, обтянутые черной синтетикой и на… свои черные ботинки, с истертыми от ударов носками. Отчего-то мне становится радостно. «Крови много не бывает», – говорю я и двигаю задницу поближе к прутьям, обрамляющим сиденье водителя. «Крови много не…» – я упираюсь лбом в металлическую перекладину и… Открываю глаза. Так заканчивался второй эпизод. С неизменным ощущением давящей на лоб железяки, от которого не удавалось избавиться еще долгое время после пробуждения. А потом снилось еще что-то… Но я никак не могла вспомнить, что. * * * – Как там Ольга? – В порядке. Распродала то немногое, что уцелело, и закрыла магазин. – Жаль… Анна, как меня нашли? – спросила я у мачехи, стараясь, чтоб голос не выделывал предательских виражей. – Прикатил «Беркут», – начала она. – Кого успели, переловили, потом… приехали кареты скорой… Слушай, твой отец будет зол, если узнает, что мы об этом говорили. Может, ну их, эти разговоры? Давай-ка поешь. – Да нормально все. «Беркут», значит… Я вспомнила вышитого орла на плече Феликса-из-сна и поежилась. – Мне часто снится, что меня выносит из того магазина Фел… человек в форме «Беркута». – Так и было. Может, это не сон, а воспоминание. Ты иногда приходила в сознание. Наверняка что-то слышала и видела, – Анна говорила медленно, словно слова застревали у нее в горле. – Слушай, я приготовила для тебя цыпленка! Если ты сейчас же его не съешь, мне придется везти его обратно по этой жаре, а по приезде выбросить, смирившись с тем, что несчастная птица умерла зря и этот куст розмарина в нашем саду тоже отращивал ботву зря… Ну так что? Будешь есть? – Буду! – выпалила я с деланной серьезностью, и мы обе рассмеялись. О чем я тут же пожалела, чувствуя вспышку боли в боку. – Ты сказала, что кое-кого поймали? – Я поздно поняла, что снова гоню грозовую тучу в едва возникшую атмосферу непринужденности. – Да, – буркнула Анна. Достала завернутый в салфетку нож и принялась пилить цыпленка. – Он уже умер, – пошутила я и стала ждать ответную шутку. Но вдруг нож в руке Анны погрузился в жареное мясо по самую рукоятку и замер, она застыла на месте и выпалила: – Не умер, он просто разбил голову. Поделом, Бог все видит. – Что? – поперхнулась я. Анна ошарашено поджала губы. – Ты имела в виду… цыпленка, да? – наконец криво усмехнулась она. – Да! А ты кого имела в виду? – Слушай… Твой отец меня… – Анна, пожалуйста… – Разделает на части, – закончила она. «По-жа-луй-ста», – повторила я одними губами. И она сдалась, выкатывая слова медленно, как валуны. – Один из задержанных. Разбил себе голову о металлическую перегородку в машине. Очень сильно. – Как? Случайно? – Нет. Случайно так удариться невозможно! Он бился головой об эту… железку, пока его не оттянули и что-то не вкололи. Там черепно-мозговая и кровавое месиво вместо лица. Ох, зачем я все это рассказываю, твой отец меня закопает… У меня перехватило дыхание. «Крови много не бывает», – говорю я и двигаю задницу поближе к решетке, обрамляющей сиденье водителя. «Крови много…» – я упираюсь лбом в металлическую перекладину и… – О… И в эту секунду я вспомнила тот обрывок сна, который каждый раз ускользал от меня сразу же после пробуждения. Мои пальцы впились в матрас, комкая простыню. «Не бывает…» – я откидываю голову назад и с молниеносным ускорением опускаю ее на металлическую балку. Первый удар рассекает кожу на лбу – алый ручей устремляется вниз, разделив лицо на два берега. Второй удар ломает нос. От боли и напряжения вздуваются вены на руках. Мое сознание готово выпрыгнуть из этого тела, но я почему-то уверена, что у меня еще есть… минута-две. А потом… крылья вернут меня. – Лика, боже мой… Врача! – завопила Анна. – Ох я дура… Мне стало трудно дышать, в глазах снова заплясали разноцветные точки. Это не он разбил себе голову. Это я разбила ему голову! Все случившееся в машине для арестантов – не было сном. Я действительно была там! Меня нашли вскоре после того, как я потеряла сознание под прилавком. Я смотрела на спасающего меня человека в форме и видела перед собой Феликса. А потом я отключилась, и мое сознание «перепрыгнуло» в тело мужика в черных ботинках. Одна часть меня осознавала реальность произошедшего, а другая – большая – пыталась выдать все происходящее за галлюцинацию на фоне травматического шока. Одна часть меня решила, что другой такой шанс для кровавой – во всех смыслах – мести больше не подвернется. Другая – сделала все, чтобы я не вспомнила об этом. Я собрала свой ужасный пазл и теперь, предчувствуя скорое помешательство, не могла оторвать от него глаз. * * * Едва я встала на ноги после нападения, отцу предложили работу в Германии. Эта новость стала для меня полной неожиданностью. Мой папа, который днями и ночами пропадал в своей лаборатории, в подземелье какого-то (научно-исследовательского института) дракона, и о котором, как мне казалось, кроме меня и Анны, никто не вспоминает, – вдруг позарез понадобился кому-то аж в Германии. Если точнее, в Центре молекулярной биологии Хайдельбергского университета. (Мне, как примерной дочери, пришлось выучить назубок место новой «работы».) Оказалось, папино имя было на слуху в научной среде. О чем я, наверно, знала бы, если бы хоть чуть-чуть соображала в генетике. Но, ясное дело, с генетикой я не дружила, а папа сообщать мне о своей крутости не считал нужным. В те драгоценные дни, когда он не сражался допоздна со своим «драконом», а мог провести время с семьей, – он предпочитал говорить не о работе, а о более важных вещах. Например, о том, есть ли у меня уже ухажер и не распускает ли он руки. И тут вдруг эти немцы, выманивающие папу из подземелья в свои светлые, уютные лаборатории. Конечно, он не мог отказаться, не мог устоять. А нам с Анной не оставалось ничего другого, как радоваться вместе с ним, засунув подальше вопросы «надолго ли?», «а как же мы?» и «что же дальше?». На семейном совете, за тарелкой дымящегося жаркого и бутылкой шампанского, было решено, что Анна не поедет с отцом в Германию. Останется в Симферополе еще на год, пока я не окончу школу, а Феликс – колледж.