– Я же сказала, я… – Нет, – перебил он, – родом. Бутылка открылась с тугим и влажным звуком. Где-то по гравию прошелестели колеса, стукнула дверь. – Я выросла под Москвой, – услышал Саша. – Мои родители были учеными. Мы жили в маленьком закрытом городке. Лес, озеро, теннисные корты… Родители ездили на работу на велосипедах. – Как в американском кампусе, – заметил Саша. – Это и было нечто вроде… – ответила она. – Вы говорите так, будто городка больше нет. Она повернула голову и сказала: – А его и нет. Это прошлое я от себя отрезала. – А ваши родители? Она взяла вино, потом передумала и поставила бокал. – Папу приглашали работать за границу, – негромко сказала она. – Он очень хотел уехать, хотел увидеть мир. К тому же он был сердечник, а в Германии можно было сделать хорошую операцию. Но оставалась секретность, эта дурацкая, никому уже не нужная советская секретность. Голос ее стал сухим, она откашлялась. – В общем, пока ее снимали, где-то год – он умер. Пауза. – А мама? – спросил Саша. – Без него она не поехала. – А Вадим Вадимыч? – Вадюша? Он еще учился в школе. – Я видел его работы, – добавил зачем-то Саша. – Странные вещи. – После смерти отца, – услышал Саша. – с ним произошло что-то. Он почувствовал в темноте ее взгляд. – Он сбежал тогда, – сказала она. – Сбежал? – глупо спросил он. – Мы сами виноваты, – быстро сказала она. – Остался один со своим горем. Подросток. Но кто об этом подумал? Она помолчала, потом сделала глоток: – Подняли военную часть, прочесали лес. На третий день нашли, поставили на учет. Нестабильная психика, переходный возраст. Хотя я думаю… – Что? – Нет, ничего. Пауза. – Он всегда был замкнутым, – сказала она. Саша подлил вина. – А потом он увлекся живописью, – она поставила бокал. – Копировал, копировал. Хотел, наверное, спрятаться за этими картинами. Я привезла камеру, он начал снимать. Это была Марка идея, камера. Она снова замолчала. – Марк? – спросил Саша. – Это мой муж. После смерти отца я поехала по студенческому обмену в Прагу и познакомилась там. – На Карловом мосту? – Вы не поверите – да. – Как в сказке. – Это и была сказка, – ответила она. – Если бы мой бедный папа… Потом Саша услышал, как она плачет. Это было так неожиданно, что он невольно погладил ее по руке. – Ну что вы… – услышал он собственный голос. – Ничего-ничего, – проговорила она. – Не надо мне было… И, не сдерживаясь, разрыдалась. Окно выходило на виноградник, и свежий ночной воздух хлынул в комнату. Саша щелкнул зажигалкой и затянулся. “Вот тебе и «отрезанное прошлое», – подумал он. – Вот тебе и «ничего не связывает». А сама – папина дочка…” Он вспомнил парня, с которым учился. Профессорский сынок, тот тоже жил в закрытом научном городе. Саша даже ездил к нему летом загорать и купаться. Октаэдра там, конечно, не было, зато имелась школа с телескопом. “Например, кружок по астрономии. – Саша начал придумывать историю. – Обаятельный бородач с роговых очках, такой Ален Гинзберг. Преподаватель. Подкупил мальчишек записями с рок-музыкой. Чем не путь в науку? А на самом деле просто был влюблен в сестру главного героя. Нарочно звонил, чтобы узнать, дома она и когда выйдет с собакой. “Нет, нету, – торжествующе грубил младший брат в трубку. – Уехала на каникулы. В Прагу”. Бородач звонил из таксофона и? когда брат выходил гулять с собакой, здоровенной, но пугливой овчаркой, ждал на детской площадке. “В Прагу? – задумчиво переспрашивал. – А слышал ли ты, друг мой, историю про Голема?” “Нет, не слышал”, – хмыкал брат (они входили в лес, и он отпускал собаку). Голос бородача долетал из темной зимней пустоты, таким мальчишка его и запомнил. “…А потом Голем сбежал от своего хозяина, – продолжал бородач, – тот просто забыл отключить машину”. “Как робота?” – перебил мальчишка. “Да, и спрятался в городе. Считалось, он живет в доме с одним окном и это окно в небо. Что объяснимо, если вспомнить улицы Праги…” Скрипел снег, собака выскакивала из темноты, дышала – и убегала. “У каждого есть своя планета, – говорил он. – Орбита, которая определяет судьбу”. “И у меня?” “Конечно”. “Какая?” “Ты… – он останавливался, – Меркурий”. “Меркурий? – Мальчишка