Батлер благожелательно улыбнулся и с поклоном прошествовал дальше. А еще через пять минут в коридор вышел мистер Карр. Выглядел он довольно странно: невзирая на ясную, теплую погоду укутан в длинный, до пят плащ; широкая, с обвислыми полями шляпа надвинута чуть не до носа, и еще мне бросились в глаза туфли на высоком и весьма тонком каблуке. Припав к самой дырке, я разглядел, что английский джентльмен накрашен и нарумянен больше обычного. Грациозно постукивая, мистер Карр прошел к выходу. Затем мимо меня, беззаботно насвистывая, прошагал Эндлунг. Оглянулся, подмигнул, а я остался на своем посту. Но ждать мне пришлось недолго. Буквально через полминуты скрипнула дверь милорда, и Бэнвилл, ступая на цыпочках, двинулся следом. Он тоже был в плаще, хоть и не в таком длинном, как у мистера Карра. Происходило нечто загадочное. Я выждал самую малость, надел котелок и пристроился к этому странному шествию замыкающим. С нынешнего дня венценосная чета переместилась из Александрийского дворца в Кремль, поэтому агенты из парка разом исчезли – и очень кстати, стороннему наблюдателю наши маневры непременно показались бы подозрительными. Я не мог подать Эндлунгу сигнала, боясь вспугнуть лорда Бэнвилла, а сам лейтенант назад не оглядывался. Однако шел он небрежным, прогулочным шагом, и я скоро понял, что милорда интересует вовсе не Эндлунг, а мистер Карр. За воротами сей последний сел на извозчика и покатил в сторону Калужской площади. Когда Карр садился в коляску, пола плаща откинулась, и в луче заходящего солнца блеснуло что-то яркое, переливчатое, похожее на подол парчового или атласного платья. Эндлунг, постукивая тросточкой, прошел немного по тротуару, остановил встречного ваньку и, перемолвившись с ним парой слов, покатил в том же направлении. А вот Бэнвиллу не повезло – больше пролеток на улице не было. Британец выбежал на мостовую, глядя вслед удаляющимся коляскам. Я же на всякий случай затаился в кустах. Прошло минут пять, а то и десять, прежде чем милорду удалось сесть на извозчика. Очевидно, Бэнвилл знал или догадывался, куда отправляется мистер Карр, потому что крикнул вознице что-то очень короткое, и пролетка загромыхала по булыжнику. Теперь настал мой черед нервничать. Но я ждать свободного ваньку не стал – остановил мужичка-водовоза, посулил ему два целковых, и уселся на передок рядом с бочкой. Мужичок хлестнул своего битюга кнутом, тот тряхнул косматой гривой, фыркнул и побежал вдоль широкой улицы ничуть не плоше извозчичьей кобылы. Должно быть, в своем солидном наряде я смотрелся на этой дощатой телеге престранно, однако это сейчас не имело ровным счетом никакого значения – главное, что лорд Бэнвилл оставался в поле моего зрения. Мы переехали уже знакомый мне Крымский мост, повернули в переулки, и, оставив по правой руке Храм Христа Спасителя, оказались на богатой, красивой улице, сплошь застроенной дворцами и особняками. У одного из домов, с ярко освещенным подъездом, одна за другой останавливались кареты и коляски. Там же, расплатившись с извозчиком, вышел и Бэнвилл. Он миновал важного, раззолоченного швейцара и исчез в высоких, украшенных лепниной дверях, а я остался стоять на тротуаре – водовоз со своей бочкой и моими двумя рублями загрохотал дальше. Судя по всему, в особняке намечался маскарад, потому что все приезжающие были в масках. Присмотревшись к гостям, я обнаружил, что они делятся на два типа: мужчины в обычных фраках и костюмах или же особы неопределенного пола, подобно мистеру Карру, закутанные в длинные-предлинные плащи. Многие прибывали парами, под руку, и я догадался, какого рода сборище здесь происходит. Кто-то взял меня сзади за локоть. Я обернулся – Эндлунг. – Это «Элизиум», – шепнул он, блеснув глазами. – Привилегированный клуб для московских бардашей. Мой тоже там. – Мистер Карр? – спросил я. Лейтенант кивнул, озабоченно двигая подкрученными пшеничными усиками. – Так запросто туда не влезешь. Нужно