— Ему не нравилось, что я пел на левых митингах. Вы тоже ругали меня за это, крестный. А Джек Уолес прозвал меня коммунистом, правда, ничего поделать не мог, никто ему не поверил. Потом я еще увел девчонку, которую он хотел прибрать к рукам. Случайно увел, на одну ночь всего, так получилось. Она сама повисла на мне, что же я мог поделать? Все беды до кучи. Эта развратная стерва Марго гонит меня из дому, Джинни и дети меня обратно не примут, разве что приползу на коленях. И вдобавок ко всему, я не могу больше петь. Что мне делать, крестный, что мне делать? Лицо дона Корлеоне не выражало сочувствия. Он смотрел холодно и презрительно. — Прежде всего, веди себя, как подобает мужчине, — сказал он, и черты исказились гневом. — Как подобает мужчине! — проревел он, Потом, перегнувшись через стол, со свирепой нежностью сгреб волосы Джонни в кулак и притянул к себе его голову: — Господи милосердный, да как же это вышло? Как, прожив столько лет со мной рядом, ты остался ничтожеством? Что это за потаскун голливудский, способный только лить слезы и взывать о помощи? Что за бабья истерика: «Что мне делать? Что мне делать?» Это произошло так неожиданно, и Джонни был изображен так удивительно похоже, что Хейген и сам Джонни не могли удержаться от смеха. Дон Корлеоне с удовлетворением замолчал. С минуту он размышлял, глядя на любимого крестника, как бы среагировали его родные сыновья, задай он им подобную взбучку. Сантино, тот надулся бы и стал потом назло куролесить. Фредо всерьез испугался и забился в угол. А Майкл, скорее всего, ответил бы холодной улыбкой и надолго скрылся из дому. Нет, до чего все-таки славный малыш этот Джонни: и смеется искренне, и собрался уже с духом, вполне понимая крестного. Дон Корлеоне заговорил опять: — Мало того, что ты отбил у хозяина девчонку, так теперь жалуешься, что он не носит тебя на руках. Есть чему удивляться! Сам бросил семью и оставил детей без отца из-за потаскухи — и сам же плачешь, что никто не ждет тебя с распростертыми объятиями. Не ставишь своей девке синяк под глазом, потому что она, видите ли, снимается, а потом недоволен, что она хохочет над тобой. Ведешь себя, как дурак, вот и выходит все по-дурацки. Дон сделал передышку и спросил: — Но теперь-то ты послушаешься моего совета? Джонни Фонтейн пожал плечами: — Ведь я не смогу снова жениться на Джинни, крестный. Во всяком случае, на ее условиях. Я же играю в карты, пью, встречаюсь с друзьями, да и бабы вешаются мне на шею, куда от них денешься? А потом, когда приходишь к Джинни, всегда чувствуешь себя последним подонком. Я просто не в силах опять выносить это. Терпение дона Корлеоне, похоже, было на исходе, хотя он умел владеть собой. — Кто тебя заставляет опять жениться? Это твое дело. Помогаешь растить детей — молодец. Тот, кто не умеет быть отцом, не может считаться настоящим мужчиной. Но в таком случае умей поставить себя так, чтобы их мать не возражала. Почему ты не можешь настоять на своем и жить с ними под одной крышей? Где сказано, что у тебя нет права строить свою жизнь по-своему? Джонни Фонтейн усмехнулся: — Как бы не так, крестный, прежних жен-итальянок теперь нет. Джинни не станет мириться с этим. — Потому что ты вел себя, как сосунок, — поддразнил его дон. — Одной бабе платишь больше, чем положено, другой боишься разбить мордашку, раз она снимается в кино. Вот они и диктуют тебе, как жить на свете, хотя много ли женщины могут понимать в этом? Может, конечно, на том свете их ожидает рай, а нас — ад, только это ничего не меняет. Верховодить должны мы. Вообще-то я все годы присматривал за тобой, — теперь уже дон говорил вполне серьезно. — Ты был примерным сыном, я не могу упрекнуть тебя в неуважении. Но по отношению к прочим друзьям ты часто ненадежен. То с одним сблизишься, то с другим. Помнишь парнишку-итальянца, который тоже снимался, в комедийных ролях? Он на чем-то сорвался, и ты сразу же перестал поддерживать с ним отношения, потому что был в зените