— Да, — кивнул генерал и подумал: «Должен же был кто-то вывести его на клиента? Должен». Отпустив служебную «волгу» на набережной, генерал с удовольствием прошел пешком несколько десятков метров, наслаждаясь красотой пейзажа и, с сожалением бросив последний взгляд на безмятежную гладь реки, свернул к подъезду четырехэтажного, довоенной постройки, выкрашенного в бледно-красный, точно полинявший, дома. Генерал поднялся по лестнице на второй этаж и, остановившись у высокой двустворчатой двери, позвонил. Долгое время никто не открывал, казалось, что квартира пуста, но Орехов, пришедший без предварительной договоренности с хозяином, знал, вернее, чувствовал — тот дома. Наконец из глубины квартиры раздались шаркающие стариковские шаги. Защелкали замки и щеколды, дверь приоткрылась на длину темной металлической цепочки, и из щели на генерала снизу вверх внимательно посмотрели прищуренные слезящиеся глаза. «Бог ты мой, — Всеволод Иванович поразился перемене, происшедшей во внешности бывшего начальника. — Как он постарел. А ведь всего-то на пять лет меня старше. Неужели и я вот таким стану, когда спровадят на пенсию?» — Что, Орехов, не узнал? — спросил хозяин с горьковатой иронией в голосе. — Пришел? Пришел, а я уж думал не увижу тебя раньше, чем ты над гробом моим речь толкать будешь. Ну, входи раз пришел. Козырять не буду, хоть ты и генерал-лейтенант. Дверь на несколько секунд снова закрылась, звякнула цепочка, и, только уже входя в коридор, Орехов произнес: — Здравствуй, Егор Федорыч. * * * После горячей ванны, ужина с выпивкой и бурной ночи, проведенной им в постели с Ингой, сомкнувший глаза лишь под утро, Климов проспал до полудня. Умывшись, он, как был голый, начал слоняться из угла в угол по однокомнатной квартире своей подруги, мысленно подводя итоги своих вчерашних буйных развлечений. Саша не мог не рассмеяться, вспоминая разборку представителей двух ведомств во дворе его дома. Хотя, если подумать, смешного тут было мало. Где он, тот дом? Нету. Старик Барбиканыч страшно расстроится, лишившись поставок колбасы. Он поди уж со счета пачку зеленых снял. А благодетель его в бега ударился. «Хорошо хоть у меня крыса поселилась, — со вздохом подумал Александр. — Этот и без датской ветчины и без докторской колбасы проживет. Не кошка, не собака». Саша вспомнил свою жену Марину, не раз уговаривавшую его завести собачку. Климов сопротивлялся как мог. Марина — этакое субтильное существо с нежной кожей, огромными серыми глазами и длинными ресницами, которыми она либо томно хлопала, либо, когда хотела добиться чего-нибудь своего, часто-часто моргала, отчего казалось, что девчонка эта (женщиной ее назвать язык не поворачивался) вот-вот расплачется. Саша понимал, что, если не устоит и согласится, на нем повиснет не только материальное обеспечение молодой семьи, обязанность уделять побольше времени, то есть исполнять капризы инфантильного и не приспособленного к жизни существа (побольше времени, а работать когда?), но и ежедневные выгулы собаки, которую еще надо кормить, даже, кажется, учить чему-то. Он выстоял, согласившись на котенка, но получил у жены прозвище «злобного эгоистичного типа». Впрочем, пока работала созданная ими с Лешкой артель, все шло хорошо. Но вот, когда «трест» лопнул и денег в кармане у Александра стало мало, коротенькие ссоры, кончавшиеся неизменными объятиями, поцелуями и заверениями в вечной любви, стали перерастать в яростные скандалы, где «кровь лилась рекой». Собачку? Котенок в короткий срок вырос и превратился в «гнусного», по Сашиному собственному определению, котяру. Вот уж кого с полным правом можно было назвать «злобным и эгоистичным». Сидор не желал считаться ни с чьим мнением, ни с чьими