Под потолком зала вспыхнул свет — известил танцующую молодёжь об окончании танцевального вечера. Но ни девчонки, ни парни этого словно не заметили, танцевали. Из динамиков звучала музыка. —….Под песню Котёнка сожму тебя крепко, — пел Рокотов. — И прошепчу… Он замолчал, направил набалдашник микрофона в сторону зала. — Я люблю тебя, детка!! — проревели две сотни голосов. Сергей замер на краю сцены; улыбнулся и зажмурил глаза, будто впитывал в себя эмоции зала. Стихла музыка. Я увидел, как зевнул Чага, как распрямил спину Веник, как неуклюже выбрался из-за своей «баррикады» Бурый. Рядом со мной вздохнула Изабелла. Рокотов снова поднёс микрофон к губам и произнёс: — Я люблю вас! Увидимся через неделю. * * * В репетиционном зале, сразу после концерта, музыканты обсудили отклик школьников на «Гимн ПТУшника». Я отметил, что подобного «разбора полётов» участники ВИА раньше при мне не устраивали. «Гимн» они называли не иначе как «наша песня». Совсем по-детски радовались, когда наперебой описывали друг другу реакцию слушателей (особенно: слушательниц). Светились от счастья, будто сделали сегодня большой шаг навстречу мировой славе. Я в обсуждении рейтинга песен участия не принимал. Потому что думал не о концертах, а о завтрашнем визите Алины Волковой. После первой бутылки портвейна парни снова закурили и сошлись во мнении, что новая песня на следующем концерте «переплюнет» по количеству исполнений «Котёнка». При этом музыканты и Белла посматривали на меня, словно следили за моей реакцией на это их утверждение. Тема «Гимна» ещё не исчерпала себя, когда дверь резко распахнулась, и в зал буквально ворвался Руслан Петров. Руся решительно прошёл к столу, где устраивали посиделки музыканты. Поставил в центр столешницы бутылку водки. — Вот, — сказал он. — Это вам от хабзайцев. За песню. От души. Я увидел, как взгляды участников ансамбля скрестились на бутылке «Столичной». Белла посмотрела на Петрова. — А… кто тебя сюда пустил? — спросила она. Порог репетиционного зала переступил запыхавшийся усатый дружинник. Руслан взглянул на него, улыбнулся. — Да кто ж меня не пустит? — сказал Руся. * * * В ночь с субботы на воскресенье в Рудогорске выпал первый снег. Неожиданностью для меня это не стало: память вчера напомнила об этом событии и даже показала, как будет выглядеть покрытый белой пеленой город. Но я рассудил, что помнить и видеть — не одно и то же. Утром я первым делом подошёл к окну, посмотрел на окутанный предрассветным полумраком двор. Взглянул на снежные шубы, в которые принарядились деревья. Полюбовался на белые шапки, которые украсили фонарные столбы. Отметил, что жильцы пятиэтажки уже протоптали в сугробах тропинки. Рассмотрел прилипшие к стеклу большие снежинки. Почувствовал, как резко потеплела в моей комнате батарея — едва не обжёгся, когда задел её коленом. Уличный термометр подсказал, что в комплект к шапке не мешало бы сегодня же отыскать в шкафу шарф и перчатки. За завтраком я заметил, что мама позабыла об обидах. Она выглядела свежей, бодрой и счастливой. Улыбалась, говорила больше чем обычно. Не вспоминала о Первомайске. Лишь вскользь упомянула о папе. Подкладывала мне на тарелку гренки. Иронично рассуждала об изменениях в погоде и о сегодняшней встрече с «будущей невесткой» — будто намекала, что это взаимосвязанные события. Мама сообщила, что к Алининому приходу приготовит печёночную запеканку и испечёт бисквит с изюмом, пообещала, что заварит свежий чай с чашелистиками морошки. Я удивлённо хмыкнул: бисквит у нас в меню бывал лишь по праздникам. Мама заметила моё удивление — приосанилась и повела плечом. Она посмотрела мне в глаза и заявила: «Пусть девочка сразу увидит, что ты привык хорошо кушать!» Я покачал головой: подобные слова от неё уже слышал: в будущем. Гитару утром я не побеспокоил — музыкальный инструмент преспокойно пылился на шкафу. Я изгнал из головы мысли о песнях и о скором визите Волковой. Сосредоточился на воображаемом мире моей книги. Работал над рукописью: вдохновенно описывал приключения персонажей романа, накладывал их на фон из реальных исторических событий. На пять часов выпал из реальности. Просидел до обеда за письменным столом. Обед мама сегодня перенесла на час позже: ко времени, когда явится моя «невеста». После полудня я вдыхал проникавшие в мою