Это удивительное чувство – давать человеку имя, которое он будет носить всю жизнь. Ощущаешь такую огромную, страшную власть – наделять человека именем. Какой ты был нежный и трогательный мальчик! Всегда нежный и трогательный, всегда такой добрый. Ты дарил мне всяческие вещички. Камушки, листики. Это все, что у тебя было, все, что ты имел, все, что было тебе дорого, и ты это отдавал мне. Первое твое слово было «на», потому что ты хотел всегда отдавать и ничего не хотел брать. Я тебя учила, я с тобой разговаривала, я всегда с тобой говорила, как со взрослым, хоть и не рассказывала всего. Когда я плакала, ты всегда меня жалел. Только ты всегда меня жалел. А какой ты красивый ребенок, как картинка. Я еще девочкой мечтала о таком сыне, так я тебя себе и представляла: светленький, весь ясный. Но я знаю, что ты вырастешь и очень красивым мужчиной, у тебя надменный изгиб бровей, доставшийся тебе от отца, и крупный, красивый нос, все это сделает твое лицо мужественным, потом, когда ты повзрослеешь. Сейчас ты очень красивый мальчик, а станешь – очень красивым мужчиной. Я это точно знаю! Но как же ты любил зверей, ты помнишь? В пять лет ты притащил домой раненую крыску. Только подумай, крыску! Ты ее положил в коробку из-под моих зимних сапог, ты ее выхаживал, перекисью обрабатывал ей раны, поил молоком из пипетки. Я никак не могла тебя понять: это же крыса! Мне они всегда, с самого детства, казались зверями отвратительными и грязными. А ты обращался с этой крысой, как с золотой. Не знаю, почему я тогда разозлилась. Хотя нет, знаю все-таки. У меня для тебя была готова особенная судьба. Я знала уже, чего хочу. Когда я узнала о программе, тогда ее только анонсировали, я сразу решила тебя туда отдать. Чтобы ты увидел в жизни больше, чем я. Чтобы ты был не только для меня, а для всего мира. Я так тебя воспитывала, чтобы ты был особенным, чтобы твое рождение сделало счастливой не только меня. Пусть у тебя нет отца и семья у нас не получилась, но зато ты самый особенный, ты – то, что я сделаю в этой жизни. Оставался всего год до первичного отбора, и я боялась, что ты не готов. Я знала, ты должен будешь стать солдатом. Я тогда так на тебя разозлилась, помню, топнула рядом с тобой ногой, ты вздрогнул, посмотрел на меня, а потом улыбнулся. Ты никогда не знал, как меня бояться. Значит ли это, что я хорошая мать? Да нет, конечно. Я сказала тебе, что крыса – это вредитель. Ты сказал, что защищать слабого – привилегия сильного. Этот плакат я повесила в твоей комнате давно, это было первое, что ты прочитал, первое, что я объяснила тебе о мире. Я сказала, что к вредителям это не относится. Вредителей следует безжалостно уничтожать. Ты так расстроился, но я верила, что поступаю правильно. У нас ведь завелись крысы тогда в подвале, и никто так и не собрался их травить, а нужно было. И я сделала самую страшную вещь в своей жизни. Я сказала тебе пойти в подвал (под моим присмотром, конечно) и положить туда яд. Сказала, что если ты сделаешь так, то сможешь, конечно, оставить свою крысу. Ты согласился, потому что покладистее тебя мальчика на всем белом свете нет. Мы спустились с тобой в подвал, и ты раскидал отравленную приманку. А ночью ты плакал навзрыд. Через три дня твоя крыса умерла. Ты выбросил ее на помойку. Я спросила у тебя: почему, Арлен? А ты сказал, что это вредитель. Ты это помнишь? Смутно, наверное. Я мало себя помню до первого класса. Но вдруг тебе тогда было так больно и грустно, что и сейчас ты об этом думаешь? Я никогда не спрашивала. Я никогда даже не