загримироваться. Эврика! – Он хлопнул меня по плечу. – За мной, Зюкин! Тут в пяти минутах Театр Варьете, у меня там полно приятельниц. Он взял меня под руку и быстро повел по быстро темнеющей улице. – Видели, некоторые в плащах до земли? Это и есть тапетки, у них под плащами женские платья. Из вас, Зюкин, тапетка не получится, будете теткой. Так и быть, совершу подвиг ради августейшей семьи, наряжусь тапеткой. – Кем я буду? – спросил я, думая, что ослышался. – Теткой. Так называют тапеткиных покровителей. Мы повернули в служебный вход театра. Служитель низко поклонился Эндлунгу, да еще и снял фуражку, за что получил от лейтенанта монету. – Быстрей, быстрей, – подгонял меня решительный камер-юнкер, взбегая по крутой и не очень чистой лестнице. – Куда бы лучше? А вот хотя бы в уборную Зизи. Сейчас без пяти девять, скоро антракт. В пустой гримерной он по-хозяйски уселся перед зеркалом, критически осмотрел свою физиономию и со вздохом сказал: – Усы придется к чертовой матери сбрить. Таких жертв русский флот не приносил со времен затопления Черноморской эскадры. Ну, бугры английские, вы мне за это ответите… Недрогнувшей рукой он взял со столика ножницы и откромсал сначала один ус, потом другой. Подобная самоотверженность лишний раз продемонстрировала, что я недооценивал лейтенанта Эндлунга, а вот Георгий Александрович на его счет был совершенно прав. Когда храбрый моряк намылил оставшуюся щетину и раскрыл бритву, в комнату вошли две смазливые, хоть и до невероятия размалеванные барышни в платьях с блестками и с чрезмерно низкими декольте. – Филя! – вскричала одна, светловолосая, тоненькая, и бросилась на Эндлунга сзади, звонко чмокнув его в щеку. – Какой сюрприз! – Филюша! – не менее радостно взвизгнула вторая, полненькая брюнетка, и поцеловала намыленного лейтенанта в другую щеку. – Зизи, Лола, тише! – прикрикнул он на барышень. – Обрежусь. Далее посыпался целый град вопросов и комментариев, так что я уже не мог разобрать, какая из девиц что именно сказала: – Зачем ты сбриваешь свои усы? Ты без них будешь сущий урод! Ах, ты затупишь своей щетиной мой «золинген»! Мы куда-нибудь поедем после спектакля? А где Полли? Кто это с тобой? Фи, какой надутый и несимпатичный! – Кто несимпатичный – Афанасий? – заступился за меня Эндлунг. – Знали бы вы… Он мне сто очков вперед даст. Усы? Это на пари. Мы с Афанасием едем в маскарад. Ну-ка, девочки, сделайте из меня пухляшку-симпапошку, а из него что-нибудь этакое, поавантажней. Что это? Он снял с крючка на стене густую рыжую бороду и сам себе ответил: – Ага, из «Нерона». Лолочка в этой роли просто прелесть. Повернитесь-ка, брат Зюкин… Актрисы, ни на минуту не умолкая, весело взялись за работу. И пять минут спустя на меня таращился из зеркала пренеприятный господин с окладистой рыжей бородищей, такого же цвета косматыми бровями, густыми волосами в кружок, да еще и в монокле. Преображение Эндлунга заняло больше времени, но зато его узнать стало уж совершенно невозможно. Поправив оборки пышного, в сплошных рюшах платья, лейтенант нацепил полумаску, растянул густо накрашенные губы, улыбнулся и вдруг превратился из бравого морского волка в сдобную, разбитную бабенку. Я впервые заметил, что на его розовых щеках имеются кокетливые ямочки. – Шик! – одобрил Эндлунг. – Девочки, вы просто киски. Пари будет наше. Вперед, Афанасий, время дорого! * * * Подходя к залитому электрическим светом подъезду, я тоже надел полумаску. Очень боялся, что нас в клуб не впустят, но, очевидно, мы выглядели совершенно comme il faut – швейцар распахнул перед нами двери с почтительным поклоном. Мы вошли в богатую прихожую, где Эндлунг сбросил плащ, накинутый поверх своего воздушного платья. Наверх вела широкая белая лестница, в конце пролета упиравшаяся в огромное, обрамленное бронзой зеркало. Там стояли две пары, похожие на нашу, и прихорашивались. Я хотел было пройти мимо, но Эндлунг толкнул меня локтем, и я сообразил, что