был явно разочарован. – Да ладно вам, ее даже толком не видно”. “Зато она самая малоизученная. И потом, что с того, что не видно? Разве судьбу видно?” “А что она означает?” “Движущийся рывками, подвижный”. Вот как твоя собака”. Он кивал в темноту, где рыскала овчарка. “Вспомни алхимиков с их ртутью”. (Это было авансом, об алхимиках младший брат ничего не слыхивал). “Меркурий обозначал в древности мысль, символ человеческого разума, – говорил учитель. – Символ сознания во времени”. “Как ртуть? – Мальчишка радовался и пугался собственной догадки. “Молодец, – кивал бородач. – Мысли обладают теми же свойствами, они могут свести с ума, а могут вывести к свету. Не забывай, Меркурий – это проводник душ в мир мертвых. Ты ведь думал о смерти?” Собака выгибала спину с мучительным оскалом. “Конечно”. “И что?” “И ничего. Ничего-ничего-ничего и так до тех пор, пока не станет совсем страшно”. “Страшно чего?” “Этого “ничего”, – ответил мальчик. “И как ты его представляешь, это “ничего”? “Никак, я его просто чувствую. Это такой жгучий холод и пустота”. “Как этот лес?” “Нет, лес совсем другое…” Но было видно, что он не может подобрать слова. А через год сестра вышла замуж и уехала в Прагу. Они с мамой остались одни, и учитель остался – бедный, бедный дядя Ваня”. Саша мысленно поставил точку и поглубже вдохнул воздух. Что за нелепая привычка сочинять истории! Он сел на подоконник, а потом сделал то, чего и сам не ожидал от себя: спрыгнул на землю. Несколько метров виноградника освещались фонарем, а дальше чернела тьма. Саша медленно пошел между лозами, потом остановился; обернулся. Дом был облеплен тьмой, и только окно, откуда он выбрался, светилось. Саше показалось, что в окне кто-то есть, но кто? Ведь он был здесь. Странное, жутковатое ощущение – словно он превратился в глаз. “Отец на день рождения подарил мальчишке часы, – снова принялся сочинять Саша. – Наручные часы на кожаном ремешке со светящимся циферблатом. Он давно выпрашивал такие и обрадовался. «Постой, подожди, – сказал отец. – Переверни, видишь?» «Слава первопроходцам ‘Красной планеты’» было выгравировано на крышке”. Было так тихо, что Саша решил, еще совсем рано, и повернулся на другой бок. Но спать не хотелось, он выспался. Было десять утра, в телефоне обозначилось новое сообщение. Фриш писал, что может приехать завтра утром и что она не понравилась ему тоже, “просто не хотел тебя расстраивать”. Саша хорошо выспался и пожалел, что поторопился с Фришем. Виноградники на холмах напоминали следы от огромной гребенки. Между тополей бесшумно двигалась машина, день занимался чистый и теплый, и на душе тоже было тепло и чисто. Тихо насвистывая, Саша проскользнул в ванную. Над полкой с флаконами он увидел фотографию – двое в ярких комбинезонах на снежном склоне. Через полчаса ее маленький Фольксваген, пропетляв по виноградникам, выехал на большую дорогу. – Один раз это надо увидеть. – Она рассказывала про городской праздник. – Хотите? – Хочу. Машина вошла в поворот, внизу блеснула река. – Наш Кохэм, – показала она на домики, рассыпанные вдоль реки, и нажала кнопку. Заиграла музыка. Саша взял коробку из-под диска: – Любите Южную Америку? – Я? – Она отвела глаза от дороги. – Да. Машина обогнула холм, и на том берегу вырос замок, похожий на гриб-переросток. Сквозь прозрачный воздух городок внизу придвинулся настолько близко, что стоило протянуть руку – и, казалось, можно потрогать цветы на окнах. Машина спустилась на набережную. Они медленно поехали в толпе туристов. Мест на парковке не было; снова вернулись в переулки; только наверху, где начинались виноградники, можно было оставить машину. – А почему Южная Америка? – Саша вспомнил про музыку. Они стояли на тротуаре и ждали, пока пройдут наряженные в чепцы и ленты девушки. – Я поднимаюсь там, – был ответ. – Поднимаетесь? Саша переспросил, отвлекся, а когда поискал глазами, его хозяйка пропала среди ряженых. Он пошел наугад. Взгляд выхватывал то усы пожарного, то волынку, то собственное желтое отражение в начищенной валторне. – Я вас потеряла! – Она вышла к нему из толпы с бокалом. – Держите.