потребностями, кроме своих собственных. Излишне говорить, что после воспоследовавшего за изменением материального благосостояния супругов Климовых разводом, Александр стал единственным владельцем своенравного животного. Кот, к Сашиному удивлению, изменил свое поведение, он стал менее наглым и даже ласковым, словно жалел хозяина. Однако, убедившись, что тот не сильно расстроен потерей любимой жены, возрадовался. Пожалуй, Климов не удивился бы, если бы кот, умей он говорить, сказал ему: «Молодцы мы с тобой, спровадили эту сучку». Так они прожили несколько лет. Кот по-своему оценивал подружек своего хозяина. Те, которым Сидор не выражал своего благорасположения, долго не задерживались. Просто не выдерживали, когда чьи-то длинные и острые когти, на подленько вытянутой из-под кровати мягкой пушистой лапе, хватали жертву за лодыжку. И попробуй-ка дернись, тут же кожа окажется расцарапанной в кровь. «Интересно, а как белокожая Инга прореагировала бы на такое обращение? — подумал Климов. — М-да, девка, которая летает по городу на скорости сто восемьдесят километров в час, утирая нос гаишникам, уводя у них из-под носа «добычу», наверное, сумела бы найти общий язык со своенравным котярой». Впрочем, зверя этого давно нет в живых. Лешка тогда уже сгонял первый раз в Польшу, он недоумевал и злился, почему это лучший друг не желает разделить его странствия. Причина была все в том же коте. На кого оставить такого мерзавца? Жизнь шла, надо было работать, а для этого приходилось ездить. Зверь словно почуял, что мешает хозяину, а может, чем-то заразился или просто уже состарился. Он перестал есть, сделался необычно угрюмым… Сидор умер легко. Саша закопал могучее пушистое кошачье тело, странным образом сплюснувшееся, точно мяч, из которого выпустили воздух, под раскидистым деревом. Впрочем, тогда стояла кислая дождливая зима и листьев не было. Климов долго ковырял мерзлую землю одолженной у дяди Федора саперной лопаткой. А потом несколько минут молча и тупо смотрел на фланировавших вокруг собаковладельцев… Собачку, говорите? Хм? Собачку? «Нет, ребята, Барбиканыч не собачка, это тот самый зверь, которому никто на фиг не нужен. Прямо какой-то постаревший и уставший от кровопролития Анслен де Шатуан… Эк, ты парень хватил». И сам удивляясь своей не в меру разгулявшейся фантазии, Климов забрался в хозяйский холодильник, содержимое которого не поражало воображение своим богатством и многообразием. Александр отломил кусочек сыру и сжевал его прямо перед открытым холодильником. Позавтракав таким образом, Саша отправился на кухню, чтобы приготовить кофе. Он едва успел поднести к губам чашку, когда в дверь позвонили. И, хотя Климову было четко сказано, чтобы он никому не открывал, Саша, после второго или третьего настойчивого звонка, обмотав вокруг бедер полотенце, пошел-таки к двери. Климов с удивлением уставился на мужчину, на простоватом лице которого застыло виноватое выражение. Человек этот, державший в руках букет цветов и коробку конфет, удивился, судя по всему, еще больше, чем сам Климов, потому что открыл рот и, выпучив глаза, воззрился на отворившего ему дверь практически голого незнакомца. Затем, растерянно оглядевшись вокруг и, видимо, убедившись в том, что ни подъезд, ни этаж он не перепутал, с трудом шевеля языком, выдавил: — А где… э-ээ… На-та-ша? — Хрен ее знает, парень, — пожал Александр плечами. — Я тут со вчерашнего вечера сижу и никакой Наташи не видел, ты, часом, не перепутал чего? — Не-ет. — Ну извини, я смотрю ты по делу пришел. — Саша показал на цветы и конфеты в руках странного своего собеседника, который, надо думать, притащился в гости к Ингиной подружке. (Таково во всяком случае, было предположение Климова. Девчонки часто живут