— Опа… Что же ты такой злой? Помочь не хочешь русскому человеку. — А по мне, что русские, что… — Евдоксий осекся. — Все здесь одинаковые. — А сам ты, стало быть другой, да? И не прислуживаешь новой власти? — Да, другой. Грек я, дядя, а денежки приходится зарабатывать, чтобы с голодухи не пухнуть. Я чуть наклонился и прошептал: — Из тебя такой же грек, как вон из той бабки, что шалями вязанными торгует, артиллерист. Сдается мне, что тебя Рубин зовут, ну или Алмаз. Какие у вас там имена еще бывают кроме драгоценных камней, не помню… Парнишка испуганно дернулся: — Грек я. Самый настоящий. Батька мой в Крым до революции еще переехал, когда турки их с насиженных мест погнали. А я уже здесь родился. Не баламуть воду, дядя. Гуляй, говорю, и не занимай место, мне работать надо. — Он повернулся к проходящему мимо фрицу и крикнул еще одну заученную фразу на немецком. — Господин, не желаете сапоги почистить? Но тот даже не обернулся, а я остался сидеть на правах клиента. — Что-то очереди я к тебе не заметил, — усмехнулся я. — Ды, ты не кипишуй. Мне все равно кто ты, ромал или Ефросий. — Евдоксий я, — фыркнул парнишка. — Без разницы. Ты мне скажи, где скупщика найти, а я забуду, что твои предки коней воровали. — Видишь того хмыря в шляпе? — цыган (а в том, что он цыган, я уже не сомневался) кивнул на щеголя с портфельчиком и в костюме из сукна в полоску. — Он местный спекулянт. К нему тебе надо. — Спекулянт? А, как же власть на его делишки смотрит? Стоит как цапля на болте, за версту видать. Парень понизил голос: — Он с новой властью душа в душу. Если надо марки по курсу обменять, или дефицит какой достать, то к нему обращаются. — Спасибо, Евдоксий, — улыбнулся я. — Вот так бы сразу и сказал, увидимся еще. — Без нормальных сапог не приходи, — буркнул напоследок псевдогрек. Я подошел к барыге и переключил режим с «пройдохи» на «лошка». С таким ухо надо востро держать. Если он с немчурой «вась-вась», то скорее всего стоит на агентурной связи с Абвером или СД. — Извините, — я поправил очки и заискивающе улыбнулся, чуть ссутулившись для театральности образа. — Вы не знаете кому можно продать вот эти часы? Выудил из кармана увесистые серебристого цвета часики на цепочке, которые отжал в лесу у Ганса. Барыга взял часы, повертел в руках. — Где украл? — Что вы? — всплеснул я руками так сильно, что чуть очки не слетели. — Они мне от покойной бабушки достались. Но, вот нужда, знаете ли, заставляет их продавать. В том, что часы старинные, я не сомневался. Уловил хищный блеск в глазах перекупщика. Да и выглядели они презентабельно. — Сто рублей, — небрежно бросил барыга. — Так и быть, куплю их у тебя. Мои сломались намедни. — Извините, но мне кажется это слишком маленькая цена, — я добавил в голос плаксивости. — Бабушка говорила, что они стоят как две коровы. — Да на них царапина, — поморщился торгаш. — И вообще, может время неправильно показывают, врут, откуда мне знать. То, что часы не врут, барыга сразу определил, лишь только прочитав название швейцарской фирмы на циферблате «Buren». Но я виду не подал, что просек его. — Что вы? Нет там никакой царапины. И время они точно показывают. Минута в минуту. Извините, отдайте часы, я передумал их продавать. — Двести рублей, — «сделал ставку» барыга, но опять не угадал. После взаимных препираний мы сошлись на двух тысячах. Никогда не думал, что умею торговаться. Жизнь заставит, и не так расторгуешься. Каждый остался доволен сделкой. У меня на кармане два штукаря деревянных (будет теперь на что снять угол, не засветив марки), а спекулянт радовался, что отхватил заветный раритет, ведь цена ему, судя по его довольной роже, гораздо выше. Я занес в «картотеку» своего мозга этого ушлого типа. Запомнил его прикид и наглую, чуть вытянутую, как у выдры, морду с тараканьими усиками. Он мне еще пригодится. Если с фрицами на короткой ноге, можно потом выуживать из него нужную информацию. Пусть и не бесплатно, но все же. К тому же он сообщил мне, где можно снять жилье. Шум перекрыла пронзительная трель свистка. И торговая площадь как по волшебству начала пустеть. Торговцы спешно спихивали товары по торбам и грузили кто на тачки, кто на телеги, а праздношатающиеся и покупатели моментально расползлись по окрестным улицам и подворотням. Ага, понял. Торговый день по свистку положено закончить, кто не спрятался, в того стреляем. Вот я сначала в шутку подумал, и сразу же принялся выцеплять взглядом серую форму фрицев. Проверять, стреляют или нет, не рискну, пока не изучу тут обстановочку полностью, буду вести себя как все. Я торопливо юркнул на одну из боковых улиц, просочился между двухэтажками. Крышу одного дома явно разнесло прямым попаданием, на втором окна почернели от пожара. Но жители уже заметно подсуетились, заменили стекла