– Выглядит… живописно, – прокомментировала я лиловый синяк с запекшейся кровью, обводящий нижнюю губу Коула. – Сувенир от Гидеона? Коул посмотрелся в зеркало заднего вида и ужаснулся – похоже, до этого момента он даже не задумывался, что выглядит настолько кошмарно. Волосы сбились в дремучие клоки, левая скула была рассечена по диагонали, как если бы Коул проехался лицом по асфальту. Один рукав обожаемой мною рубашки отсутствовал, а уж на штаны я и вовсе смотреть побоялась. – Надеюсь, он выглядит так же, – попыталась разрядить обстановку я, открыв баночку с цветочной мазью и ласково втерев ее в свежие ссадины. Коул зашипел, но мужественно вытерпел. – Хуже. За Бакса я точно отплатил. – Мой ты умница! Коул скривился – не то от моего тона, не то от травяного запаха, щиплющего израненную кожу. Коул был горячим, как в лихорадке, и я прижала к нему ладонь, впитывая в себя тепло вместе с воспоминаниями. Два брата, сцепившиеся в мертвой хватке и катящиеся вниз по улице прямо под колеса машин. Копье и навахон, скрещенные на глазах у прохожих. Две метки, горящие на запястьях оранжевым светом. «Ты вечно берешь на себя больше, чем тебе положено!» – «А ты вечно лезешь, куда не просят!» Зевающая Тюльпана лениво наблюдает за ними с другого конца сквера. «Предатель!» – «Тупица!» Мальчишеская схватка, закончившаяся тумаками и позорной ничьей. «А ну стоять!» Остроконечный значок местной полиции и бегство обоих, чтобы не объяснять то, что никто все равно не поймет. – Ого, – ахнула я, отняв руку от лица Коула, который даже не понял, что произошло: видение заняло всего секунду. – А дар прорицания полезная штука. Надеюсь, ты не потерял Вестников? Он надулся, словно его обидел мой вопрос, и вынул из-за пазухи жемчужные бусы: те были застегнуты у него на шее как украшение. Я хихикнула, но одобрительно кивнула: Коул был готов сберечь их даже ценой собственного имиджа. – Эй, голубки, – прервала нас Тюльпана. – Это, случаем, не машина Ферн? Мы одновременно обернулись, уставившись в заднее стекло. Посреди дороги мигал фарами раритетный Pontiac Bonneville 1968 года – красный, как девственная кровь. От зависти у меня свело зубы: вот какую машину я заказывала тогда Зои, а не синюю! – Кажется, она хочет, чтобы мы ехали за ней, – угрюмо заметил Коул, заводя мотор, когда Pontiac неторопливо повернул к выезду из города, а в приоткрытом окне показался острый профиль курящей Ферн. Я вгляделась в окна и не без облегчения отметила, что Джулиана в машине нет: лучше Коулу не знать, что он вообще в городе. За рулем Pontiac сидел Гидеон. В драке ему перепало сильнее: вся левая сторона лица была залита синевой, а ворот черной рубашки отсутствовал. Притормозив на перекрестке, он высунулся из окна и указал пальцем на шоссе. Друг за другом мы выехали из Лас-Вегаса. Нам в спину светили неоновые огни: солнце завалилось набок, и город готовился к безумной ночи. Отринув сожаления, что мне не удалось принять в ней участие, я сосредоточилась на Pontiac, опережающем нас на несколько метров. Тюльпана молча смотрела в окно, прощаясь не только с Лас-Вегасом, но и с белокурым мальчиком, который никогда не узнает о ее существовании. – И куда мы едем? – наконец спросил Коул: его решимость следовать за мной даже в преисподнюю не оставляла ему времени на расспросы. – Ферн объяснила, что за «мастер-класс» тебя ждет? – Нет. Лишь сказала, что приведет меня туда, где обучалась моя мать. Просто езжай за ней. Надеюсь, это не далеко. Но моя надежда не оправдалась. Мы ехали без остановки следом за Pontiac еще минимум