– А что, похоже? Если ты выполнишь мой приказ, то больше не будешь изгнанником. Такого никогда еще не бывало. Изгнание, как и татуировки, было пожизненным. – Почему ты жаждешь смерти императора? – А тебе не все равно? – Нет. Бершад по опыту знал, что любое королевское предложение чревато непредсказуемыми последствиями, которые легко могут привести к гибели. Гертцог закашлялся и тяжело сглотнул: – Знаешь, о чем думают старики перед смертью? – Нет, не знаю. Как видишь, я покамест полон сил и молодецкого задора. – О семье, – сказал Гертцог. – А император Баларии умыкнул у меня половину. – Как это? – Балары решили открыть границы. Два месяца назад император приехал с посольством в Незатопимую Гавань, чтобы заключить новое торговое соглашение. А после его отъезда выяснилось, что он похитил мою дочь. Бершад невольно напрягся: – Эшлин? – Нет, – поморщился Гертцог. – Принцессу Каиру. Каира была младшей сестрой Эшлин. – Похитил? – Ну не сама же она с ним уехала! Ей всего пятнадцать. Эти мерзавцы, поклоняющиеся шестеренкам, не смогли завоевать мои владения и в отместку умыкнули мою дочь. Я этого не потерплю! – Стукнув кулаком по столу, Гертцог уставился на свою испещренную шрамами руку и чуть спокойнее произнес: – Мужчина обязан защищать своих родных, иначе он и не мужчина вовсе. Бершад оглядел гвардейцев в зале, пытаясь сообразить, как они отнеслись к такому проявлению слабости. Лица воинов не дрогнули. Король явно с пристрастием отбирал свою свиту – простой солдат недолго хранил бы такое в тайне. – Да, это ты здорово облажался. Гертцог выпрямился на кресле и помрачнел. – Верни Каиру домой, – грозно прорычал он. – И убей императора Мерсера Домициана. Бершад качнул меч, заново привыкая к его тяжести. Как только клинок покинет ножны, придется действовать стремительно. И все же предложение короля было весьма соблазнительным. Бершад решил подыграть Гертцогу, чтобы понять, к чему именно он клонит. – Если помнишь, однажды ты меня уже посылал на убийство, – сказал драконьер. – И все закончилось кровавой резней и синими татуировками у меня на щеках. Почему я должен тебе верить? – Верь или не верь – мне все равно. Мое дело предложить. Не хочешь – отказывайся. – А что ты будешь делать, если я откажусь? Дальше изгонять вроде бы некуда. Гертцог сжал зубы и процедил: – Вот только не притворяйся, что тебе больше нечего терять. У тебя есть твой треклятый щит, Роуэн. И осел, о котором ты так печешься. Стоит мне пальцем шевельнуть, и кто-нибудь из моих гвардейцев отволочет Роуэна в ослиное стойло и сожжет его вместе с ослом. И тебя туда отведут посмотреть. Бершад не вытерпел: – Знаешь, Гертцог, я почти купился на нежданный подарок и на отцовскую скорбь, но все-таки ты остался тем же мошенником, что и прежде. Гниешь заживо, но все так же полон лжи и дерьма. Гертцог побагровел от ярости. Бершад оценил расстояние до короля – шесть, может быть, семь шагов. Далековато. Стражники могут помешать ему прикончить Гертцога. – Знаешь, почему я еще жив? – Бершад шагнул вперед; гвардеец за спиной тоже сделал шаг, держась так близко, что драконьер мог бы перерезать ему горло взмахом клинка, высвобождаемого из ножен. – Потому что знал: ты все эти годы сидишь сиднем в своем замке и дряхлеешь. Ждешь вестей, что я наконец-то прикусил ракушку. Слушаешь, как слуги перешептываются об очередном убитом мной драконе, и сомневаешься, что меня переживешь. А мне только этого и надо – чтобы ты уплыл к морю, зная, что я жив. Что ты проиграл. – Бершад взглянул на меч. – Но ты предоставил мне лучшую возможность. – Он повернулся спиной к королю. – Мне плевать, что император Баларии похитил твою дочь. Я четырнадцать лет мечтал тебя убить. Так что я отказываюсь от твоего хренового предложения и готов покончить со всем прямо сейчас. В этом самом зале. Бершад сжал рукоять меча, готовясь высвободить клинок. Гертцог облизнул губы. На лбу короля выступила испарина. – Принцесса Эшлин меня предупреждала, что ты откажешься, – сказал Гертцог. Услышав имя Эшлин, Бершад замер. – Интересно, что ты