— Звучит не слишком интеллектуально, — заметил Квиллер, хотя название ему понравилось. Квиллера, вернувшегося домой с обернутым в фольгу пакетом, в котором лежали куски индейки, приветливо встретили на пороге две сиамские кошки, учуявшие запах любимого кушанья сквозь двухдюймовую дубовую дверь. Они нетерпеливо завывали, становясь на чёрно-коричневые задние лапы и не сводя ни на секунду гипнотического взгляда голубых глаз с вожделенного пакета до тех пор, пока его содержимое не переместилось на их тарелки, стоящие у кухонного стола. С нескрываемым восхищением наблюдал Квиллер за тем, как они уплетают его угощение. Коко — официально Као Ко Кун — унаследовал величие своего высокородного тезки, жившего в тринадцатом веке, и плюс к этому обладал таким умом и способностью к правильному восприятию действительности, что приводил иногда в замешательство человека, имеющего всего лишь пять органов чувств да степень бакалавра в области журналистики. Юм-Юм, само изящество, владела иным набором талантов. Она знала бесчисленное множество чисто женских уловок, которыми беззастенчиво пользовалась, чтобы добиться своего. Когда же ничто из её арсенала не приводило к желаемому результату, она прибегала к последнему средству воздействия: кокетливо вытягивала переднюю бархатную лапку и трогала ею усы Квиллера, после чего он сдавался. Когда сиамцы покончили с едой и тщательно умылись, он обратился к ним с речью: — У меня, ребятки, в последующие две недели будет очень много работы, поэтому я не смогу пускать вас в библиотеку. Прошу вас, не думайте, что это из-за каких-то осложнений личного характера. — Он всегда обращался к кошкам так, словно они понимали человеческую речь, и всё больше и больше убеждался в том, что именно так оно и было. В последующие дни кошки, чувствуя его озабоченность, не мешали ему; они подолгу дремали, подолгу ласкались друг к другу и смотрели на осенние листья, которые, плавно кружась, падали на землю, устилая её желто-рыжим ковром. И только в тех случаях, когда Квиллер, заработавшись, задерживался с кошачьим обедом, Коко и Юм-Юм прерывали его занятия: стоя за дверью библиотеки и теребя лапками ручку двери, они взывали к совести хозяина — Коко своим укоризненным баритоном аристократа: «Йа-а-у!», а Юм-Юм нетерпеливым сопрано: «Ня-я-у!» Квиллеру ничего не стоило написать для газеты статью в тысячу слов, но сценарий документальной драмы был делом непривычным. Для того чтобы облегчить радиодиктору чтение сорокапятиминутного монолога, он решил вставить в него якобы записанные на пленку голоса очевидцев. Он изменял свой голос, придавая ему то официальный тон, свойственный, по его мнению, чиновнику правительственной службы, то ирландский акцент, с каким, как он полагал, должен был изъясняться трактирщик, то его голос становился скрипучим, словно у старого фермера. Составляя вопросы и вкрапляя ответы на них в дикторский текст, Квиллер как бы брал интервью у самого себя. Когда сценарий был закончен, начались репетиции, которые проходили ночами по уплотненному графику в доме Гейджев. Хикси комбинировала голоса, записанные на пленку, с живой речью диктора, а это требовало исключительной точности таймирования. Между тем Полли Дункан, возвращаясь после работы к себе в каретный сарай, расположенный на заднем дворе особняка Гейджев, недоумевала, ежевечерне видя машину Хикси, припаркованную к тротуару возле особняка. Для Полли это было настоящим испытанием. Умная, умеющая владеть собой, она ревновала Квиллера (и он знал это) к любой женщине моложе и стройнее себя. Однажды вечером на репетицию явился Арчи Райкер и был настолько поражен увиденным, что предложил организовать сперва отдельный прогон для наиболее именитых граждан. Немедленно