– Это зависит от многих факторов. В среднем нужно от двадцати четырех до двадцати восьми часов. – Дорн, позвоните мне, когда профессор будет в состоянии говорить. – Сара повернулась, собираясь покинуть больницу. – Инспектор Геринген, – остановила ее доктор Хёуг, – когда пациент проснется… если он проснется, я дам вам десять минут и ни секундой больше. Вы поняли? Глубоко вздохнув, Сара кивнула и зашагала к выходу. Было почти два часа ночи. Она переночевала в том же номере отеля на окраине Осло. Вдали от посторонних взглядов позволила себе наконец разреветься и плакала долго, горько, безудержно. А утром боль никуда не делась, и страх перед будущим не исчез, зато в самые тяжелые предрассветные часы созрела решимость довести расследование до конца, каким бы опасным оно ни оказалось. Очертя голову, со всем отчаянием. Потому что это ее единственный шанс сохранить рассудок. Оставалось только надеяться, что у тела и души на все про все хватит энергии. День Сара провела в своем рабочем кабинете, изучая накопившиеся сведения. Прочитала вдоль и поперек отчеты криминалистов о вещдоках, собранных на обгоревших развалинах «Гёустада», – это помогло ей восстановить контакт с реальностью и систематизировать факты, но не дало ничего такого, что позволило бы понять, почему Ханс Грунд уничтожил свою больницу или кем был пациент 488. На всякий случай она позвонила офицерам Дорну и Нильсену, но профессор еще не вышел из комы. Под вечер, когда голова уже плохо соображала, Сара незаметно ускользнула из управления, купила сменную одежду и, заказав в номер отеля целый поднос роллов, поужинала, сидя по-турецки на кровати. На звонки сестры она за день ни разу не ответила и теперь написала ей эсэмэску, пообещав заехать, как только появится свободное время. Вопрос о продаже квартиры и поисках постоянного жилья отложила подальше. Около десяти вечера Сара набрала ванну, но в теплой воде пролежала всего несколько минут и вылезла – было неуютно и неспокойно на душе. Незадолго до полуночи ей наконец удалось заснуть. Телефон зазвонил, когда она металась в тревожном сне, из тех, в которых по кругу совершается одно и то же действие, но никак не может привести к нужному результату. Сара ответила и сразу вскочила, узнав голос офицера Дорна. – Грунд очнулся. На часах было 3:42. Через двадцать минут Сара размеренным шагом шла по больничным коридорам; сна уже не было ни в одном глазу. Офицер Дорн поджидал ее у ожоговой палаты с охапкой стерильной одежды. Облачившись во все необходимое, Сара устремилась к дверям, из которых как раз выходила доктор Хёуг. – У вас ровно десять минут. – Он под морфием? – Да. «Вот и славно, – подумала Сара. – Морфий подействует как растормаживающее средство, и профессора пробьет на откровенность». Ханс Грунд застонал, и она поспешила присесть на корточки рядом с кроватью. Обожженные веки директора дрогнули и открылись, мутный взгляд сфокусировался на Саре. – Профессор Грунд, я инспектор Геринген. Помните меня? Он медленно опустил и поднял веки, что, видимо, означало «да»; затем выдохнул едва слышно: – Где я? – В Университетской больнице Осло, с ожогами, полученными в «Гёустаде» во время пожара, который вы сами же и устроили. Ваше заведение сгорело до основания, шестнадцать человек погибли, несколько десятков получили травмы. Она ожидала увидеть в глазах Грунда удовлетворение, но он печально отвел взгляд. – Я… не должен был выжить. – Я вытащила вас из огня. – Зачем? – Чтобы понять, господин Грунд. Понять, почему вы совершили такое чудовищное преступление, когда мы расследовали обстоятельства смерти одного-единственного пациента. Профессор, как и прежде лежавший на животе, попытался повернуть голову, чтобы не смотреть на инспектора, но его лицо тотчас исказила гримаса боли. – Я не хотел… чтобы все так закончилось, – выговорил он, сделав паузу посреди фразы, поскольку ему потребовалось перевести дыхание. – Я всегда заботился о пациентах… Боже… Как мне теперь жить с этой виной?.. Вам надо было бросить меня там… Этого Сара никак не ожидала и машинально обернулась на стоявшего у окна офицера Дорна – он тоже выглядел удивленным. – Вы говорите так, будто считаете себя… жертвой, профессор. – Я это сделал, чтобы спасти жену и детей. Меня вынудили. Сара, более чем озадаченная, выпрямилась, пододвинула стул к изголовью кровати и села, не сводя