скажешь, когда она тебя сама попросит о том же, – продолжил король. – Вряд ли ты захочешь пронзить ей сердце. Бершад недоуменно наморщил лоб. Женский голос за спиной произнес: – Привет, Сайлас. У каменной колонны стояла Эшлин Мальграв. В руках, скрещенных на груди, виднелся пергаментный свиток. – Эшлин, – сказал Бершад, разжав пальцы на рукояти меча. Ярость, полыхавшая в его взгляде, ухнула в живот. Бершад уставился на свою возлюбленную. За четырнадцать лет у ее губ возникли тонкие морщинки, но в остальном она ничуть не изменилась. Черные кудри волной ниспадали до бедер. Большие глаза и длинный нос резко выделялись рядом с округлым подбородком. Суровый нрав Мальгравов сквозил в ее чертах, поэтому мало кто называл Эшлин красавицей. Какой-то поэт однажды сказал, что ее обличье – как буря над морем, и восхищает, и внушает тревогу. Бершад не мог этого понять. Встреча с ней была для него чем-то вроде возвращения в родной дом. – Четырнадцать лет – это очень долго, – только и смог пробормотать он. Эшлин улыбнулась, а потом кивнула на меч в руке Бершада. – Судя по всему, отец уже изложил тебе наше предложение. Бершад скрипнул зубами. Он был готов на многое ради убийства Гертцога. Даже на то, чтобы уплыть к морю вслед за ним. Но сделать это на глазах у Эшлин он не мог. – Ты тоже хочешь, чтобы я убил императора? – спросил он ее. – Почему? – Потому что лучше тебя с этим никто не справится, – ответила она. Подойдя к столу, она положила пергаментный свиток на столешницу, села рядом с отцом и разгладила на коленях складки черного шелкового платья. Хайден, телохранительница Эшлин, вошла в зал вместе с ней. Сиру, мать Эшлин, была принцессой Папирии – островного государства к северу от Альмиры. Военно-морской флот Папирии был самым могучим во всей Терре. Король Гертцог женился на Сиру из политических соображений, и принцесса не только обеспечила доступ к папирийским флотилиям, но и принесла с собой множество папирийских обычаев. В Папирии у каждой женщины королевской крови была хорошо обученная телохранительница, именуемая вдовой. Хайден, в традиционном черном доспехе из акульей кожи, тенью следовала за Эшлин. – Лучше меня с этим никто не справится? – переспросил Бершад. – С чего ты взяла? – Я все объясню, но, по-моему, здесь слишком много обнаженной стали. – Эшлин обвела взглядом зал. – Давайте-ка все успокоимся. Сайлас, садись за стол, выпей с нами. – Мне и здесь хорошо, – сказал Бершад. – И моим гвардейцам тоже, – добавил Гертцог, не сводя глаз с Бершада. – Как хочешь. – Эшлин налила себе вина и выпила. Никто из гвардейцев не шелохнулся и не вложил клинок в ножны, однако настроение в зале переменилось. Стало немного спокойнее. – Попасть в Баларию по-прежнему невозможно, – сказала Эшлин, опустив кубок на стол. – Но ты все же перебрался через границу, верно? – Да, – ответил Бершад. – Десять лет назад. – Поэтому лучше тебя с этим никто и не справится. Как тебе это удалось? – Мое копье застряло в шее галамарского громохвоста. Дракон перенес меня через горный хребет и издох на баларской стороне, в сотне лиг от границы. – Как это он тебя перенес? – вмешался Гертцог. – Мой доспех зацепился за шипы драконьего хвоста. Я очнулся, только когда дракон уже поднялся в небо на три лиги. Пришлось выбирать, что лучше – прокатиться с ветерком или упасть и разбиться до смерти. Гертцог хмыкнул: – Ни один человек, от барона до шлюхи, не верил своим ушам, когда в замок явился галамарский бард и спел балладу про это. Бершад снова повернулся к королю: – Зато в долине Горгоны каждый крестьянин считает меня богом демонов. Тамошние обитатели швыряют соль мне под ноги, чтобы я не сожрал их души. А в одной деревне даже хотели принести в жертву первенца, лишь бы я пощадил остальных. Король хрипло вздохнул: – Вот из-за таких горгонских крестьян все в Терре думают, что мы дикари, которые поклоняются глиняным божкам. – Вообще-то, это описание подходит почти ко всем альмирцам. – По-моему, мы отвлеклись, – сказала Эшлин. – Значит, в Баларию тебя перенес громохвост. А дальше что?