Личина зла ОН ПРИШЕЛ ПУСТИТЬ В ДОМ ГАЗ. Я В БОЛЬШОЙ КЛЕТКЕ ДЛЯ ПТИЦ, ПРИКОВАНА К ПРУТЬЯМ. ОНА ЛЯЗГАЕТ ОБО ВСЁ, ЧТО ПОПАДАЕТСЯ МНЕ НА ПУТИ. Я ПЫТАЮСЬ ПОДНЯТЬСЯ ПО ЛЕСТНИЦЕ ВМЕСТЕ С КЛЕТКОЙ, НО ЭТО НЕПРОСТО. ОН ВЕЛ СЕБЯ ОЧЕНЬ ПРИВЕТЛИВО И МИЛО, КОГДА ПРИШЕЛ ПУСТИТЬ В ДОМ ГАЗ, И ВСЁ ЖЕ Я ПОНЯЛА, ЧТО ОН ХОЧЕТ МЕНЯ УБИТЬ. ОН ЯВНО ВЫЖИЛ ИЗ УМА. Я ЗАЛЯЗГАЛА К ВЫХОДУ, ПОПУТНО ЗАМЕТИВ, ЧТО ОН ЗАКЛЕИЛ СКОТЧЕМ ВСЕ ВЕНТИЛЯЦИОННЫЕ ОТВЕРСТИЯ И Т. Д. Я ВЫВАЛИЛАСЬ НА ЛУЖАЙКУ, КОТОРАЯ ОТЛОГО СПУСКАЛАСЬ В ХЛЯБЬ, К РЕКЕ. ХЛЯБЬ ВОСХИТИТЕЛЬНО ЗЕЛЕНАЯ, МОКРАЯ И СЛАВНАЯ, СОВСЕМ НАСТОЯЩАЯ. Я СРАЗУ ПОНИМАЮ, ЧТО ХЛЯБЬ МЕНЯ СПАСЕТ, ЧТО ХЛЯБЬ — ЭТО ПРОТИВОЯДИЕ ОТ СМЕРТОНОСНОГО ГАЗА. ПОЗЖЕ ОН ВОЗВРАЩАЕТСЯ И ДЕЛАЕТ ВИД, ЧТО НИЧУТЬ НЕ УДИВЛЕН, ЧТО Я ЕЩЕ ЖИВА, НО ОЧЕВИДНО, ЧТО ОН ДОВОЛЬНО УДИВЛЕН. Я СВЯЗЫВАЮ ЕГО ПО РУКАМ И НОГАМ И НАТЯГИВАЮ НА НЕГО ЧЕРНЫЙ МЕШОК ДЛЯ МУСОРА, ЧТОБЫ СЖЕЧЬ ЗАЖИВО. Я ДУМАЮ: ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ СОН, НО НЕУЖЕЛИ Я И ПРАВДА ПОЗВОЛЮ СЕБЕ ПОСТУПИТЬ ТАК ЖЕСТОКО? Я ЗАДУМЫВАЮСЬ НА МИНУТКУ, ЧТО МЕШОК НАВЕРНЯКА БУДЕТ ТЯЖЕЛЫМ, ВЕДЬ ОН ТАКОЙ ЗДОРОВЯК, НО ВО СНЕ ЭТО НЕ ПРОБЛЕМА. И ВОТ ОН СВЯЗАННЫЙ ЛЕЖИТ В МЕШКЕ, НЕ ИЗДАВАЯ НИ ЗВУКА. КАК БУДТО ЕГО БОЛЬШЕ НЕТ. Уже много лет мне снится, как я сталкиваюсь с леденящим кровь воплощением всего мужского насилия и власти — убийцей Джейн. Иногда он безликая тень, иногда похож на кого-то из моих знакомых. Иногда во сне появляются мои мать и сестра, и мы помогаем друг другу. Иногда мы все там, но не помогаем друг другу, потому что не можем или не хотим. Чаще всего я одна. Если мне и грезится какой-то еще образ убийцы Джейн, то у него лицо Джона Коллинза. Молодого, только что арестованного Джона Коллинза, красивого белого мальчика и, по всей видимости, большого чаровника. Про таких говорят, имеет успех у дамочек. Мы с матерью и Эмили держимся за руки, сидя плечо к плечу на скамье на январских слушаниях, и смотрим, как в зал суда шаркающей походкой входит грузный шестидесятилетний мужчина в очках и темно-зеленой тюремной робе. Лысину его окаймляет кружок седых волос, крупный нос картошкой время от времени пунцово вспыхивает. У него маленькие ошарашенные глазки и пышные усы, которые он то и дело теребит пальцами. Скованные в лодыжках ноги смирно лежат под столом, на них черные носки и пластиковые тюремные шлепанцы коричневого цвета. Периодически он снимает очки, протирает их краешком зеленой тюремной рубахи и вновь устремляет прищуренный взгляд сквозь стекла. Когда он поворачивается, чтобы оглядеть зал, то выглядит при этом совершенно потерянным, как будто понятия не имеет, где находится. Я тоже чувствую себя потерянно. Я рассчитывала увидеть «личину зла», но вместо этого вижу физиономию Элмера Фадда[6]. В тот день Лейтерман долго разглядывает свои ладони, которые большую часть времени сложены домиком перед его лицом или покоятся на вздутом животе. О том, что он много лет проработал медбратом, напоминает его манера бросаться на помощь, когда кому-то в зале суда требуется надеть латексные перчатки, чтобы ознакомиться с вещественными доказательствами. Он быстро хватает коробку напудренных перчаток и, встряхнув ее, протягивает свидетелям или юристам в нужный момент или за секунду до него, предвосхищая их потребность своим профессиональным охранительным чутьем. В остальное время он практически неподвижен. Во второй половине дня густой поток солнечного света проползает по залу суда и приземляется на столе