К ним подошли партизаны, которые были родом из Лозы. Старший из них, мрачный, как-то посеревший, заявил: — Мы тоже пойдем! — Я понимаю ваше состояние, мужики, но толпой идти в деревню нельзя, — сказал Осетров, взглянул на старшего из Лозы, отделенного командира первого взвода Родиона Коняева, и продолжил: — Ты бы не настаивал, а, напротив, повлиял бы на односельчан. Коняев сощурил глаза. — А скажи мне, командир, кто из твоей семьи остался в районе? Кто из нее во время налета гитлеровцев был на деревне? Осетров, сильно простуженный, откашлялся и проговорил: — Ты же знаешь, Родион, что семьи всех руководителей района, начальников органов НКВД, отдела ГБ, офицеров, воюющих на фронте, были вывезены в тыл по распоряжению первого секретаря обкома партии. Он поручил такой приказ из республиканского ЦК. Зачем спрашиваешь о том, что тебе известно? — Значит, твоя родня в безопасности. Ну, конечно, все же семья второго секретаря райкома. А вот моя Дарья да сыновья четырех и восьми лет остались в Лозе. Их эвакуировать приказа не поступало, потому как мы простые колхозники. Ты хочешь остановить нас? — Пойми, Родион, вы сейчас не в колхозе находитесь, а в партизанском отряде, войсковой части, действующей в тылу противника. — И чего ж такого мы, бойцы действующей части, сделали немцам, что они загубили наши семьи? Мы же еще ни разу не выходили из леса… Его прервал боец того же взвода Анатолий Березин: — Нечего попусту лясы точить, Родион. Наши семьи пожгли, а ты устроил не пойми что. Сказано, идем на деревню, значит, идем. И никто тут нам не указ! — Березин резко повернулся к командиру отряда. — Может, прикажете всех нас расстрелять за неповиновение, Павел Дмитриевич? Так отдавайте приказ. Мне интересно будет посмотреть, кто из отряда пойдет в расстрельную команду. — Чего ты мелешь, Толя? — Командир отряда тяжело вздохнул. — Какой расстрел? На помощь Осетрову пришел начальник разведки: — Пусть идут с нами, командир. Все одно мужиков не остановить, а там они, может, и сгодятся. С ними мы тщательнее пожарище осмотрим. Осетров кивнул. — Хорошо. Родион, ты старший над мужиками из Лозы, но подчиняешься Лазурину. — Да брось ты, секретарь, эту бюрократию. До сих пор не понял, что у нас убили семьи? — Голос Коняева сорвался на крик. — Держись, Родя, не шуми, — сказал Березин. — Командир не виноват в том, что так получилось. Да и все мы. Никто из нас и представить себе не мог, что немцы способны на это. — Ну да, не способны. А как они стреляют евреев, давят танками таборы цыган? Мы для них не лучше. Ладно, все наши тут? — Все. Коняев повернулся к начальнику разведки. — Когда пойдем, Игнат? — Да сейчас и пойдем. Мой боец ручной пулемет на всякий случай возьмет да санитарную сумку и двинемся. Разведчики и мужики из Лозы взяли из табуна лошадей, одну из них запрягли в повозку. С ними стали напрашиваться недавние жители Ясино, Карчехи и Павлинки, но тут уж категорически против выступил начальник разведки. Пришлось людям отстать. Конный отряд, состоящий из восьми разведчиков и шести жителей Лозы, прошел сторожевой пост и двинулся полем вдоль балки, смещаясь на юго-восток. Ему следовало преодолеть чуть более пятнадцати километров. Лазурин выслал вперед головной дозор из двух всадников. Вооружение у партизан было слабое — винтовки Мосина да охотничьи ружья. У командира еще пистолет «ТТ» да пара гранат «Ф‐1». Этот недостаток огневой мощи в какой-то степени компенсировал пулемет Дегтярева. Отряд шел осторожно, оттого и медленно. Немцы ушли, но могли и вернуться, если не затаились где-то рядом, в том же лесу, который находился между дорогами, ведущими на Ясино с Лозой, Карчеху и Павлинку. Но по пути обошлось без происшествий. Все партизаны издали почувствовали запах гари