– Мы с ней только что виделись. Роуэн негромко рассмеялся: – Великолепно. И как она выглядит? – Такая же красавица. – Что ж, пожалуй, мне следует предположить, что именно из-за нее ты не отправил Гертцога в дальнее плавание. – Предполагай. – В таком случае просто прекрасно, что она оказалась в замке. – Роуэн подбросил полено в очаг и снова принялся точить копейный наконечник. – Ну и как, ты согласился? – Сначала я послал Гертцога куда подальше, но Эшлин упросила меня подумать до утра. – Бершад поморщился, вспомнив, каких глупостей наговорил ей в зале. – Все-таки я ей многим обязан. Роуэн отложил наконечник копья и точильный камень: – Судя по твоим рассказам о перевале, мы там все сдохнем. А даже если каким-то чудом доберемся до Баларии, а ты перережешь горло императору, думаешь, поганые шестереночники позволят нам уплыть домой? Это самоубийственная затея, Сайлас. – Может быть, – пожал плечами Бершад. – Но я выбирался и не из таких переделок. Неужели тебе хочется гоняться за очередным драконом? – Мне хочется уйти на покой, в тутовый сад, к детям и внукам. Доживать свой век на завалинке, попивая пивко и покуривая трубочку. Бершад рассеянно усмехнулся: – Если мы продолжим наши прежние занятия, то такого никогда не случится. Рано или поздно какой-нибудь дракон меня прикончит. После этого задрипанный страж убьет тебя и Альфонсо, а наши головы будут красоваться на крепостных стенах, пока не сгниют дочиста. – То же самое ты говорил шестьдесят шесть драконов тому назад. Бершад уставился в очаг. – Ну, есть и другой выход, – продолжил Роуэн. – Как дойдем до Галамара, можно улизнуть от спасателей и укрыться где-нибудь в глуши. Оруженосец уже не в первый раз предлагал что-то подобное. Бершад всегда отвечал одинаково: – Вот только если нас поймают, то живьем освежуют Альфонсо, завернут тебя в его шкуру и поджарят на медленном огне, а меня заставят смотреть. – Бершад не стал упоминать о том, что после этого ему самому выколют глаза, а потом отправят на битву с драконом. – Я на такой риск не пойду. Никогда и ни за что. – А вот некоторые… – Только дураки. Роуэн недовольно хмыкнул, но не стал настаивать. – Значит, выбирать придется между убийством еще одного дракона и убийством императора, – вздохнул Бершад. – Тебе что больше нравится? За убийство баларина нам все-таки кое-что перепадет. – Может, и перепадет, – согласился Роуэн и тоже вздохнул. – И вообще, мое мнение здесь ни при чем. В этой закисшей слякотной стране все, кроме меня, относятся к клятвам, будто к байстрюкам. Раз уж я пообещал твоему отцу, что позабочусь о тебе, то нарушать слово не стану. Как ты решишь, так оно и будет. Бершад кивнул. Он чувствовал себя неловко всякий раз, когда его единственный друг выказывал свою преданность. Роуэн душой и телом был предан отцу Бершада еще со времен баларского нашествия, но сам Бершад вроде бы ничем особо не заслужил такого отношения к себе. – Ладно, утром разберемся, – решил Бершад. – Знаешь, ступай-ка ты отсюда. А то вдруг Эшлин расчувствуется и решит ко мне заглянуть по старой памяти… – Ну, как скажешь, – проворчал Роуэн, завернул копейные наконечники в тряпицу и направился к двери, но у порога остановился и поглядел на кровать. – Свезло же тебе. А мне там соломы на пол навалили. Бершад отыскал кувшин с вином и, глядя в огонь, сделал глоток из серебряной чаши. По коридорам сновали слуги. Бершад не любил скопления народа. Даже в захолустных деревеньках, вот как в Выдрином Утесе, он предпочитал напиваться в одиночестве и впервые за четырнадцать лет проводил ночь в таком большом городе, как Незатопимая Гавань. Шорохи и шумы в замке казались драконьеру шуршанием крыс. Он опустошил кувшин, разделся догола и лег в постель. После долгих лет отдыха на твердой земле мягкость перин и подушек была какой-то чужеродной и неправильной. Бершад даже не пытался заснуть. Он знал, что сон все равно не придет. И не только из-за мягкой постели. Надо