вместе, они, наверное, труднее переносят одиночество.) — Может, она скоро придет, я здесь всего второй раз, не освоился еще пока… Хочешь, заходи, подождем вместе. На предложение это незнакомец отреагировал как-то странно. Он окинул Климова с головы до ног, неестественно долго задержавшись глазами на полотенце, и, решительно замотав головой, промямлил, что зайдет позже. — Дело хозяйское, — бросил Саша и закрыл дверь. Однако странный тип не ушел, а остался на лестничной площадке. Саша это чувствовал, не говоря уже о том, что звуков удалявшихся шагов он не слышал. На богдановского агента, равно как на милиционера или мехметовского подручного, мужчина этот не походил. Наверное, все-таки следовало послушаться Ингу и не открывать никому. И что это еще за Наташа такая? Не став, однако, понапрасну ломать голову над поведением этого таинственного визитера, Климов пошел пить свой кофе, который как раз успел немного остыть и теперь был, что называется, в самый раз. Саша нашел в шкафчике залежи всевозможных печений, конфет и пряников. Он усмехнулся: «Сладкоежка». Странная все-таки девка. Сам Климов машину водил очень прилично, а вот мотоциклов побаивался. Осмелился бы он оседлать «ямаху», чтобы мчаться на ней со скоростью сто восемьдесят километров в час по городу? Пусть даже ночью, когда машин мало. Лет пятнадцать назад, может быть. А сейчас? Нет, не осмелился бы. Ни за что. Нежная, как у ребенка, кожа и неистовая страсть, просто безумие какое-то. Саша не случайно вспомнил о Марине, с которой уж лет десять тому, как развелся. Две эти женщины были чем-то внешне похожи. Два этаких субтильных создания. Почему два? А Лена, та из-за которой он чуть не взлетел на нары? Она ведь тоже, если перефразировать «Deep Purple», same kind of woman[23]. Внешне. Именно так. Наверное, такие женщины, вообще его, Климова, тип. Если не смотреть в глаза Инге, не слышать ее хрипловатого голоска, можно подумать, что она не в состоянии без посторонней помощи перейти дорогу, под стать Марине, в которой самостоятельность проснулась только тогда, когда они с Сашей расстались. Но сходство было лишь внешним и потому обманчивым. Прямой взгляд. Ехидная усмешка… Александр вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется увидеть Ингу именно сейчас. Где она носится?! Не успел Александр вдоволь вкусить от хозяйкиных щедрот и завершить свои размышления, как в дверь вновь позвонили. «Пусть валит за бутылкой, — решил Климов, не сомневаясь, что, открыв дверь, вновь увидит странного типа с цветами и конфетами. — И пусть сидит ждет свою Наташу. Хотя, нет… Инга придет, не надо перед ней с пьяной мордой…» Саша, щелкнув замком, потянул на себя ручку двери. На пороге он увидел миниатюрную и довольно хорошенькую шатенку лет двадцати пяти — двадцати восьми, пронзавшую его внимательным взглядом. — Можно войти? — спросила она и, не дожидаясь ответа, шагнула в квартиру. — Я Наташина соседка, меня Светой зовут. — Климов, — представился Саша, впуская новую гостью. — Александр. Женщина деловитой походкой, совсем по-хозяйски прошла в кухню. — Кофе? — предложил Александр и поинтересовался. — И вообще, чем, так сказать, обязан? От кофе Света отказалась и, присев, внимательно, изучающе посмотрела на Климова. Тот ответил вопросительным взглядом. — Вы извините, Александр, — негромко, но уверенно начала соседка. — Может быть, я лезу не в свое дело… Но, понимаете… — Она на секунду замялась и, прищурившись, буквально стрельнула глазами во все еще продолжавшего недоумевать Климова. — Вы ведь здесь впервые? — неожиданно спросила она. — Вовторые, — счел нужным внести уточнение Александр. — Неважно. А Михаил Андреевич и Наташа знакомы уже давно, — заявила Света. — Они собираются