разослали приглашения в мэрию, представителям бизнеса и системы образования. Приглашения посылались в конвертах с оплаченным ответом. К удивлению Райкера, откликнулись немногие, что побудило его созвать экстренное совещание для обсуждения сложившейся ситуации. — Мне кажется, — отважилась высказать предположение Хикси, — они ждут, когда станет известно, что будут показывать по телевизору в понедельник вечером. — Просто вы всё сделали не так, — заявил Джуниор Гудвинтер, уроженец здешних мест. — Наши важные персоны преисполнены провинциального чванства и не ответят на приглашение до тех пор, пока не узнают, кто ещё должен присутствовать. Необходимо вставить как бы невзначай несколько имен, и всё. — А может, известить их о том, что будет хорошая выпивка? — изрёк Квиллер. — И описать, как приятно чувствуешь себя после шампанского, — дополнила Хикси. Джуниор покачал головой: — Шампанское для этой публики не приманка. Бесплатная выпивка — вот что им больше по сердцу. — Вам виднее, — сказал Райкер, — мы ведь все из Центра. — Давайте я напишу что-то вроде рекламной зазывалки, и мы поместим её на первой полосе, — предложил молодой редактор. — Можно воспользоваться политической ситуацией — ведь в следующем месяце нас ждут перевыборы. Возражений не последовало, и на первой полосе пятничного выпуска, в рубрике «Новости короткой строкой», было напечатано следующее: МУСКАУНТИ УНИЧТОЖЕН ПОЖАРОМ… В 1869 ГОДУ В понедельник вечером история вновь оживет, когда городские власти и старейшие наши горожане увидят премьеру документальной драмы «Грандиозный пожар 1869 года». После первого представления, которое состоится в особняке Гейджев на Гудвинтер-бульваре, газета «Всякая всячина» предполагает осуществить бесплатные представления в школах, церквях и клубах. Имя Джима Квиллера действовало на людей магически, поскольку он был не только популярным журналистом, но и очень богатым человеком. К тому же газета процитировала мэра, председателя совета, уполномоченных округа — все они сообщили о своём намерении посетить премьерное представление, воскрешающее важное историческое событие. Сразу же после выхода газеты в офисе Джуниора стали раздаваться многочисленные телефонные звонки граждан, почитавших себя важными городскими персонами и изъявлявших желание принять приглашение. Дальше — больше: самым часто употребляемым выражением в округе стало «прямая трансляция», причём использовалось оно даже в сочетании с показом слайдов или демонстрацией видеорепортажей. Хикси с головой окунулась в работу. Она одолжила складные кресла в Зале погребальных церемоний, раздобыла где-то вешалки для зрительского гардероба, договорилась об организации буфета. И вот торжественный вечер наступил. Во всех окнах особняка Гейджев горел яркий свет, поэтому здание смотрелось как яркий фонарь среди унылых каменных замков, стоящих на бульваре. Следует заметить, что скрытые от глаз лампы зажглись в тот момент, когда отцы города подошли к лестнице, ведущей в дом. Издатель газеты приветствовал именитых граждан в вестибюле, исполнительный директор помог им снять верхнюю одежду; программки вручил заведующий отделом политики; заведующий отделом спорта проводил их по мраморной лестнице в бальный зал. Репортеры, помогающие на парковке, втащили по ступенькам парадной лестницы инвалидную коляску с сидящим в ней пожилым мужчиной и подкатили её к лифту, считавшемуся экзотической достопримечательностью особняка. А в это время Квиллер, весь в холодной испарине в ожидании начала представления, сидел в глубине сцены в бальном зале. Огромный, заново декорированный зал украшали гобелены в стиле ар-деко и старинной работы светильники. Более сотни стульев окружали помост, на котором восседали сейчас