— Этот твой, — с брезгливостью произнес старик и дулом пистолета подтолкнул к Климову толстяка. — Дарю. — Нэ убывай, нэ убывай, — сложив ладони, умолял Мехмет, подползая к Александру, — нэ убывай. Дэнгы бэри, всэ бэри, машина бэри, всо атдам! Всо, всо, всо! Толка нэ убывай! Климов посмотрел в слезящиеся глаза грозного Мехмета. Деньги? У Мехмета много денег, а жизнь одна, как и у него, Климова, как и у Инги, как и у любого зверя, которого ведут на бойню. А сколько слез и крови пролито, чтобы Мехмет наслаждался своими деньгами? Чужих слез, чужой крови. Сколько чужих жизней оборвано? Кого видел в последнюю секунду своей жизни моливший Климова о пощаде Адыл Мехметов? Высокого широкоплечего парня в черных джинсах и рубашке, сжимавшего в руке окровавленный меч? Палача в красном колпаке с прорезями для глаз? Жестокое лицо и закованную в кольчугу могучую фигуру сына самого Одина, норманна Эйрика, прозванного врагами Бесстрашным? Пощадить? Не убивать? Нет, не для пощады сковал Габриэлю де Шатуану этот меч пирейский кузнец-колдун. Жалость? Она неведома Вотану и потомкам его… Может быть, и не рука Александра Климова, силою обстоятельств загнанного в угол на излете самого кровопролитного в истории человеческой века, а не знавшая жалости рука древнего почти легендарного предка, Анслена, младшего сына Генриха Совы, в широком размахе взметнула меч крестоносца, обрушивая его на шею врага? Нет! Зачем лгать себе? Здесь в этой комнате принимал решение человек с окровавленным мечом. Он сам, Александр Климов, а не предки его. Именно его рука в широком размахе взметнула меч крестоносца, обрушивая клинок на толстую шею врага. И… бритая голова Адыла Мехметова покатилась по полу. Саша разжал пальцы, выпуская из рук свое оружие. — Ну вот, — сквозь пелену услышал Саша голос Ивана Ивановича. — Теперь тебе легче будет понять, почему я убил всех этих людей. Если бы твоя подруга не растерзала вот в этой самой комнате твоего отчима, возможно, ничего бы и не случилось. Я выполнил бы контракт, получил бы с Носкова причитавшееся мне вознаграждение, и все… — Климову показалось, что в голосе старика слышится сожаление. — А потом? Прошло бы несколько лет, и я бы умер… Я ведь старик. Но дело в том, что я уже умер однажды. Мои коллеги решили, что тормоза в моей машине — вещь излишняя. А я любил ездить быстро, как ты. И я сгорел в салоне служебной «волги». Мои соратники опознали мой обгоревший труп, прочли речи над моей могилой и забыли… Но случилось так, что мертвец вернулся с того света. И вся милиция, прокуратура, контрразведка да Бог весть кто только не строит предположений относительно серии загадочных убийств… Ближе всех к разгадке подобрались, само собой разумеется, мои бывшие коллеги. Надо отдать им должное, один из тех, кто хоронил меня, до сих пор возглавляет местную службу безопасности. Мне пришлось даже убрать своего собственного связного, который нет-нет да и подкидывал мне ту или иную работенку. Да и зачем он мне теперь? С такими-то деньгами? Кроме того, предлагал он мне всякую ерунду. В большинстве случаев справился бы и новичок. И вот — такая удача! Я ведь не простой убийца, банальный уголовник, готовый пырнуть ножом кого угодно ради того, чтобы лишний раз ширнуться. Нет, я своего рода поэт, художник, картины которого написаны кровью. Я могу смело поставить свою подпись под изображением горы черепов тех, кому я подписал смертный приговор. Я архитектор, создавший монумент самому себе… — Ты псих, — усталым тоном произнес Климов. — Просто еще один бедолага, не выдержавший скоростей нашего века, раздавленный колесом истории. Ты спятил. Вот и все. — Псих? — переспросил Старик. — Не больше, чем ты, Саша. Теперь ты узнал вкус крови, и не говори мне, что это была самооборона. — Иван Иванович дулом пистолета показал на обезглавленное тело Мехметова. Тут только Климов заметил, что второй пистолет, который старик сжимал в левой руке, исчез. — Те трое — да, а этот — нет. Можешь не говорить мне, но я знаю, как тяжело тебе было сдержаться у Олеандрова. Тебя загнали в угол? Не дали возможности выбирать? А у кого он был, этот выбор? У меня