пожениться, завести детей. Михаил Андреевич очень любит детей. Недавно они поссорились… — Кто? — перебил Климов, изобразив на своем лице гримасу сочувствия и вежливого недоумения. — Дети? — Михаил Андреевич и Наташа, — строго ответила Света и продолжала: — Михаил Андреевич очень переживает, он все эти дни места себе не находит… Наташа тоже. Просто она гордая и не хочет первой мириться. «Скажите пожалуйста, какие утонченные люди, — подумал Саша, кивая головой. — Только на кой черт я все это слушаю, а? Да ладно, все равно делать нечего. А Михаил Андреич, это, конечно, тот мудак с цветами и конфетами. К соседке побежал, за сочувствием… мокрица». Желание выпить с воздыхателем неведомой Наташи у Климова моментально испарилось. Соседка же не унимаясь продолжала расписывать нежные чувства, связавшие души двух любящих людей. — Все замечательно, — не выдержал наконец Александр. — А я-то тут причем? Пусть любят себе на здоровье! Глаза Светы потемнели от возмущения. — К чему же такой цинизм? — произнесла она с трагической ноткой в голосе. — Или ранить чувства людей для вас дело обычное? — Как нечего делать, — заверил Свету Климов, которому весь этот разговор уже начал казаться просто идиотским. — Очень прискорбно, — совсем уже патетическим тоном персонажа из фильма «кошмаров и ужасов», как называл шедевры индийского кинематографа Климов, воскликнула Света, вставая. — У вас нет сердца. Но вашим замыслам не суждено будет осуществиться. Я открою Наташе глаза на то, какой вы есть. — Обязательно сам открою глаза этой вашей замечательной Наташе! — крикнул Климов вдогонку, покидавшей квартиру соседке. — Если когда-нибудь ее увижу, конечно. Света, остановившись на секунду, обернулась, смерила его презрительным взглядом, дернула плечиками и удалилась. Захлопнув дверь, Саша задумчиво покачал головой. Вокруг кипел и бурлил самый настоящий океан страстей, в котором он, Климов, плавал этакой бочкой с дерьмом, разрушая узы нежной любви и пламенной дружбы Михаила Андреевича и Наташи. Что это еще за Наташа? Задав себе этот вопрос, Саша подумал, что не худо бы надеть брюки, а то еще кого-нибудь принесет нелегкая расспрашивать про Наташу. Казенного богдановского костюма, с которым за последние дни Саша просто-таки сжился, нигде не было. Не найдя его на «открытой местности», Александр решил посмотреть в шкафу, чего ему делать почему-то очень не хотелось. Вместе с тем расхаживать в набедренной повязке становилось тоже как-то негоже. Открыв наугад створку шкафа, Саша инстинктивно отстранился, увертываясь от какого-то вывалившегося прямо ему под ноги предмета. Нагнувшись, Саша поднял его и с изумлением уставился на превосходную рыжую копну волос. — Черт возьми! — воскликнул Климов. — Это же парик. * * * «Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, — мысленно считал, лежавший на постеленном на полу спортивном, пропитанным потом мате человек, — сорок, сорок один… пятьдесят восемь, пятьдесят девять и… шестьдесят». Блины штанги коснулись покрытого крашеной древесно-волокнистой плитой поверхности пола. Мужчина протянул руку, остановил секундомер и издалека посмотрел на циферблат. — Старею, — произнес он негромко. — Старею. Полторы минуты. Хотя все же лучше, чем еще десять дней назад. Он понимал, что прогресс этот связан с эмоциональным подъемом, который, в свою очередь, являлся прямым следствием проделанной за эти дни работы. Он уж и не надеялся… Чего ждать от жизни одинокому семидесятипятилетнему старику? Ничего. Впереди — болезни, недомогания и тихая смерть в постели. Если повезет, соседи забеспокоятся, позовут участкового, и труп не успеет сильно разложиться. Впрочем, мертвецу все равно. Сколько же лет был он простым советским человеком, шофером