час, пока не свернули с шоссе на однополосную дорогу без асфальта и не остались одни в пустыне. Оранжевые полосы заката освещали нам путь, и на сливовом небе начали проглядывать звезды. Темно-коричневые песчаные хребты слились с горизонтом. Ветер нес облака пыли, а земля повсюду шла трещинами, сухая и изнеможенная, как старческая кожа. Лишь вдоль дороги тянулись поросли юкки. Эта местность была непригодна ни для жизни, ни уж тем более для обучения, и я не понимала, что мы могли забыть здесь. – Мне это не нравится, – озвучил Коул то, что я упрямо скрывала, боясь признаться себе, что обещанный приз Ферн не что иное, как хитроумная ловушка. Когда желание, чтобы Коул развернулся и умчался прочь, сделалось нестерпимым, заставляя меня елозить в кресле, красный Pontiac вдруг съехал на обочину и остановился. – Прошу, – объявила торжественно Ферн, примостившись на багажнике и обведя рукой сумрачную пустыню. – Тебе туда. Коул вышел первым, держась за рукоять меча, торчащего из-за пояса. Он смерил взглядом сначала улыбающуюся Ферн, затем Гидеона, вылезшего из Pontiac следом за ней. Из разбитого носа у него торчал ватный тампон. – Куда «туда»? – спросила Тюльпана, теряя терпение и усиленно наглаживая холку Штруделя, дремлющего у нее на руках. У меня возник тот же вопрос. Там, куда указывала Ферн, не было ни души. В пятидесяти футах от дороги, на возвышенности, росло единственное зеленое деревце – жесткосемянный можжевельник с крючковатым стволом, изогнутым в недовершенном знаке бесконечности. На ветвях качались грозди темно-синих ягод с серым налетом, похожие на перезревшую чернику. А между корней торчали пучки ларреи и цветки люпина, выжженные солнцем. – Видишь то древо? – Ферн махнула в его сторону, посматривая на можжевельник с какой-то странной опаской. – Дойдешь до него, и твое обучение начнется. Друзей брать с собой не рекомендую. Удачи. Она цокнула туфельками и быстро засеменила в обход машины. Я, нахмурившись, вгляделась в даль, не спеша двигаться с места. – Одри… – позвал Коул, но я не услышала. Впереди что-то мерцало. Плотная завеса словно отгораживала можжевельник от остального мира, кружа вокруг него дорожную пыль и песок. Иногда завеса шла рябью, и я могла поклясться, что вижу в ней наши отражения, как в зеркале: четыре путника, две машины, кот с горящими глазами на заднем сиденье. – Не ходи туда одна, – подсказал мне на ухо мяукающий голосок, и я скосила глаза на Эго, запрыгнувшего мне на плечо. Его хвост оплел мою шею, чтобы удержаться, но впервые рядом не было ни Блуда, ни Спора. – Возьми горную ведьму с собой. Поверь доброму приятелю Монтагу. Пустыня не любит одиночек… И костяные змеи, что роятся в ее недрах, тоже. Эго испарился раньше, чем я успела открыть рот, но моя интуиция согласилась с ним прежде, чем согласился разум. С тем деревом действительно было что-то неладно. – Эй, Ферн, – окликнула я, когда ее светлая макушка почти скрылась под крышей машины. – Не так быстро! Я обогнула Pontiac и приложила ладонь к капоту, сварив двигатель, чтобы не дать машине завестись. – Что ты творишь?! – зашлась воплем Ферн, подавшись мне навстречу, и в этом была ее фатальная ошибка. – Хочу, чтобы ты составила мне компанию. Мы ведь сестры! Ферн отпрыгнула от меня, стоило мне протянуть к ней руки, но я оказалась быстрее. Мои ладони обхватили ее лицо, примяв к скулам непослушные косы, а спустя секунду вокруг нас сомкнулся песчаный простор. – Mellt! – вскрикнула Ферн, ударив меня по рукам статическим электричеством, но было поздно: я уже перенесла нас к самому