защиты. Все отодвигаются или пересаживаются, чтобы оказаться в тени, но Лейтерман не может подвинуться, он вынужден терпеть. Я смотрю, как солнце насыщает его лицо и тело, смотрю, как он тщетно пытается заслонить лицо рукой. Так же, как он инстинктивно протягивает перчатки, я чувствую порыв оградить его, заслонить от солнца своим телом или хотя бы опустить жалюзи. Мы остаемся на своих местах; я смотрю, как свет продолжает движение. Я смотрю на свет и на руки Лейтермана и пытаюсь представить, как они взводят курок, как они смыкаются на чьей-то шее. На шее Джейн. Я знаю, что воображать такое бессмысленно и ужасно. Интересно, как бы я себя чувствовала, если бы представляла эту сцену снова и снова, а потом узнала бы, что он этого не совершал. Я разглядываю его целый день, как будто с небес вот-вот должен снизойти знак: виновен или невиновен. Но он не снисходит. Январские слушания были нужны для того, чтобы выложить перед судьей костяк дела: доказать, что было совершено убийство, подтвердить, что жертвой была Джейн, предоставить достаточно оснований для полноценного судебного процесса, определить, должен ли Лейтерман оставаться под стражей до суда, назначить залог или отказать в его применении и так далее. В тот день моего деда первым вызывают для дачи свидетельских показаний. Все в зале суда немного обеспокоены, когда он, пошатываясь, взбирается на место свидетеля; сломать шейку бедра сейчас было бы особенно жестоко. За кафедрой он выглядит древним. На нем его любимый пурпурный пиджак и ярко-красный кашемировый свитер, который моя мать подарила ему на Рождество несколько недель назад. Прокурор штата Стивен Хиллер просит его рассказать суду, что он увидел в морге 21 марта 1969 года. Мой дед подается вперед и отчетливо произносит: Мою младшую дочь. Он всё еще выглядит потрясенным. В конце дня мой дед заявляет, что у него есть «внутреннее чувство» насчет Лейтермана. Он заявляет об этом за ужином в ресторане «Олив Гарден», выходящем окнами на парковку возле трассы, на другой стороне которой расположился мотель, куда нас всех поселили на ночь. Он упоминает «внутреннее чувство» несколько раз, но так и не говорит, что это за чувство. Я только хочу сказать, что он похож на измученного человека, — говорит он. Я не ожидаю от вас сочувствия к нему, — сказал Шрёдер на следующий день после ареста Лейтермана. — Нет, он жалкий мешок дерьма. Но он в паршивом здравии, и, на мой взгляд, его тело превратилось в развалину из-за всего, что он сделал. Сидя в «Олив Гарден», я задаюсь вопросом: если ты похож на измученного человека или у тебя тело-развалина, значит ли это, что ты спланировал и совершил жестокое сексуализированное убийство совершенно незнакомой женщины тридцать лет назад? Я также припоминаю, что, когда я с осторожностью расспрашивала деда, тайно собирая материал для «Джейн», он сказал, что у него есть «внутреннее чувство» насчет Джона Коллинза. Хотя ему за девяносто, мой дед не подает признаков усталости ни от повседневного быта, ни от девяти десятков прожитых лет. Он выпивает по три ведра кофе в день, принимает горячие ванны и решает кроссворды по ночам. Сторона обвинения зовет его «доктор Дэн», что отлично ему подходит: более шестидесяти лет он был практикующим стоматологом. Он старается схватывать всё на лету, и ему это удается. И всё же я знаю, что он устает, потому что во время заседаний он часто засыпает, роняя голову на плечо кому-то из родных, кто оказывается