и еще какой-то, доселе неизвестный, сладковатый. Они подошли с севера, от оврага. Лазурин приказал своим бойцам разойтись и охватить то, что осталось от деревни. Мужиков из Лозы он не тронул, те пошли прямо. Телега встала на небольшой возвышенности. Возчик приладил к борту телеги пулемет, вставил магазин, приготовился к стрельбе. От того, что мужики увидели, у них кровь застыла в жилах. Вместо деревушки перед ними лежало одно сплошное пожарище. Все хаты, бани, сараи, овины, хлева были сожжены. Побитый скот валялся по всей Лозе. На околице высился холм из головешек. Это и был тот новый сарай. Разведчики пошли вокруг деревни, высматривая кого-нибудь в кустах, ямах, мелких буераках. Мужики же отправились на пожарище, шагали по черной земле, по головешкам. Коняев встал напротив своего подворья. Он смотрел на пепелище, а видел хату с резными наличниками, жену Дарью в красивом сарафане, с венком из полевых цветов поверх густых черных, длинных волос. Рядом, у косилки, во дворе, строили из песка дом их малые сыновья. За хатой цветущий сад, в палисаднике сирень. Перед только что поставленным плетнем молодая березка, которая словно плакала в одиночестве, опустив к земле ветви. По грубым щекам непроизвольно потекли слезы. Родион смахнул их и огляделся, не видел ли кто. Но плакали и все остальные. Странное и страшное это зрелище — плачущие здоровые, сильные мужики, способные, казалось бы, защитить от любого врага не только себя, но и других людей. Потом они без какой-либо команды подошли к сгоревшему сараю и встали возле него. Березин шагнул было к пожарищу, испускающему приторно-сладкий запах, но услышал крик сзади: — А ну стой! Замри, дурень, или пальну! Мужики обернулись. Разведчики бросились к своему товарищу, который кого-то заметил, а он уже вытащил из крапивы паренька лет восьми. Кровь ударила в голову Коняева. — Петька! — воскликнул он, без сил опустился на обгоревший столб, когда-то бывший опорой плетня, тут же вскочил, бросился к парню. — Не стрелять! Это сын мой, Петька! Паренек, измазанный сажей, вырвался из рук разведчика и бросился к отцу. — Папаня! Отец подхватил сына на руки, крепко прижал к себе. — Ты живой, сын! — Да, папаня. А мамку и Витька с остальными деревенскими сожгли полицаи. — Знаю, сынок. — Не дави так, мне больно. Я ребра и ногу зашиб. Коняев отпустил сына, поставил на землю. Разведчик, ходивший неподалеку, крикнул: — Эй, Игнат, тут два трупа. Ба, да это же полицаи, Евдоким Буганов и Николай Шмаров. Оба убиты, похоже, из пистолета. Начальник разведки подошел, посмотрел и сказал: — Да. Это Буганов и Шмаров! Их-то кто завалил? Снова раздался крик неподалеку: — Еще трупы! Старосты и Фомы Болотова! Игнат посмотрел на тело Косарева и проговорил: — А они ведь застрелены из того же ствола, что и полицаи. Ничего не пойму. Их-то кто мог? А ведь сын Родиона что-то сказал о полицаях. Идем. Разведчики подошли к Коняеву, который стирал с лица сына копоть. — Родион! — Ну? — Петька твой что-то о полицаях говорил. Неподалеку трупы двух местных полицейских, старосты и Фомы Болотова. Дозволь поговорить с пареньком. — Вы испугаете, я сам. — Он взял сына за руки. — Ты, Петя, чего говорил о полицаях? — Так это, батя, все они учинили. Людей завели в сарай, закрыли, потом натаскали соломы, облили бензином и подожгли. Немцы только заставили народ собраться. Их старший говорил о евреях, еще о чем-то, чего я не слышал, потому как был не со всеми. Живот прихватило, я и ушел в бурьян. А когда собрали всех и выступил старший немец, отполз далеко в крапиву. Туда никто не полез бы. Лазурин не выдержал и спросил: — Но ты хоть видел, что там было? Паренек не по возрасту разумно ответил: — А от кого я узнал бы, что полицаи подожгли сарай? — Тоже верно.