древу. Где-то вдалеке выли койоты, а со стороны шоссе мигали фары, но их свет не доставал до нас. Сделалось так темно, будто ночь проглотила нас живьем. Под ногой Ферн хрустнул куст ларреи. Белые бутоны с мягкими колючками раскрошились, смешавшись с темно-красной глиной и крошкой белого полупрозрачного камня, насыпанного вокруг можжевельника и похожего на толченую морскую соль. – Это и есть морская соль, – поняла я, когда, наклонившись, погрузила в крошку кончики пальцев и те разъело до волдырей. – Проклятая соль… Ферн оцепенела. На ее лбу выступила испарина, и она медленно оглянулась, проверяя, где мы стоим – все еще за чертой соляного круга или же внутри него. С замиранием сердца я осмотрелась и поняла – внутри. – Что ты наделала? – спросила она едва слышно и вдруг споткнулась на ровном месте, повалившись на песок. Тот разошелся в разные стороны и проглотил ее целиком у меня на глазах, засыпав с головой. Следом что-то толкнуло и меня. Я погрузилась в бурлящее марево жара и колдовства, а вынырнула посреди полуденной пустыни в полном одиночестве в тысяче миль от цивилизации. X Завтрашний день Пустыня Мохаве. Не зря индейцы прозвали это место Горящей землей, а путеводители – Долиной смерти. Здесь действительно легко можно было умереть. Песок хрустел под ногами, бурый и безжизненный, как и вся пустошь, тянущаяся на тысячи километров. Лишь чудом можно было наткнуться на новорожденную сальвию и акации – весной пустыня цвела, коротко и прекрасно, но вновь погибала уже к началу лета. Стоило солнцу взойти, как воздух раскалялся добела за считаные минуты, начиная трещать. Дышать было мучительно: то же самое, что вдыхать огонь. Со лба скатывались градины соленого пота, а пересохшее горло саднило. От палящего солнца спрятаться было негде: ни одного деревца на мили вокруг. Только плоская равнина с высокими скалами на горизонте, дребезжащем, как мираж. Туда не добраться: ступни ныли, утопая в песке, и каждый шаг превращался в пытку. – Этого не может быть… Это все нереально… Я твердила это себе, продолжая идти. Даже если все было взаправду, утешало одно: у всего есть конец. Эта пустыня не может быть бесконечной! Рано или поздно она закончится. – Laguz, – прошептала я над трещинами, уходящими глубоко в коричневую землю и делящими ее на четвертинки. Спустя мгновение по всем законам моего мира сквозь них должна была просочиться вода, но ничего не происходило. – Да что же это такое?! Я хлопнула по земле ладонью и попыталась как следует разозлиться, чтобы небо заволокло дождевыми тучами. Но сколько бы я ни пыталась колдовать, магия отказывалась подчиняться. Она покинула меня, умерев в этой пустыне так же, как умирало все живое. Во мне не осталось даже крупиц Шепота – вены на руках выглядели обычными. Я должна была радоваться, но не могла, ведь это значило лишь одно – я стала никем. Когда загадочное колдовское марево под ветвями можжевельника проглотило меня, во всей Неваде стояла ночь, но стоило мне открыть глаза, как наступил ясный день. И он длился бесконечно, даже не думая кончаться. Сколько бы раз я ни взглянула на солнце, оно висело в одном положении, застыв, как на картине. Отодрав от подола любимого кашемирового платья лоскут, я обмотала его вокруг головы банданой, чтобы не схлопотать солнечный удар. И на кой черт я сняла бейсболку в машине?! – Ферн! – попыталась вновь позвать я, срывая голос. На мой крик, как и раньше, никто не отзывался. Не теряя надежды, я раз за разом перебирала все имена, что знала, лишь бы кто-нибудь меня услышал. – Коул! Тюльпана… Эго? – Я тряхнула