фанерками, а кто-то даже начал оттирать гарь со стены. Дальше через двор, уютный такой, с яблоньками и яркими детскими качелями. И еще дальше… Хм, а этот дом явно фрицы для себя реквизировали, у входа горбят спины два черных опеля, и рослый ариец в оливковой форме прилаживает вывеску. Что написано я разглядывать не стал. Ага, а вот и берег. И массивная круглая башня, при взгляде на которую сразу представляются былинные витязи верхом на богатырских конях и прочие дела былинные. Вывороченный взрывом пролет моста… А вот и понтонный мост, временный. А рядом с ним фрицы устроили себе настоящий пляж, сверкают загорелые спины, оттуда доносится музыка и девичий смех. Кучеряво устроились… Барыга сказал, что дом почти на берегу, приметный такой, с зеленым крыльцом и флюгером на крыше. И этот самый понтонный мост фрицевский в берег неподалеку от нужной улицы должен утыкаться… Так, вот он, кажется. Флюгер, крыльцо зеленое. Точняк, значит мне сюда. Миленький дворик, ряд деревянных сараек, на веревке белье сушится. И три кумушки в одинаковых косынках на головах шушукаются. — Ты, Клава, где умная, а где дура дурой! — сварливым тоном говорила одна. — Вчерась бензин сожгла в примусе, а новый кто доставать будет? — Так где же я его возьму? На рынок сегодня ходила, там никто не продает, всем самим надо… — О хоспадя, всему тебя учить надо! Ты косыночку то сними, пуговки расстегни на кофточке, да к немцу подойди какому. Выбирай того, кто в машине один или двое. Глазками поиграй эдак вот, подмигни да намекни, что бензинчику бы тебе, детки малые каши хотят. Он тебе по дешевке и отдаст! Тут кумушки заметили меня и замолчали. — Здравствуйте, девушки! — я поправил очечки и отвесил им вежливый поклон. — А как бы мне с Марфой Васильевной встретиться? — А на что тебе Марфа Васильевна? — одна из «девушек», лет пятидесяти, подбоченилась и смерила меня оценивающим взглядом. Голова повязана косынкой, платье подпоясано фартуком. Над губой прямо под носом — толстомясая родинка с торчащими из нее волосами. — Да вот слышал я, будто комнату у нее можно снять внаем, решил вот удачу попытать… — я широко улыбнулся и простодушно развел руками. Мужичок-лопушок во всей красе. — Тихо ты! — шикнула вдруг она и зыркнула по сторонам тревожно. — Мало ли, чего кто болтает… Вторая «девушка», помоложе, на вид всего лет сорок, подорвалась и, грохоча каблуками, взбежала на зеленое крыльцо. — Ох, простите великодушно, не подумал, — я подошел ближе и перешел на шепот. — Мне на торговой площади один серьезный человек посоветовал, так я сразу к вам и пришел. — Вот ты непутевый, орешь на всю улицу! — громким шепотом напустилась на меня Марфа Васильевна. Ясно уже было, что это она и есть. — Знаешь, сколько налогов дерут с тех, кто комнаты внаем сдает, уууу! Ежели сдаст кто, будешь из своего кармана оплачивать, понял? — Дурак, виноват, исправлюсь! — я снова развел руками и прошептал. — Так есть что ли комната? — Марфа, это кто там? — раздался из окна второго этажа женский голос. — Да племянник мой двоюродный приехал! — махнула рукой Марфа. — В их деревне евреев нашли, а он ноги успел унести! — повернулась ко мне. — В дом пошли, непутевый. Звать-то тебя как? — Саша я, — шепнул я ей на ухо. — Спасибо огромное! Мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Марфа Васильевна на ходу извлекла из кармана фартука связку ключей. Остановилась у второй двери и снова повернулась ко мне. — Только давай сразу договоримся, чтобы никакого шума, и в доме не курить! — прошептала она. — Столоваться будешь где хочешь, кормить не буду. Если примусом пользуешься, бензин приноси свой. Стирать белье будешь тоже сам, понял? — Как скажете, Марфа Васильевна, — я согласно кивнул. — Про деньги при посторонних ни слова чтобы, понял?! — она сверкнула на меня глазами, и родинка над губой снова угрожающе задергалась. Будто таракан в боевой стойке. — Ни-ни, мамой клянусь! — пообещал я, прижав обе руки к груди. Плечи уже ныли от интелигентско-забитой сутулости. — Смотри у меня! — она погрозила пальцем и открыла, наконец, дверь. Мы оказались в просторной комнате с двумя окнами, плотно закрытыми толстыми льняными шторами. Пол покрывал толстый ковер, стену над кроватью с пышным ворохом подушек — гобелен с гордым оленем. В серванте за стеклянной дверцей художественно расставлен чайный сервиз с яркими маками. На круглом столе — белая скатерть с вышитым краем. Обои в цветочек. Люстра с висюльками. Пианино. — Плату вносить строго заранее, — деловитым тоном заговорила она вполголоса. — Комната у тебя будет маленькая, но уютная. И с видом хорошим, прямо на реку. Прямо сейчас с тебя пятьсот рублей залог, и триста рублей за неделю. Итого восемьсот. За следующую неделю деньги принесешь в субботу. — Ого, — присвистнул я. — Это больно…