грузовика на обыкновенной автобазе? Он поднялся и, поставив на место штангу, убрал спортивный инвентарь: гантели, различные эспандеры, детскую «прыгалку», и отправился принимать душ. Зарядка была сделана. Стоя под струями горячей воды, старик не впервые уже за последнее время мысленно окидывал взглядом свою жизнь. Сирота, беспризорник. Голодное детство и отрочество. Детдом, срочная служба в Красной Армии. Мог бы стать снайпером, стрелял лучше всех в полку. Но повернулось все по-другому: НКВД, война, фронт, особый отдел. Нет, это не нравилось. И снова поворот. После Победы — служба в специально сформированном подразделении для выполнения особых, очень особых заданий. Затем сольная работа, по поручениям руководства тогда уже КГБ. Пик карьеры — специальное задание. Чистка, последовавшая за ним, и… смерть. А затем новое рождение. Скромного человека — Зайцева Петра Степановича. Женитьба, вдовство и ожидание старости. И вот, уже после московской замятни в августе, встретил он молодого лейтенантика. Да нет, не лейтенантика уже — подполковника, которого турнули из родного ведомства под горячую руку и досрочно проводили на пенсию. Как и почему поняли они друг друга, Зайцев сказать не мог. Словно почуяли один другого, и овдовевший старик, и полный еще сил отставной подполковник, бывший в далекой, забытой уже, прошлой жизни Петра Степановича юным желторотым младшим лейтенантом. Так началась еще одна — какая уже по счету? — жизнь сгоревшего в потерявшей управление, лишенной тормозов машине «специалиста». Теперь задания Зайцев получал редко, брал за работу не много, не для денег устранял он тех, за кого ему платили (много ли привыкшему обходиться минимумом старику надо). Главное другое, то, что занятие, которому посвятил он лучшую часть жизни, давало ему ни с чем не сравнимое ощущение власти над людьми. Бог даровал людям жизнь, а он, Зайцев (привык за столько лет к этой фамилии, сроднился с ней), ставил точку в цепочке поступков зачастую незнакомых ему людей, приходя и уходя незаметно. И ни надежная, тренированная охрана, ни разные сигнализационные устройства не могли отвратить занесенную над головой жертвы руку Судьбы. И рукой этой был он. Пусть не сам принимал он решения, не сам выбирал объект, не все ли равно? Главное — работа возвращала ему молодость, оправдывала его существование. Вот она — настоящая власть. Генеральные секретари, президенты, маршалы, генералы, окруженные сонмом помощников и порученцев, отдают приказы, и сотни, тысячи, миллионы людей отправляются на свидание с вечностью, но власть сильных мира сего призрачна и… слаба. Никто из них не гарантирован, что кто-нибудь из сотни не раз перепроверенных охранников не влепит им в лоб по тем или иным причинам кусочек свинца. Другое дело он, Зайцев. Бывший подполковник нужен ему лишь как звено, связывающее с заказчиком. Сколько же дел было за истекшие четыре года? Да разве есть смысл считать? Люди забывали выключить газ в плите, или вдруг в чьей-то машине портились тормоза, кто-то под влиянием минутного порыва, вызванного стрессом, кончал жизнь в петле или прыгал с балкона. Кого-то пырнули ножом хулиганы в собственном подъезде. Да мало ли какие случайности подстерегают человека? Всего и не перечислишь… И вот наконец настоящее дело, оно и должно поставить точку в теперешней жизни Петра Степановича и… в судьбе отставного подполковника. Зайцев не сомневался, что сделал все правильно, «проверив» всех участников «игры», разыграв все карты и оставив на руках одного лишь козырного туза. И… даму. Петр Степанович выключил воду и, тщательно вытерев сильное мускулистое, несмотря на годы, тело большим махровым полотенцем, отправился в комнату, чтобы надеть свой рабочий костюм.