комнату из кухни ароматные запахи. Сам не заметил, как с подсказки жалобно урчавшего живота усадил главного героя книги и его подругу за стол, накормил их обедом. Звонок в прихожей звякнул неожиданно для меня. Я выпрямил спину, поправил очки. Взглянул на циферблат часов. Тут же выбрался из-за стола и поспешил к двери. Мама меня опередила. Я выглянул в прихожую — поверх маминого плеча увидел у порога квартиры свою соседку по школьной парте. Десятиклассница сняла шапку, посмотрела на мою наряженную в новый халат маму. — Здравствуйте, — сказала она. — Меня зовут Алина Волкова. Я люблю вашего сына. Глава 16 Ещё вчера по дороге домой я подробно рассказал Алине, как знакомил маму с будущими жёнами в своём сне. Говорил о тех событиях спокойно, деловито, с юмором. Основное внимание уделил случаю, когда тот я из сна привёл в свой дом «первую невесту». Не приукрашивал мамину беспардонность: заранее готовил Волкову к трудностям. Объяснил однокласснице, что встречи «жён из сна» со свекровью начинались по одной и той же схеме, которая менялась в соответствии с их реакцией на мамины вопросы. Озвучил, что мою родительницу обычно интересовало в первую очередь. Предсказал её реакцию на те или иные варианты ответов. Сказал, чтобы Алина не волновалась и не принимала мамины колкие словечки близко к сердцу. Вот только среди моих рекомендаций не числилась фраза: «Меня зовут Алина Волкова. Я люблю вашего сына». Мой взгляд скользнул по заплетённым в косу (!) волосам Алины, по её румяным щекам и воротнику куртки, на котором блестели капли влаги — растаявшие снежинки. Я посмотрел в ярко-голубые глаза Волковой. Не заметил в них ни тревоги, ни настороженности. У меня в голове промелькнул с десяток ответов в мамином стиле: не злых, но язвительных. Вот только ни один из них не прозвучал. Мама внимательно осмотрела мою одноклассницу с ног до головы. Не проронила ни слова о её внешности. Не упомянула о том, что Волкова явилась на минуту раньше или позже уговоренного срока. Она спокойно ответила: «Я тоже его люблю». За обеденным столом беседа пошла в знакомом мне русле: мама сыпала вопросами. Узнала, где и кем работали Алинины родители, чем занималась до пенсии бабушка Волковой. Спросила, почему моя нынешняя соседка по парте сменила столичную жизнь на рудогорский холод — хмыкнула, когда Алина призналась, что в московской школе у неё «были проблемы с одноклассниками». Из застольного разговора я узнал, что Волкова нацелилась на учёбу в Литературном институте имени Горького. Она планировала учиться заочно: из-за бабушки — чтобы та «не жила одна». Мама напомнила о моих планах учиться в Первомайске. Алина кивнула и серьёзным голосом заявила: будет жить там, где и её муж. И обязательно туда же перевезёт свою бабушку. Во время разговора с мамой Алина то и дело посматривала на меня. Будто по выражению моего лица проверяла: одобрял ли я её поведение. В застольной беседе я почти не участвовал. Но не терял бдительности: помнил, как мама при первой же встрече довела мою первую невесту до истерики. Но сегодня моя родительница вела себя подозрительно сдержано и тактично. Словно и не швырялась во вторник оскорблениями в адрес «невестки». Она то и дело подкладывала на тарелку моей одноклассницы куски бисквита. Посматривала, как я демонстративно прикасался к руке Волковой (Алина при этом замирала и словно задерживала дыхание). Но не хмурилась. И даже поведала нам историю знакомства со своим нынешним мужем (моим отцом). После обеда я устроил Волковой экскурсию в свою комнату. Воспользовался случаем (мама задержалась на кухне: демонстративно отстранила меня от мытья посуды) — похвалил Алину за смелость и терпение. Перечислил стихи, которые превращал в песни для фестиваля. Объяснил, почему выбрал именно их. Наедине мы долго не беседовали: пришла мама, принесла тяжёлый альбом с семейными фотографиями. Около часа она рассказывала, каким чудесным мальчиком я был в детстве и в какого гения со временем превратился. Разболтала моей однокласснице о том, что я теперь каждый день «много часов» проводил за письменным столом: писал книгу. Предложила мне исполнить для своей «подруги» «В траве сидел кузнечик». Я ответил маме, что это Алина прекрасно играет на гитаре и даже делится со мной секретами мастерства. «Так вот, откуда кузнечик