его тоже не было. — Ты что-то заговариваешься, приятель, — не в силах спорить, возразил Саша. — То ты творец и поэт, то выбора, видишь ли, тебе не дали! Что-нибудь уж одно, а то как-то непонятно получается. — Очень даже понятно, — не согласился Иван Иванович. — Талант дает художнику власть, а власть не оставляет выбора. — Можно капусту сажать, говорят очень полезное занятие. — Капусту? — усмехнулся старик. — Что ж, я подумаю об этом. А сейчас, прощай. Мне даже жаль убивать тебя. Ты смелый парень, и ты только начал познавать жизнь, добравшись до верхушки нижней части айсберга. Твоя подруга познала сладостный вкус крови гораздо раньше. И тем не менее… — Старик поднял пистолет. — А как же твое обещание? — скорее с любопытством, чем с беспокойством, поинтересовался Александр, который уже как-то свыкся с мыслью о том, что не пережить ему сегодняшнего вечера. — Я помог тебе найти деньги, ты ведь обещал отпустить нас. — Очень жаль, но подобные обещания никогда и никем не выполняются. Ты свое дело сделал. Посмотри в лицо смерти, она пришла за тобой. «Что это за странный рык?» — только на секунду замедлил движение своей не знавшей промаха руки страшный старик. Только на секунду повернул он голову влево, туда, где стояла подруга Климова, молча и, казалось, безучастно внимавшая беседе двух мужчин. Что-то похожее на страх или, может быть, изумление — что это? — мелькнуло в глазах Ивана Ивановича, когда оскаливший пасть зверь прыгнул на него, вцепляясь острыми зубами в запястье сжимавшей пистолет руки. Прогремели несколько, не причинивших никому вреда выстрелов. Злобное рычание волка и сдавленный стон сильного, не привыкшего к поражениям и потому не желавшего сдаваться человека слились воедино. Превозмогая боль, старик свободной рукой уже почти дотянулся до торчавшей у него из-за спины рукояти второго пистолета, когда еще один зверь прыгнул на него, опрокидывая на мягкий ковер и разрывая зубами горло… Климов, выплевывая изо рта куски окровавленной плоти, с трудом поднялся и посмотрел на Ингу. Губы и лицо девушки были вымазаны кровью. Саша повернул голову и равнодушно окинул взглядом обезображенный труп старика в олимпийке, затем он обернулся, осматриваясь вокруг, и повсюду взгляд его натыкался лишь на мертвые тела. Инга молча подошла к окну, распахнула шторы и рванула на себя рамы. Вместе со свежим воздухом летней ночи в комнату ворвался рев динамиков из двора, где веселилась молодежь. Напряженно пульсировала бас-гитара, и низкий хриплый голос небрежно выкрикивал слова: Not to touch the earth Not to see the sun Nothing left to do But run, run, run, Let’s run. Let’s run House upon the hill Moon is lying still Shadows of the trees Witnessing the wild breeze Come on, baby, run with me Let’s run Run with me, run with me Run with me, let’s run…[29] — Бежим co мной, — произнесла наконец Инга. — Бежим, любимый, нам нет места в этом мире. Волк в городе может жить лишь в клетке. Наше место в лесу, где все так, как было и тысячу лет назад. То, что устроено людьми, слишком быстро меняется, портится, приходит в негодность, ржавеет и разлагается. Там, за окном, — дорога в вечность, а здесь… Они придут. Я уже слышу, как свистят тормоза машин. Впереди у нас свобода, за спиной — рабство. Нам не простят того, что мы волки, того, что мы хоть на миг можем сделаться свободными. Рабы не прощают таких вещей. Нас разлучат. А я не захочу жить без тебя. Я умру, а тебя раздавят. Сделают таким, как они все. Не лучше ли было тогда, чтобы он убил нас и ушел, посмеявшись над ними? — Инга кивнула в ту сторону, где лежало тело страшного убийцы. — Бежим со мной. Там, под забором, есть собачий лаз, я уже однажды воспользовалась им, когда тот не оставил мне выбора… Мне не нравится, когда меня насилуют. — Похоже, что выбора нет и у меня, — усмехнулся Климов. — Ты права, мне тошно в этой затхлой пещере, хоть все окна раскрой, все равно не поможет… — У нас обоих нет выбора, — сказала Инга. — Познание — власть, а власть не оставляет выбора. — Как талант? Инга не ответила, а только спросила: — Бежим? Они уже близко, я чувствую, как хлопают ворота, как