успеха. А твой закадычный друг Нино, с которым вы вместе бегали в школу и распевали когда-то? Я говорю о Нино. Он слишком много пьет, но никто не слышал от него жалоб, хотя в жизни ему не слишком повезло. Всю неделю ишачит шофером на грузовике, а на уик-энд подряжается петь за ничтожную плату. Разве ты не мог бы помочь ему, ведь он хорошо поет? И никогда не сказал о тебе дурного слова. Джонни Фонтейн ответил с терпеливой покорностью: — Он поет неплохо, но талант у него небольшой. Шоу он не потянет, крестный отец. Тяжелые веки дона опустились так, что глаз совсем не стало видно: — Так ведь и ты не тянешь, как выясняется, крестничек. Или и у тебя таланта маловато? Может, пристроить и тебя на грузовик к Нино? Джонни промолчал, и дон добавил: — Друзья превыше всего. Дружба важнее таланта. Главнее любого правительства. Она почти то же, что семья, не забывай этого. Если бы ты сумел построить вокруг себя прочную стену дружбы, тебе не пришлось бы прибегать к моей помощи. А теперь объясни толком, почему больше не можешь петь. Ведь сегодня в саду ты нормально пел. Не хуже, чем Нино. Хейген и Джонни, оба, одинаково улыбнулись при этом язвительном уколе. Настала очередь Джонни растолковывать дону, что к чему. — У меня слабеет гортань. Достаточно спеть две-три песни, чтобы на много часов, а то и дней, полностью лишиться голоса. Я не могу дотянуть до конца ни репетиции, ни записи на студиях. Голос садится, вероятно, это какая-то болезнь. — Понятно, у тебя неприятности с женщинами и слабеет голос. Ладно, теперь расскажи-ка мне про своего выскочку из Голливуда, с которым вы не поладили. Похоже было, что дон перешел от слов к делу. — Он там крупная величина, — сказал Джонни, — у него своя студия и еще он помощник президента по военной пропаганде в кино. Месяц назад он закупил для экранизации новый бестселлер, а герой там как будто для меня создан. Мне бы даже входить в роль не пришлось, достаточно играть себя самого. И вполне вероятно, что это именно та роль, за которую я мог бы получить премию Академии. В общем, все знают, что роль для меня и я для роли, что я мог бы опять войти в верхний эшелон уже как актер, а не певец. Но Уолес не даст мне сняться в картине. Я предложил играть почти даром, за минимальный гонорар. Бесполезно! Он велел передать мне, что только если я при всех поцелую его в задницу, он подумает, стоит ли дать мне эту роль. Движением головы дон отмел чересчур эмоциональный финал изложенной истории. Всегда можно найти разумный выход из деловых затруднений. Он потрепал крестника по плечу: — Похоже, ты совсем сник. Считаешь, что никому до тебя нет дела, все бросили, а? Ты даже с лица спал, пьешь, что ли? Не спишь по ночам, пичкаешься снотворным? — дон явно не одобрял такой образ жизни. — Ты лучше поверь моему опыту, — продолжал он, — приведи себя в порядок. Поживи тут у нас, поешь, выспись как следует. Я всегда рад видеть тебя, да и ты в моем обществе, глядишь, научишься кое-чему полезному, что, может, и в прославленном Голливуде свою службу сослужит. Короче, ни пьянок, ни баб, ни песен. Через месяц вернешься на студию и, думаю, этот твой выскочка и крупная величина даст роль, о которой идет речь. Идет? Годится? Хотя не было случая, чтобы Крестный отец что-либо пообещал и не сделал, Джонни Фонтейн мучительно сомневался на этот раз. — Но этот тип личный друг Эдгара Гувера, — сказал Джонни. — С ним так просто не поладишь. — Он ведь человек дела, — сказал дон уклончиво. — Значит, должен принять деловое предложение. — Ничего не выйдет, — запричитал опять Джонни, — поздно. Все контракты уже подписаны, съемки через неделю. Дон Корлеоне сказал: — Иди-ка к гостям, они тебя заждались. Предоставь все мне, — и он мягко подтолкнул Джонни в сторону выхода. Хейген подсел к столу со своим блокнотом. Дон устало спросил: — Что у нас еще на очереди? — Нельзя больше тянуть с Солоццо. Надо повидаться с ним буквально на этой неделе, — Хейген смотрел в календарь, готовый