на скамье рядом с ним. Он просыпается с встревоженным видом и тут же заверяет мертвую тишину в зале: Я в порядке, я в порядке. С каждым днем, приближающим июльский суд, он будет всё больше беспокоиться, что полиция вздумает эксгумировать тело Джейн в поисках дополнительных улик. Он станет звонить моей матери поздно вечером и твердить, что не позволит этого сделать, просто не позволит. Моя мать говорит ему не поддаваться паранойе. Будем решать проблемы по мере их поступления, — рассуждает она. Пока еще рановато. Прямая трансляция Тем январским днем Хиллер предупредил нас, что выступление судмедэксперта было всего лишь разогревом перед полным натуралистических подробностей судебным процессом, который ожидает нас летом. Перед своей вступительной речью 12 июля 2005 года он снова обратился к нам с предупреждением. Он поймал в коридоре всех присутствовавших в тот день родственников Джейн: меня, мою мать, моего деда, младшего брата Джейн и его жену — и сказал, что будет показывать присяжным фотографии со вскрытия Джейн, фотографии, которые мы, возможно, предпочли бы не видеть. Мой дядя внимает предупреждению, говорит, что не видит причин держать эти изображения в голове, и отправляется в буфет на первом этаже здания суда. Моя мать другого мнения. Мы сильные, — уверяет она Хиллера. — Мы выдержим. Я не вполне понимаю, за кого она говорит. Мой дед выглядит обескураженным, он разрывается между противоположными позициями дочери и сына. Он поворачивается ко мне и спрашивает: Как думаешь, что мне делать, детка? Думаю, тебе нужно делать то, что считаешь нужным, — лепечу я, прекрасно понимая, что он без понятия, что именно он считает нужным, и вряд ли сможет додуматься до этого в ближайшие пару минут, пока заполняется зал. Он перешагивает порог, и на экране загораются слайды. Фото № 2: Джейн на металлической каталке. Снимок сделан в профиль, от грудины и выше. На ней ничего нет, кроме нежно-голубой повязки на голову — узкой, чуть шире ленточки. Ее медно-рыжие волосы блестят от крови. Вокруг шеи, почти как еще один модный аксессуар, как какой-то дьявольский галстук, обвивается чулок, которым ее душили; оба его конца направлены в сторону камеры. Чулок красноватого оттенка, возможно, от старости фотографии. Насколько я знаю, это был обыкновенный коричневый чулок. Чужой. «Привнесен на место происшествия», как говорят. Он впечатался в ее кожу так глубоко и так несправедливо, что выглядит нарисованным. Ее лицо, плечо и подмышка сияют, как самостоятельные источники света. Ее подмышка особенно бела и нежна, как подмышка маленькой девочки. Подмышка, которая никогда не видела солнца. После первых нескольких снимков Хиллер подходит к нашей скамье. Он говорит нам шепотом, что следующий слайд особенно страшный и что, возможно, нам лучше его не видеть. На нем шея Джейн после того, как сняли чулок, — шепчет он. — Борозда довольно глубокая. Моя мать повторяет его слова деду, который сидит справа от нее и слышит недостаточно хорошо, чтобы разобрать шепот Хиллера. Он говорит, что, возможно, нам лучше не видеть следующий слайд, — говорит моя мать ему на ухо. — Борозда довольно глубокая. А? — переспрашивает дед. — Что? ВОЗМОЖНО, ТЕБЕ ЛУЧШЕ НЕ СМОТРЕТЬ, — повторяет она театральным шепотом, опуская голову. Наклоняясь к коленям, она шепчет мне: Скажи, если мне стоит взглянуть. Когда моя мать пригибается, я оказываюсь у всех на виду, как последняя птичка на проводе. Я сижу, тупо уставившись