бесшумно снимают они часовых, оставленных Мехметом. Еще несколько секунд, и они окружат дом. Бежим? — Бежим! — Бежим, — повторила Инга, сбрасывая с себя маечку и расстегивая шорты. — Раздевайся, мы уходим навсегда. Нам больше нет нужды в этой фальшивой оболочке. Климов проворно скинул одежду и вслед за Ингой ступил на подоконник. * * * — Оборотень, — произнес Орехов, склонясь над трупом старика в олимпийке. — Оживший покойник. Герман Кирьянович Безуглов. Однажды я уже опознавал его труп. — Поднявшись, генерал посмотрел в удивленные глаза майора Богданова. — Ты и не помнишь, поди? Маленький был, в школе учился. В автокатастрофе погиб первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Машеров… Вот она лежит, причина той автокатастрофы. Майор ничего не ответил. А что тут было отвечать? — Мехметов мертв, — сказал он, словно бы кто-то нуждался в этом заявлении. — Голову как бритвой срезало. — Теперь мы вряд ли чего-нибудь от него добьемся, — покачал головой генерал и с грустью добавил одному себе: «Все, Орехов, пакуй вещички, такого тебе не простят». — Климова и Лисицкой нигде не видно? — спросил майор своих сотрудников, осматривавших тела убитых. Хотя, зачем спрашивать? И так видно, что, кроме Мехметова и его подручных и этого вот странного старика с перегрызенным горлом и превращенным в кровавое месиво запястьем правой, все еще сжимавшей мертвыми пальцами пистолет, руки, в гостиной никого нет. — Тут одежда чья-то валяется, товарищ майор. Богданов взял из рук сотрудника черные джинсы и рубашку. Размер вроде подходящий, а это женское… — Похоже, догола разделись, — пробормотал Богданов. — Купаться, что ли, пошли? — бросил кто-то. — Что еще за шуточки? Надо осмотреть все вокруг. Не уйдут. Последние слова майор произнес с сомнением. Эпилог — Пойдем, пойдем гулять, Филя, — проскрипел Мартын Иванович, надевая ошейник на сироту Флибустьера. — Пока, брат, у нас так: шаг влево, шаг вправо… Ты хоть и умной пес, а волюшку почуешь да и забежишь куда… А енти понаехали опять. Рыщут все. Лучше б утихомирили дебоширов, полночь скоро, а у них все грохочет. Так нет же… — продолжая ворчать старик, выводя пса на улицу и украдкой оглядываясь по сторонам, хотя чуть ли ни всему поселку было известно, что старик пригрел у себя собаку. Сожрала овчарка хозяина или нет — кто знает? Не видно ее и ладно. Хотя некоторые, проявляя жалость, начали уже носить Перегудову кости. Каждому такому доброхоту сторож, прижимая к губам палец, доверительным шепотом сообщал, что собачка-то не виновата, что людей-преступников искать надо, и просил никому не раскрывать его страшную тайну. Отойдя подальше к лесу, старик в сердцах произнес: — Опять кого-то на даче той ловят. Не уймутся! Все им собаки виноваты, вот язви их в душу… Однако чую я, Филя, скоро тебе амнистия выйдет, заживем мы тогда… Эх и заживем… Поднялся ветер. Из-за рваных темных облаков выплыла полная луна, и где-то очень далеко, в лесу, раздался волчий вой. Очень сильный, матерый, серый с черным чепраком самец волка так и прыгал, так и вился вокруг своей самки, серой с большими рыжими подпалинами волчицы. Купаясь в серебре лунного света, они бежали все дальше и дальше к опушке леса, откуда звал их голос собрата. Выйдя за пределы поселка, туда, где домов уже не было и где начинался заливной луг, Мартын Иванович совсем было собрался спустить собаку с поводка: пусть пес порезвится, а то ведь приходится бедолаге целыми днями лежать. Осторожный старик на всякий случай решил осмотреть окрестности. Вдруг чего?.. Перегудов буквально остолбенел, не поверив своим глазам. И выпил-то ведь немного… Из чего, гады, водку гнать учали? Ах, сволочи! Старик зажмурился, вновь открыл глаза, но это не помогло: он опять увидел всю ту же, приведшую его в полное изумление, если не сказать хуже, картину. Прямо по заливному лугу, подставляя обнаженные тела лунному свету, смеясь и резвясь, то обвивая друг друга руками, то хватая друг друга губами за мочки ушей и заливаясь слезами радости, бежали высокий широкоплечий мужчина и худенькая, стройная, казавшаяся совсем миниатюрной рядом со своим приятелем девушка.