взгляда с обожженного лица. – Кто вынудил? Грунд снова болезненно сморщился, зажмурив глаза, – электрокардиограф зафиксировал резкое ускорение пульса. Испугавшись, что доктор Хёуг отреагирует на сигнал тревоги и ураганом ворвется в палату, чтобы положить конец допросу, Сара встала и под настороженным взглядом офицера Дорна повернула рычажок на капельнице с морфием, увеличив дозу. Сердечный ритм Грунда начал снижаться и почти пришел в норму. Секунд через тридцать профессор открыл глаза. Его взгляд был устремлен в какую-то воображаемую точку в пространстве или, скорее, в памяти. – Появление Четыре-Восемь-Восемь в «Гёустаде» было не совсем таким, как я вам описал… Сара, снова севшая на стул, наклонилась поближе, чтобы не упустить ни единого слова. – Когда я сменил Олинка Вингерена на посту директора… Олинк посоветовал мне хранить в тайне историю и личность этого пациента, предупредив, что иначе они придут за моей семьей, так же как раньше грозились прийти за… его близкими… – Погодите, кто такие «они»? Вы хотите сказать, кто-то шантажировал прежнего директора «Гёустада» с целью скрыть информацию о пациенте Четыре-Восемь-Восемь, а потом вы унаследовали эту угрозу вместе с должностью? Грунд подтвердил движением век. – Профессор, мне нужно знать, кто приказал вам держать эту информацию в секрете и почему. Во взгляде Ханса Грунда отразилась беспомощность, он облизнул губы, и Сара тут же поднесла к его рту стакан воды с соломинкой. Сделав глоток, профессор продолжил: – На следующий день после назначения в «Гёустад» мне позвонил какой-то человек, знавший о моей жизни все подробности – о жене, о двоих детях… – Он снова замолчал, будто погрузился в воспоминания. – И чего этот человек от вас хотел? – поторопила Сара. – Чтобы я держал пациента Четыре-Восемь-Восемь в изоляции и продолжал делать ему инъекции ЛС-34. Я побоялся спорить. – Кто поставлял вам ЛС-34? Ханс Грунд вздохнул: – Каждый месяц посылку с препаратом приносил простой курьер, отправителя мы не знали. И никто не требовал платы. Так было еще во времена Олинка, и при мне ничего не изменилось. – Кто колол ЛС-34 пациенту? – Кто-нибудь из медперсонала… допущенного в охраняемый сектор… – Сандвик или Лунде, да? Профессор опустил и поднял веки. – Они знали, что это запрещенный препарат? – спросила Сара, взглянув на часы – осталось всего две минуты, а она пока ничего конкретного не добилась. – Не думаю. Вряд ли их это интересовало. Дело санитаров – выполнять распоряжения врачей. – Что за опыты вы проводили над пациентом Четыре-Восемь-Восемь? – В подвальном помещении был загадочный аппарат, к которому я должен был его подключать… с помощью электродов… и выставлять определенные показатели по инструкции… Потом следовала инъекция ЛС-34. Через секунду на бумаге распечатывалась серия… странных значков. – Значки были похожи на те, которые Четыре-Восемь-Восемь рисовал на стенах палаты? – предположила наугад Сара. Ей показалось, что Грунд сейчас лишится сознания – он быстро слабел, уже не мог сфокусировать взгляд. – Не… знаю. – Вы не пробовали анализировать эти «граффити», профессор? И не задавались вопросом, почему пациент так ожесточенно разрисовывает стены? Грунд ответил чуть слышным вздохом. – Олинк Вингерен еще жив? – Сара теперь то и дело посматривала на дверь палаты. – Да, наверное… – Почему сейчас вы решились рассказать о шантаже, хотя, вероятно, жизнь ваших детей и жены все еще под угрозой? – Не знаю… Думаю, больше они ничем не рискуют, потому что я избавился от… всего… «Морфий в сочетании с желанием искупить вину, – мысленно отметила Сара. – Адская сыворотка правды». В этот момент в палату ворвалась доктор Хёуг и решительно направилась к кровати. Даже не спросив, закончила ли Сара допрос, она повернула рычажки на капельницах со снотворным. Сара, пользуясь последними секундами, наклонилась к профессору. – Когда вы активировали взрывной механизм… – начала она. – Да, – перебил Грунд. – Я знал, что погибнет много людей. Но сделал это, потому что ситуация вышла из-под контроля… Я верующий, инспектор… вы же видели распятие в кабинете… и знаю, что попаду в ад… Но я думал о дочери и о сыне… Я пошел бы на все, чтобы их спасти… и сделал бы это снова… Мои дети… Инспектор… защитите их… – Обожженные веки задрожали и закрылись. – Спасибо. Вы приняли правильное решение, – сказала Сара врачу.