оркестранты, успевшие уже сыграть вальс и джигу. На сцене стояли простой деревянный стол и кресло для диктора; на столе — телефон и рамочный микрофон, и тот и другой допотопного вида. У края сцены находился ещё один стол — для «студийного техника». Под помостом можно было рассмотреть змеящиеся провода, шедшие от динамиков и штативов с осветительными лампами к микшерскому пульту. — Тебе не кажется, что эти провода создают впечатление беспорядка? — спросил Квиллер Хикси. — Они создают впечатление высокотехнологичной системы, — ответила она. — Что ж, тогда усилим это впечатление и добавим ещё проводов. — Он размотал удлинитель и пристроил его провод желтого цвета к куче проводов под помостом. — Отлично! — воскликнула Хикси. — Это действительно впечатляет. Je ne sais quoi![6] Зрительный зал постепенно заполнялся людьми, одетыми, все как один, в свитера. В зимнее время свитер являлся в Пикаксе повседневной одеждой, иные одежды надевались лишь на свадьбы или на похороны. Когда все расселись, свет в зале погас и зазвучала веселая мелодия «Танца Анитры», которая тотчас прервалась, когда через дверь, расположенную на заднем плане, на сцену ворвался диктор и произнес свои первые зловещие слова: «Мы прерываем передачу для того, чтобы сообщить вам сводку…» Спустя сорок пять минут он прочитал последнее сообщение: «Никто и никогда не забудет того, что происходило здесь семнадцатого октября тысяча восемьсот шестьдесят девятого года». Это было сверхиронией, ибо лишь несколько человек в округе когда-то что-то слышали об этом грандиозном пожаре. Музыка, возвещающая конец представления, зазвучала из динамиков, и зрители разразились неистовыми аплодисментами; мэр Пикакса встал со стула со словами: — Мы в неоплатном долгу перед этими талантливыми ребятами из Центра, которые сумели рассказать и показать нам эту незабываемую главу нашей истории. Участники представления кланялись зрителям со сцены. Лицо Хикси озарялось обычной жизнерадостной улыбкой, лицо Квиллера имело привычное всем скорбное выражение. Когда последние зрители покинули зал, они упаковали реквизит и аппаратуру в чемоданы. — Мы выполнили то, что наметили! — сказала Хикси с воодушевлением. — И всё получилось просто здорово! — Да, всё прошло нормально, — скромно поддержал её Квиллер. — Хикси, ты всё отлично сделала. Поздравляю! Вдруг мальчишка в больших очках и красном свитере, который, оказывается, стоял у них за спиной, наблюдая за упаковкой реквизита, спросил: — А для чего этот жёлтый провод? — Этот провод, мой юный друг, волею судьбы является питающей линией, при помощи которой наш инженер обеспечивает работу звуковой и осветительной систем, управляемых компьютером, — с нарочитой напыщенностью ответил ему Квиллер. — Ооо!.. — протянул мальчишка, а затем после некоторого колебания спросил: — А почему же он ни к чему не присоединён? — А почему бы тебе не подняться наверх и не попробовать там вкусных булочек? — ответил вопросом на вопрос Квиллер и пробурчал вполголоca, обращаясь к Хикси: — Дети… будь они неладны! Вечно донимают своими вопросами. Да и не только это, они наиболее вероятные разносчики простуды. Если мы отправимся с нашим представлением на гастроли, я ни в коем случае не хотел бы слечь. — Кстати, о гастролях… У меня предчувствие, что мы намучаемся с продажей билетов, — сказала Хикси. — Это точно. В Мускаунти могут клюнуть только на дармовщину. — Как ты думаешь, стоит показать представление в Локмастере? — Только в том случае, если они заплатят… Давай поднимемся наверх и ухватим что-нибудь из дарового угощения. — После того как улеглись волнения, вызванные премьерой, и после сорока пяти минут пребывания на сцене Квиллер чувствовал себя опустошенным. На верхнем этаже