это выглядело бы подозрительно. Для виду мы задержались перед зеркалом, но я нарочно скосил глаза, чтобы не видеть карикатурного субъекта, сотворенного ловкими руками Лолы и Зизи. Зато лейтенант разглядывал свое отражение с видимым удовольствием: поправил букольки, повернулся и так, и этак, отставил ногу на носок. Слава Богу, платье ему выбрали без декольте и с закрытыми плечами. Просторный зал был обставлен с роскошью и вкусом, в новейшем венском стиле – с золотыми и серебряными разводами по стенам, с уютными альковами и небольшими гротами, составленными из тропических растений в кадках. В углу расположился буфет с винами и закусками, а на небольшом возвышении красовался ярко-синий рояль – таких я никогда прежде не видывал. Отовсюду доносились приглушенные голоса, смех, пахло духами и дорогим табаком. На первый взгляд всё это выглядело как самый обычный светский суаре, однако, если приглядеться, обращала на себя внимание чрезмерная румяность и чернобровость некоторых кавалеров, дамы же и вовсе смотрелись странно: чересчур плечистые, с кадыкастыми шеями, а одна даже с тонкими усиками. Эндлунг тоже обратил на нее внимание, и по его оживленному лицу промелькнула тень выходило, что усами он пожертвовал зря. Впрочем, попадались и такие особы, про которых нипочем не догадаешься, что это мужчина. Например одна в наряде Коломбины, показавшаяся мне смутно знакомой, пожалуй, поспорила бы тонкостью стана и гибкостью движения с самой госпожой Зизи. Мы с Эндлунгом прошлись под руку между пальм, высматривая Бэнвилла и Карра. Почти тотчас же к нам подлетел некий господин с бантом распорядителя на груди и, прижимая руки к груди, укоризненно пропел: – Нарушение, нарушение устава! Те, кто пришел вместе, развлекаются по отдельности. Успеете еще намиловаться, голубки. Он пренагло подмигнул мне, а Эндлунга слегка ущипнул за щеку, за что немедленно получил от лейтенанта веером по лбу. – Резвушка, – любовно сказал распорядитель камер-юнкеру, – позволь познакомить тебя с графом Монте-Кристо. И подвел к Эндлунгу красногубого старика в черном, завитом парике. – А ты, рыженький, обретешь блаженство в обществе очаровательной нимфы. Я предположил, что в этом кругу заведено обращаться к незнакомым людям на «ты», и ответил в тон: – Благодарю тебя, мой заботливый друг, но я бы предпочел… Однако у меня на локте уже повисла развязная нимфа в греческой тунике и с зажатой подмышкой позолоченной арфой. Она немедленно принялась нести какую-то чушь, причем чрезвычайно ненатуральным фальцетом и еще все время складывала губы бантиком. Я протащил навязанную мне спутницу дальше по залу и вдруг увидел мистера Карра. Он был в бархатной маске, но я сразу узнал его по ослепительно желтым волосам. Англичанин – счастливец – сидел у стены в полном одиночестве и пил шампанское, поглядывая по сторонам. Оказалось, что и лейтенант со своим старичком пристроились за столиком неподалеку. Мы встретились с Эндлунгом глазами, и он многозначительно повел головой в сторону. Я проследил за направлением его взгляда. Неподалеку за колонной стоял лорд Бэнвилл, хотя опознать его было трудней, чем мистера Карра, потому что маска закрывала его лицо до самого подбородка, но я узнал знакомые брюки с алым кантом. Я опустился на кушетку, и нимфа охотно плюхнулась рядом, прижавшись ляжкой к моей ноге. – Устал? – шепнула она. – А с виду такой крепыш. Какая у тебя сладкая бородавочка. Будто изюмчик. И пальцем дотронулась до моей щеки. Я с трудом сдержался, чтобы не дать нахалке, то есть нахалу по руке. – Шелкова бородушка, маслена головушка, – проворковала нимфа. – Ты всегда такой бука? Не спуская глаз с Бэнвилла, я буркнул: – Всегда. – Ты сейчас так на меня глянул, словно кнутом ожег. – Будешь руки распускать – и ожгу, – огрызнулся я, решив с ней не церемониться. Моя угроза произвела на нимфу неожиданное воздействие. – По попке? – пропищала она, затрепетав, и привалилась ко мне всем телом.