прибежал», — сказала мама. И уже через пару минут мы слушали, как Волкова пела «Ты возьми моё сердце». Мамину реакцию на эту песню я предвидел заранее. Принёс своей хлюпавшей носом родительнице носовой платок до того, как Алина проиграла финал композиции. Мама утёрла слёзы, повторила фразу из песни: «…Я дышу только рядом с тобою…» И сказала: «Сама сочинила?» «Только стихи», — едва слышно ответила Волкова. «Хорошие стихи, — заявила мама, — душевные. И голос у тебя прекрасный». Повела нас на кухню пить чай (сказала, что выплакала много жидкости, пока слушала Алинино пение). Во время чаепития я уверился, что «что-то пошло не так». Потому что мама больше не наседала на Волкову с расспросами. Хотя других невесток на моей памяти она «пытала» безостановочно. Моя родительница утратила своё неуёмное любопытство и сыпала на нас рассказами из времён своей молодости: тех, когда они с моим папой только начали встречаться. Подобным образом она себя вела лишь в присутствии жены моего старшего сына — та искренне не понимала, почему муж поначалу опасался знакомить её со своей бабушкой. Мама подкладывала Алине куски бисквита, подливала в чашку чай. Жалобы Волковой на переедание она решительно отметала. В качестве довода, чтобы Алина съела «ещё кусочек», приводила любимую фразу моего отца. — Ты ешь, ешь, — повторяла мама. — Вон, какая худющая. Кожа да кости! Не забывай, деточка: мужчины — не собаки. На кости они не бросаются. Заметил, что Алинины «кожа да кости» постепенно превращались в «кожу да кости и бисквит», где бисквит становился основной составляющей. Спорить с мамой не стал. Но перехватывал появлявшиеся в Алинином блюдце куски — подпитывал ими свой растущий организм. Мама заметила мои махинации, нахмурила брови. Тогда я взял Волкову за руку и заявил, что «невеста» нравится мне такой, какая она есть. Почувствовал, как Алина несильно сжала мои пальцы. Спросил у мамы: не потому ли она едва ли не каждые полгода садилась на диету, что не желала нравиться моему отцу. Та ответила, что папа её любит. А диетами она отпугивала «посторонних мужиков». Я усмехнулся и заверил, что сам отпугну от Алины кого угодно — без помощи бисквита. Мама отпустила нас, когда по телевизору начался художественный фильм «Собственное мнение». Хотя и предложила нам посидеть у телеэкрана «по-семейному», пощёлкать семечки. Но я напомнил ей, что нам с Алиной завтра в школу. Указал на окно, за которым уже стемнело (отметил, что в Рудогорске уже начались «длинные ночи» — это когда тёмное время суток длилось почти вдвое дольше, чем светлое). На прощанье мама вручила Волковой свёрток с остатками бисквита. «Для бабушки», — пояснила она. Я по-джентельменски подал Алине пальто. Мысленно порадовался, что смотрины завершились. Вышли из подъезда — я с удовольствием вдохнул морозный воздух. Волкова заявила, что моя мама — «замечательная женщина». И что я зря её, Волкову, запугивал. — Ваня, почему ты не говорил, что пишешь книгу? — спросила Алина. — О чём она? — О людях, — ответил я. — И о трудностях, с которыми они столкнулись. Улыбнулся, услышав хруст снега под ногами. — Дашь мне её почитать? — спросила Алина. — Разумеется, Волкова. Но не раньше, чем допишу. — И… когда это случится? Пожал плечами. — Весной следующего года, — ответил я. — Сомневаюсь, что справлюсь с работой быстрее. — Мама говорила, что в издательства нужно отправлять только отпечатанные на машинке рукописи, — сказала Волкова. Она стряхнула с моего плеча снежинки. — Как только найду печатную машинку, так сразу и перепечатаю. Алина заглянула мне в лицо. — У меня дома есть машинка, — сказала она. — В Рудогорске мы ею ещё ни разу не пользовались. Сейчас она пылится в шкафу. Бабушка на ней печатала… раньше. Волкова вздохнула. — Я могла бы распечатать твою книгу. Но не быстро, конечно. — Нужно десять экземпляров, с двумя копиями к каждому, — сказал я. — Зачем так много⁈ — удивилась Алина. Мне почудилось, что у неё увеличились зрачки. — В сумме получится тридцать экземпляров, — сказал я. — Этого будет достаточно: для начала. Волкова потёрла варежкой нос. — Мама говорила, что в редакциях не любят читать распечатанные под копирку страницы, — сказала она. Я пожал плечами. — Мне всё равно, что им нравится. На мои цели их симпатия не повлияет. Алина кивнула. — Хорошо, — сказала она.