– Я совсем ничего не понял. Валя сказала: – Я тебе повторю: заложишь наш вызов духов, и все. Она провела пальцем себе по шее, вышло очень недвусмысленно. Андрюша сказал: – Мы не заложим. Валя сказала: – Завтра начнутся процедуры. Вдруг мы потом будем слишком заняты, чтобы вызывать духов, или не сможем! На руке у нее болтался браслетик с дельфинчиком – толстая синяя нитка с прикрепленной к ней маленькой прозрачной фигуркой. В брюшке у дельфинчика переливался всеми цветами камушек, похожий на опал. Казалось, по камушку идут волны, вот так он сиял, когда на него падало солнце. – Но я решила, – сказала Валя, – что если ты сам там будешь, то не заложишь. Я сказал: – Не хочу там быть. Вызывать духов глупо. – Приходи, – сказала Валя с нажимом. Андрюша сказал: – Мы придем. Валя сказала: – Вам же лучше. А потом она развернулась и убежала. – Странное у меня от всего этого впечатление, – сказал я. – У меня есть по этому поводу теория, – сказал Андрюша. – Какая? – Ну, краткая теория: она в тебя влюбилась. – Почему? – спросил я. – Не знаю, – сказал Андрюша. – Ты задаешь слишком много вопросов, но надо прийти. Я не был в этом так уверен. Андрюша сказал: – Девочки будут в пижамах. И вздохнул. – Еще от них хорошо пахнет, – добавил он. – Ты не об этом должен думать, а о завтрашнем дне. – И о нем я думаю, – сказал Андрюша. – Если будем просто спать, момент не прочувствуем. Надо не спать. А девочки сами тебя пригласили. – Думаешь, Борю с Володей они пригласили? – Фире нравится Боря, – сказал Андрюша. Так я узнал, что он – эксперт в отношениях. Я до самого конца старался быть несгибаемым, не согласился и в конце концов остался ночью в комнате один. Я еще никогда не спал ночью в комнате один. На потолке колыхались тени от острых кривых ветвей, за окном было до странности тихо, и оттого я стал слышать навязчивый шорох. Это, вероятно, мокрицы, подумал я. Или уховертки, которые, если верить Андрюше, забираются человеку в ухо, прогрызают барабанную перепонку и откладывают внутри яйца. На самом деле насекомые вовсе не вызывают у меня ужаса. Да, некоторые из них выглядят весьма своеобразно или способны навредить. Без жалости нужно истреблять определенных сельскохозяйственных вредителей или попросту опасных существ. Но, в общем и целом, насекомые довольно безобидны. Однако навязчивый шорох раздражал меня сам по себе, я не видел его источника, а потому его источником могло оказаться все, что угодно. Тени и шорохи и ощущение того, что я один, тем более впервые, все вогнало меня в тревогу. Я некоторое время лежал спокойно, пытаясь справиться с этой тревогой. Я вытянул руки по швам и терпел, представляя, что меня пытают таким изощренным способом враги и я должен не поддаться их психологическим уловкам. Однако в конце концов я оказался на грани отчаяния. Было еще до смешного обидно: я так хотел остаться один (на самом деле, не один, а просто чтобы не было Бори), выспаться, не иметь повода для раздражения, а теперь весь сон пошел насмарку. От обиды тревога только усиливалась. Наконец я сел на кровати, осмотрелся. – Все хорошо, Арлен, – сказал я сам себе. – Все хорошо. Не происходит совершенно ничего ужасного. Но темно. И никого нет рядом. Я устыдился подобных мыслей и повторил себе: – Все в полном порядке. Однако я уже знал, что не засну. И спорить с собой было нечего. Я походил по комнате, размялся, даже сделал зарядку в надежде не то взбодриться, не то усыпить себя, но не получилось ни того ни другого. Откуда-то очень издалека и очень приглушенно до меня донесся смех. Это мои товарищи (и к ним примкнувшие) нарушали правила общежития. Первым делом я решил пойти к Максиму Сергеевичу, но нечто меня остановило. Я вспомнил, что для моих товарищей сегодня особенная ночь. Многие из них могли быть слабее духом, чем я, и нуждаться в поддержке. Я в поддержке не нуждался, однако мокрицы и уховертки волновали меня. Так что я решил присоединиться к мракобесию, творившемуся в девичьей комнате. В коридоре горела только одна лампочка. Она делала еще мрачнее старый зеленый ковролин. Казалось, все пространство сузилось, сжалось. Лампочка мигала, и иногда из полутьмы я попадал в полную темноту. Девочки жили на другом конце коридора, в номере 327, и я, стараясь справляться с тревогой, преодолевал это расстояние нарочито медленно. Замерев перед блестящей в неверном свете мятно-зеленой дверью их номера, я почувствовал огромное облегчение – оттуда слышались приглушенные голоса, и мои собственные мысли о мокрицах и уховертках показались мне глупыми и наивными, недостойными человека моего положения. Я даже думал вернуться в палату и спать, как это и полагается в столь позднее время, но что-то подсказывало мне: стоит отойти от двери, и снова станет неприятно. Наконец, набравшись решительности, я распахнул дверь. Со всех сторон на меня накатили визг, крики, ор, вопли. Все эти существительные могут быть употреблены с полным правом. Кричали мальчики, кричали девочки, кричал даже Володя, обычно весьма и весьма невозмутимый. Не кричал только Андрюша. Он весь побледнел и выглядел так, словно сейчас упадет в обморок. Когда вопли, которые мне пришлось претерпеть, стихли, я сказал: – Доброй ночи. – Твою мать, Жданов! – Арлен! – Какого хрена? – Мог бы постучаться! – А предупредить! – Ужас какой!