пометить число. Дон повел плечами. — Свадьба прошла, теперь в любой день, когда удобно. «Значит, Виргилию Солоццо будет отказано, — вывел Хейген из слов дона. — А поскольку дон медлил с ответом, дотягивая до свадьбы, это чревато неприятностями». Хейген спросил осторожно: — Может, пусть Клеменца пришлет на время в дом своих ребят? Дон нетерпеливо отмахнулся: — С какой стати? Я не давал ответа, чтобы свадебный праздник не омрачило ни одного облачка. К тому же следовало узнать, что он предлагает. Теперь ясно, он идет с дурным предложением. Это позорное дело. — Вы откажете ему? Дон кивнул утвердительно. — А не стоит ли собрать семейный совет, прежде чем дать отказ? — спросил Хейген. — Ты так думаешь? — спрятал усмешку дон. — Добро, можем обсудить вместе. Когда ты вернешься из Калифорнии, Том. Я хочу, чтобы ты завтра же вылетел туда и уладил дело Джонни. А Солоццо назначь встречу позднее. Есть что-нибудь еще? Хейген сказал официально: — Из больницы сообщили, что советник Аббандандо при смерти. Он не доживет до утра. Семейство предупреждено, они уже там. Хейген весь последний год исполнял функции Дженко Аббандандо, поскольку рак приковал советника к больничной постели. Теперь дон должен был решить, останется ли этот высокий пост за ним навсегда, и решение это было нелегким, так как остальные в семье выступали резко против. На такой высокой ступени в семейной иерархической лестнице по традиции должен был находиться коренной итальянец. Даже временное назначение Хейгена вызвало легкое неодобрение. Тем более, что ему едва исполнилось тридцать пять, так что, по мнению большинства, он был и слишком молод для роли советника, не имея за плечами изворотливости и мудрости, присущих людям опытным. Поэтому дон не стал торопиться с ответом, а спросил Хейгена: — Когда отбывают новобрачные? Хейген посмотрел на часы. — Через несколько минут должны разрезать свадебный пирог. Значит, уедут примерно через полчаса, — тут он вспомнил о еще одном нерешенном вопросе: — Ваш зять… Мы ему предоставим работу в семье? — Никогда, — ответил дон с удивившей Тома Хейгена резкостью. И, стукнув ребром ладони по столу, повторил: — Никогда. Подберем ему что-нибудь сбоку, чтобы мог прокормиться. Но ни в коем случае не вводи его в семейные дела. И остальным передай — Санни, Фредо, Клеменце. Оба помолчали. — Скажи моим сыновьям, всем трем, что они поедут со мной в клинику попрощаться с бедным Дженко. Пусть отдадут советнику последний долг. Вели Фредо подать большой автомобиль и попроси Джонни от меня лично поехать вместе с нами. — Дон остановился, заметив вопросительный взгляд Хейгена. — А тебе придется сегодня же вечером выехать в Калифорнию, так что навестить Дженко ты не успеешь. Но не уезжай до моего возвращения из клиники, я еще поговорю с тобой. Понял? — Понял. Во сколько Фредо должен подать автомобиль? — Как только гости разъедутся. Дженко меня дождется. — Да, еще звонил сенатор. Извинялся, что не смог поздравить лично, сказал, что вы поймете. Наверное, имел в виду этих ребят из ФБР. Но подарок он прислал с посыльным. Дон кивнул. Он не стал объяснять Хейгену, что сам посоветовал сенатору не приезжать. — Подарок-то хоть хороший? На ирландском лице Хейгена появилось чисто итальянское выражение высшей похвалы: — Старинное серебро, очень ценное. Если пустить на продажу — никак не меньше тысячи. Думаю, сенатор убил уйму времени, чтобы отыскать, что хотел. Для таких людей, как он, это важнее цены подарка. Дон Корлеоне не стал скрывать удовольствия: уважение, оказанное сенатором, было ему приятно. Как и Люка Брази, сенатор был одной из глыб, подпирающих мощь семейства Корлеоне, одним из краеугольных камней в твердыне дона. Подобно Люке, своим подарком сенатор выражал верность и преданность. Едва Джонни Фонтейн появился в саду, Кей Адамс признала его. И искренне удивилась. — Ты не говорил мне, что Джонни Фонтейн вхож в вашу семью, — сказала она. — Ну, теперь-то уж точно я выйду за тебя замуж!