на экран в ожидании смены слайда, понимая, что могу контролировать поток входящей информации не более чем антенна. И все-таки я придумываю маленькие хитрости. Каждый раз, когда изображение появляется на экране, я бросаю на него короткий взгляд, быстро моргая, как затвор фотоаппарата. Затем я смотрю на него подольше, понемногу увеличивая «выдержку» до тех пор, пока не смогу не закрывать глаза. Я знаю, что снимок задержится на экране на какое-то время, пока стороны и свидетели не скажут всё, что должно быть сказано. Так что спешки нет. Можно медленно приспосабливаться. И вот что важно: ты действительно приспосабливаешься. Ну? — шепчет моя мать, всё еще пряча голову в колени. Не так уж плохо, — шепчу я в ответ. — Но вполне можно и не смотреть. Когда в конце дня мы друг за дружкой шагаем к выходу, дед хлопает мою мать и меня по спине и уверенно говорит: Что ж, мы не пострадали. Понятия не имею, о чем он говорит. Говори за себя, — хочется сказать мне. Или: Это ты сейчас так думаешь, но погоди немного. Или: Что ты имеешь в виду «не пострадали»? Что для тебя «пострадать»? Я поддерживаю его за локоть, пока мы спускаемся по лестнице, а другой рукой он держится за перила. Внизу он обнимает меня и говорит: Ты же знаешь, ты всегда будешь моей Джейни. Боже, дедушка, — хочу сказать я. — Ты видел, как выглядела твоя Джейни на том экране? Выглядела она не очень. Но я только киваю, автоматические двери распахиваются перед нами и выплевывают нас обратно в удушливую летнюю жару. Телеканал Court TV позже сообщил: ВЫЦВЕТШИЕ ФОТОСНИМКИ ЗАМЕЛЬКАЛИ НА БОЛЬШОМ ЭКРАНЕ, И ПРИСЯЖНЫЕ ПОМРАЧНЕЛИ. НЕКОТОРЫЕ ЖЕНЩИНЫ ИЗ КОЛЛЕГИИ ПРИСЯЖНЫХ СМОТРЕЛИ НА РОДСТВЕННИКОВ ПОГИБШЕЙ, СИДЕВШИХ В ПЕРВОМ РЯДУ. ТРИЖДЫ ХИЛЛЕР ПОДХОДИЛ К СЕМЬЕ С ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕМ, ЧТО СЕЙЧАС БУДУТ ПОКАЗАНЫ СТРАШНЫЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ, НО КАЖДЫЙ РАЗ ДЭН МИКСЕР, ДЕВЯНОСТОЛЕТНИЙ ОТЕЦ ПОГИБШЕЙ, ОТВЕЧАЛ: «Я ОСТАЮСЬ». Тело Джейн было обнаружено 21 марта 1969 года молодой домохозяйкой по имени Нэнси Гроу. Я много раз читала об этой женщине и ее находке — например, в «Мичиганских убийствах» она выведена под именем Пенни Стоу. Я написала о ней стихотворение для «Джейн». Я никогда не думала, что встречу ее во плоти. Теперь ей было за шестьдесят. Похожая на птицу, чопорная, напряженная до предела, Гроу появилась на январских слушаниях, чтобы рассказать, как нашла тело Джейн три с лишним десятка лет назад. Непохоже, чтобы ей хотелось это делать. Тем не менее она вежливо описала, как ее сын принес домой испачканную кровью сумку, которую он нашел по дороге к остановке школьного автобуса. Она велела ему не путаться под ногами, а сама отправилась осмотреть улицу. Она дошла до кладбища Дентон, остановилась у проволочного забора и оцепенела от ужаса. Она не помнит, как долго стояла там, вперившись взглядом в тело Джейн. В голове у нее крутилось: Может, это кукла, может, это кукла. В какой-то момент она зашла на территорию кладбища и прошла несколько метров вдоль забора, чтобы приглядеться. Затем, в одной ночной рубашке и домашних туфлях, она побежала к машине и поехала к сестре, которая жила в нескольких кварталах. Едва добравшись, она истошно закричала. Сначала Гроу утверждала, что не запомнила каких-либо особых примет Джейн, но позже, к своему удивлению, сумела узнать лицо Джейн на фотографиях в альбоме выпускников. Ее лицо врезалось мне в память, — говорит она.