золотым браслетом, безжизненным, как обычная бижутерия без демонического нутра. – Черт побери… Что же это за место? Оно словно поглощало не только магию, но и звуки: иногда казалось, что я не слышу собственного голоса, будто плыву в вакууме. Песчаные скалы не приближались ни на метр, сколько бы я ни шла. Казалось, я перебираю ногами на одном месте. Сколько часов прошло? Как давно я иду? И приду ли хоть куда-то? – К Баалу! – выдохнула я, падая на колени и проклиная тот день, когда мне пришло в голову довериться Ферн. Утешало лишь одно: ей наверняка сейчас не лучше. Песок, расступившись и проглотив сразу двух ведьм, видимо, разбросал нас по пустыне так, чтобы мы не встретились. Сердцевидное лицо, перекошенное ужасом, все еще стояло перед моими глазами – немудрено, что Ферн так боялась злополучного древа. Приходилось ли ей уже попадать в его капкан? Как же она пережила это? Я взглянула на свою длинную тень, отбрасываемую вечно полуденным солнцем, и пропустила песок сквозь пальцы. Они давно обгорели до красной корки, но боли я не чувствовала. – Ве-едьма. Я вскинула голову, покрывшись мурашками от прохлады, забравшейся под запыленную одежду. Ей неоткуда было появиться в пустыне, как и черному козлу с загнутыми рогами, горящими синим пламенем. Огонь не причинял ему никакого вреда, а мощные копыта давили поросль юкки. Силуэт его расплывался – не то от того, что у меня кружилась голова, не то потому, что все это были галлюцинации. Как бы то ни было, мы уставились друг на друга, когда он вдруг проблеял: – Хочешь пить? Я упала, вслепую ища рукой какой-нибудь зазубренный камень или палку. Козел не выглядел враждебно, но что-то пугало меня в его янтарных глазах с блестящими зрачками, похожими на змеиные языки. Впрочем, это ни в какое сравнение не шло с тем, что он говорил человеческим голосом – низким и явно мужским. – Ты пить хочешь? – повторил козел уже настойчивее, махая нетерпеливо хвостом. Я попыталась сглотнуть, но во рту не было слюны. Моя голова кивнула сама собой: – Да. Не отказалась бы. – А хочешь болтаться, как они? Я не поняла, о чем он говорит, пока козел не повернул голову вбок. Медленно повернувшись тоже, я подняла глаза: за мной, в том самом месте, где прежде росли лишь дикие кактусы, стояло дерево. Это был тот самый можжевельник, который мы видели на дороге и с которого все началось, но теперь он был мертв. Если бы не ствол в форме недовершенного знака бесконечности, его было бы не узнать: отошедшая кора, безжизненные голые ветви. На них вместо гроздей серо-голубых ягод раскачивались покойницы с петлями на шеях. Босые грязные девочки и женщины – все в длинных белоснежных рубашках. Лодыжки, связанные жгутами, сгибались под неестественным углом, а веревки скрипели на ветру, несущем вместе с пылью кислый запах гниения. – Ве-едьмы, – протянул козел, пока я взирала на женские лица, изувеченные смертью: синие, распухшие, со стеклянными глазами навыкате. – Такие же, как ты. Такие же, как все грешницы, воспевающие любовь к Сатане. На миг мне почудилось, что я знаю их: пшеничное безобразие прядей, снежная копна волос, рыжая шевелюра… Я тряхнула головой, прогоняя наваждение, и невольно пересчитала висельников – двенадцать, как чисел на циферблате. Фигура, выложенная в воздухе из подвешенных тел, и впрямь напоминала его, образуя круг. Пустым оставался лишь центр – самая толстая крепкая ветвь, клином уходящая к небу. Животный страх овладел мной, но я отказалась ему подчиняться, даже когда услышала: – Это место заготовлено для тебя. Хочешь стать тринадцатой?