понимала. А ты был очень нежный ребенок. Всегда такой, как нужно мне. Сначала ласковый, всегда меня утешал. А потом, наоборот, я тебя все время настраивала, что тебе нужен характер. И в чем-то ты совсем другим стал, жестким, незнакомым, даже взгляд изменился. Я перед тобой очень виновата за тот день. Тебе с этим теперь жить всю жизнь. Ты, может, даже и не помнишь, но с этим будешь жить. Быть матерью или отцом – самое сложное в мире дело. Любую сказанную, любую сделанную мною вещь ты унесешь с собой. А помнишь, мы ходили с тобой на кладбище к моим дедушке и бабушке? Я тебе рассказывала о могилах солдат, о том, что они должны были умереть, чтобы мы могли жить. О том, что все держится на них и нет ничего более чистого, чем принести себя в жертву. Я сказала, что у солдата – счастливейшая из судеб. Я сказала, что солдаты навсегда с нами, они живут в жизнях, которые проживаем мы. Арлен, милый мой, ты очень красивый, и добрый, и умный. Я не хочу, чтобы ты умирал. Но лучше об этом молчать, лучше вымарать это место из письма. Или нет? Или лучше сказать, как есть? Я не знаю. Я никогда еще не делала правильный выбор, кроме одного единственного раза, когда решила тебя оставить. Ты ведь не оружие, не предмет, нельзя отдать тебя, чтобы наточили и использовали для убийства, а потом выбросили. Я учила тебя всегда жить только для других, не думать о себе. А я сама думала о себе. Всё! Хватит! Надо поставить точку! Хватит писать об этом, потому что, если еще хоть строчку напишу – расплачусь. Не отправлю, не отправлю, не отправлю. Даже не подпишу. Запись 21: Быстрый ответ Дорогая моя мама! Получил твое странное письмо. Честно говоря, не знаю, что тебе ответить. Но я тебя люблю! Ни о чем не жалею. (Что делать? Отправить телеграмму? Как ей, наверное, одиноко.) Запись 22: Так тебе и надо! Расскажу с самого начала. День вышел очень суматошным, главным образом из-за утреннего происшествия. Значит так, утром я проснулся от навязчивого, горького запаха лака для волос. В моем сне шипели и извивались змеи, но на самом деле то был звук баллончика. Я сказал: – Боря, это нарушает правила общежития. Делай это в душевой. Он пальцами аккуратно дотронулся до зализанных, блестящих волос, улыбнулся отражению в зеркале и в этот момент очень напомнил свою маму. Боря бы, наверное, такому сравнению не обрадовался. Родителей он не любит, хоть и очень на них похож. Я проснулся рано, но Боря – еще раньше. Володя и Андрюша еще спали. Я думал о мамином письме, странном, каком-то диком. А вдруг мне его написала незнакомая женщина, которая только притворилась моей мамой? Вдруг это какое-то вредительство, какой-то саботаж? Но достойного обоснования для этой мысли я найти не мог. Это моя мама так написала. И что папа ее не любил, и что она со мной поступила дурно. А я так не думаю! Папа ее любил, и со мной она поступила правильно! И эти крысы, почему она так убивалась? Это же крысы, и всё. Они вредители, переносят болезни, портят проводку. Я сказал Боре: – Дышать невозможно. – Ну так не дыши. Я сильно закашлялся оттого, что Боря решил сдобрить свою прическу еще одной порцией лака. – Как думаешь, Жданов, что это ты такой чувствительный мальчик? Ребята, вот, спят себе. Или, думаешь, они уже умерли? – Не говори так! Боря тихонько засмеялся, потом сказал: – А, собственно, почему? Я молчал. – Говоришь так, как будто смерть – это что-то плохое, – сказал Боря. – А разве нет? – Ты со своей красной тетрадкой, – сказал Боря, – так носишься, потому что боишься помереть и ничего после себя не оставить. – А ты?