было принять какое-то решение. В дверь постучали. Бершад встал, натянул штаны, но так и не справился с пуговицами на рубахе. – Да ну его нафиг, – пробормотал он и полураздетым пошел к двери. На пороге стояла Эшлин Мальграв с мечом Бершада и охапкой свитков. – Я не нарушила твой сладкий сон, Сайлас? У Бершада сдавило грудь. Отчаянно захотелось сжать Эшлин в объятиях. – Нет, принцесса. Он провел ее в покои. Закрыл дверь. Эшлин постояла, глядя на догорающий огонь в очаге. Тусклые угли высветили очертания тела сквозь просторное шелковое одеяние – руку, изгиб бедер. Бершад кивнул на меч: – Ты же знаешь, что вручать его мне – преступление. Изгнанники лишались права на меч. Любому жителю Терры позволялось обезглавить человека с синими прямоугольниками на щеках, если у того обнаруживали стальной клинок. – Отвергать дар короля – тоже преступление, – сказала Эшлин, бросив меч на кровать. – Я вошла в зал как раз в тот миг, когда ты готовился убить моего отца. – Да, готовился. Эшлин кивнула, сощурив глаза: – Я с ним не разговаривала десять лет. После того что он с тобой сделал, я не могла даже жить рядом с ним. – Зато сейчас вы не разлей вода. – Мои старшие братья погибли, – сдержанно произнесла Эшлин. – А когда умрет и он, кому-то придется повелевать Альмирой. Так что этим займусь я. – Эшлин, – прервал ее Бершад. – Ничего страшного. Я сам озлобился почти на всех в Альмире из-за того, что со мной случилось. На Гертцога. На отца. Но больше всего – на себя. А вот тебя я никогда не винил. – Он улыбнулся, указав на окно. – Помнишь, как я взбирался на башню, к тебе в спальню? Напряженные плечи Эшлин чуть расслабились. – Помню, как я за тебя волновалась, – со смехом произнесла она. – Тебе смерть была не страшна, лишь бы залезть ко мне в постель. Я хотела было дождаться тебя в верхних покоях, но решила, что ты уже не в том возрасте, чтобы карабкаться по стенам. Вдобавок нам с тобой надо поговорить. Без посторонних. – Неужели ты улизнула от Хайден? – удивился Бершад, вспомнив, что телохранительницы в коридоре не было. – Нет, она тут неподалеку. Научилась создавать для меня иллюзорное личное пространство. И позволяет мне утолять свои желания в те редкие моменты, когда это возможно. – Значит, ты не в первый раз бродишь по ночам в башне? Она взглянула на него с до боли знакомой лукавой улыбкой: – Ты же сам сказал, четырнадцать лет – это очень долго. – Да. – А тебе идут татуировки… – Она приложила руку к своей щеке, туда, где изгнанникам наносили синие прямоугольники. – Повезло. Мало кого они украшают. Бершад сообразил, что она впервые видит его позорные отметины. Как только он вернулся из Гленлокского ущелья, его схватили у ворот Незатопимой Гавани, отобрали меч, вытатуировали прямоугольники на щеках и отправили восвояси. Никаких прощаний. Никаких последних встреч с любимой. – Я просил зеленые, под цвет глаз, – сказал он. – Увы, не вышло. – Синие тоже хорошо, – ответила Эшлин и потупилась. Заметив, что она умолкла, Бершад сказал: – Я очень расстроился, когда узнал о смерти твоего мужа. – Вот только не надо врать, – усмехнулась Эшлин. – Хаванат был дурак и пьяница. Хорошо, что он не станет королем Альмиры. – А по деревням судачат, что ты его убила. Папирийским заклятьем или как-то еще. – Ну да, а еще говорят, что у тебя елдак в руку длиной. Но мы-то с тобой знаем, что это не так. Бершад не смог сдержать ухмылки: ему всегда нравилось, что с прелестных губ Эшлин с легкостью срываются скабрезности. – Короче, Хаванат дважды в неделю вдрызг напивался на королевской барке. Удивительно, как он раньше не утонул. Они поглядели друг на друга. Бершад прекрасно понимал, что она пришла убеждать его в необходимости убийства императора Мерсера, но хотел сначала просто поболтать с ней, как в молодые годы. Хотя бы несколько минут. Даже если болтовня была сплошным притворством. – Судя по слухам, ты все еще интересуешься драконами, – сказал Бершад.