гости кружили по просторному фойе, восхищаясь резными панелями высокого потолка и богато украшенными каминами. В руках у них были тарелки с закусками и стаканами янтарного пунша. Сиамские кошки также разгуливали по фойе, лавируя между гостями и подбирая оброненные ими крошки. Коко время от времени обнюхивал края брюк или лодыжки, обтянутые нейлоном, которые по известным только ему причинам привлекали его внимание. Юм-Юм увертывалась от рук мальчишки в красном свитере. — Лавируя между гостями, Квиллер добрался до буфетной, где стоял длинный, накрытый белой скатертью стол, манящий грибами, беконом, фаршированными маслинами, сырным маслом и другими вкусностями. Здесь же возвышались два кувшина с пуншем, который Милдред Хенстейбл разливала по бокалам. — Это сидр? — спросил проголодавшийся актёр. — Нет, это рыбацкий пунш: ром двух сортов плюс бренди двух сортов, — предостерегла его Милдред. — Я думаю, тебе лучше отведать другого пунша: клюквенный сок и китайский чай с лимоном. — Звучит соблазнительно, — проворчал Квиллер, — только вот почему никто его не пьёт? Сияющая Полли Дункан, в своём розовом мохеровом свитере, разливала пунш, не пользовавшийся популярностью у гостей. — Квилл, милый, ты был великолепен! — произнесла она своим бархатным голосом, всегда вызывавшим у него сладостную дрожь. — Только теперь я поняла, почему ты был так занят последние две недели. — Извини, что избегал твоего общества, Полли, — произнёс он виноватым голосом, — давай забудем об этом. Что, если нам заняться чем-нибудь необычным в эти выходные? К примеру, понаблюдать за птицами? — С его стороны это было верхом самопожертвования. Он терпеть не мог наблюдать за пернатыми. — Боюсь, уже слишком поздно, — ответила Полли. — Птицы улетели на юг, и вот-вот выпадет снег. Но я собираюсь приготовить жаркое из говядины и йоркширский пудинг, а кроме того, у меня есть новая кассета с записями Баха. — Не продолжай. Этого вполне достаточно, чтобы сделать меня твоим рабом на все выходные. Внезапно их беседу прервала реплика «Отличная работа, мой мальчик!», произнесённая высоким визгливым голосом, казалось проникавшим всюду. Голос принадлежал Гомеру Тиббиту, штатному историку Мускаунти. Хотя Гомеру исполнилось уже девяносто, он производил впечатление вполне деятельного человека. Впереди себя он катил инвалидное кресло, в котором восседал Адам Динглберри, основатель компании погребальных услуг, предоставившей в прокат складные стулья для зрительного зала. — Просто хотел поздравить вас с успехом, — обратился Гомер к Квиллеру, — перед тем как отбыть домой к своей юной прелестной невесте. Правнук Адама уже едет сюда, чтобы отвезти нас по домам. — Он едет на катафалке, — сказал старый Динглберри. Зловещая улыбка при этом исказила его лицо. Гомер игриво ткнул Квиллера кулаком под рёбра. — А вы везунчик! Я почти тридцать лет копался где только можно, отыскивая хоть что-нибудь об этом распроклятом пожаре. А вы раз-два — и в дамки! Где вы все это откопали? — В записках, которые вёл тесть Эвфонии Гейдж, — ответил Квиллер. Он не счёл нужным рассказывать о том, как Коко, проявляя большое любопытство к одному из чуланов, вытащил оттуда несколько пожелтевших бумаг, благодаря чему Квиллер и открыл тайник, где хранился этот документ вековой давности. — Машина мистера Динглберри! Мистер Тиббит! — раздался голос из вестибюля. Пара долгожителей направилась к дверям, и в это время к Квиллеру подошёл учтивый джентльмен в чёрном кашемировом свитере. — Хороший спектакль, мистер К.! — произнёс он мягким, профессионально поставленным голосом. — Благодарю. — Меня зовут Пендер Вилмот. Я ваш сосед и поверенный миссис Гейдж. — Жаль, что её не было на сегодняшнем представлении, — сказал Квиллер.