Глава 1 День раздумий Вращается Колесо Времени, эпохи приходят и уходят, оставляя в наследство воспоминания, которые становятся легендой. Легенда тускнеет, превращаясь в миф, и даже миф оказывается давно забыт, когда эпоха, что породила его, приходит вновь. В эпоху, называемую Третьей, в эпоху, которая еще будет, в эпоху, которая давно миновала, в огромном Браймском лесу поднялся ветер. Не был ветер началом. Нет ни начала, ни конца оборотам Колеса Времени. Оно – начало всех начал. На северо-восток ветер задул, когда палящее солнце высоко поднялось в безоблачном небе. На северо-восток он помчался, понесся мимо засохших деревьев с бурыми листьями и голыми ветвями, мимо редко встречающихся деревень, где воздух мерцал от жары. Этот ветер не принес с собой облегчения – даже намека на дождь, а тем более на снег. На северо-восток он подул и промчался мимо древней арки из искусно обработанного камня. Некоторые считали, что то были ворота, которые некогда вели в огромный город, а другие – что это монумент в честь давно забытого сражения. На массивных камнях уцелели лишь выветрившиеся, ставшие неразборчивыми остатки резьбы, безмолвно напоминающей об утраченной славе легендарной Кореманды. По Тарвалонскому тракту мимо древней арки катились повозки. Люди, идущие рядом, заслоняли глаза от пыли, поднимаемой копытами лошадей, колесами и ветром. Большинство из них сами не знали, куда и зачем идут. Им было ясно одно – все в мире пошло кувырком, конец близок, а может, уже наступил. Страх гнал большинство из них. Что гнало остальных, не ведали и они сами, но страх терзал и их души. Подгоняемые ветром, по мутно-зеленым водам реки Эринин плыли корабли, делая свое дело, которому ничто не могло помешать. Они перевозили товары даже в эти дни, когда ни один человек не мог знать, чем кончится любая поездка. На восточном берегу реки лес постепенно редел, в конце концов переходя в низкие покатые холмы, покрытые побуревшей, иссушенной травой. Лишь кое-где тут и там попадались небольшие группы деревьев. На вершине одного из этих холмов стояли в круг фургоны. На многих парусиновый верх заметно опален, а на некоторых даже выгорел полностью, обнажив железные обручи, на которые он прежде был натянут. На временном флагштоке, вырезанном из погибшего от засухи молодого деревца и прикрепленном к остову одного из фургонов, развевалось темно-красное знамя с черно-белым кругом в центре. Знамя Света, как некоторые называли его. Или знамя ал'Тора. Существовали и другие названия, не столь безобидные, но их произносили лишь дрожащим шепотом по углам. Ветер, проносясь мимо, резко взметнул знамя и умчался прочь, точно радуясь тому, что может не задерживаться здесь. Перрин Айбара сидел на земле, прислонившись спиной к колесу фургона и от всей души желая, чтобы ветер не торопился улетать. От него хоть на некоторое время стало прохладней. И не так сильно чувствовался запах смерти, запах, напоминающий о том, где ему надлежало – и меньше всего хотелось – сейчас быть. Здесь, внутри круга повозок, спиной к северу, было гораздо лучше. В какой-то степени ему даже удавалось забыть обо всем. Уцелевшие фургоны еще вчера днем оттащили на вершину холма – когда у людей нашлись силы не только для того, чтобы благодарить Свет за свое спасение, но и для чего-то большего. Теперь снова взошло солнце, и, по мере того как оно ползло по небосводу, становилось все жарче. Перрин раздраженно поскреб короткую вьющуюся бородку; чем больше потеешь, тем сильнее чешется. Все вокруг – кроме айильцев – просто обливались потом, а до воды отсюда почти миля к северу. Но там находился весь этот ужас и смрад. Мало кому хотелось туда идти. Ему уже давно следовало вернуться к своим обязанностям, но даже чувство вины не способно было заставить Перрина сдвинуться с места. Сегодня был Большой Часалейн, или День раздумий, и дома, в далеком Двуречье, наверняка весь день будут пировать и всю ночь танцевать. В День раздумий полагалось вспоминать все хорошее, что было в жизни, а тому, кто ворчал и проявлял недовольство, могли вылить на голову ведро воды – чтобы смыла все его неудачи. Тогда это частенько даже злило, особенно если было холодно, как и положено в это время года. Сейчас о ведре воды можно было только мечтать. Прекрасно понимая, как ему повезло, что он вообще остался в живых, Перрин все равно не способен был сейчас думать ни о чем хорошем. Вчера он узнал много нового о самом себе. Или, может быть, нынешним утром, после того как все закончилось. Он все еще чувствовал свою связь с несколькими волками – маленькой кучкой тех, которые уцелели и сейчас спешили куда-то, стремясь убраться подальше от людей. В лагере не умолкали разговоры о волках, высказывались всякие нелепые предположения о том, откуда они взялись и почему. Некоторые были убеждены, что их вызвал Ранд. Большинство думало, что это сделали Айз Седай. Сами Айз Седай своего мнения не высказывали. В мыслях волков не было и намека на упрек – что случилось, то случилось, – но Перрин их фатализма не разделял. Они пришли, потому что он позвал их. Придававшие ему приземистый вид широкие плечи, из-за которых его рост не бросался в глаза, сгорбились под тяжким бременем ответственности. И сейчас, и прежде до него доносились обрывки мыслей других волков, которые не пришли. Они презрительно отзывались о тех волках, кто послушался его: «Вот что получается, когда имеешь дело с двуногими. Чего еще можно от них ожидать?» Жаль, что он ни с кем не может поделиться своей болью. Перрину хотелось завыть. Потому что волки, те, которые источали презрение, были правы. Потому что ему хотелось домой, в Двуречье. Маловероятно, что так произойдет. Потому что ему хотелось быть со своей женой, все равно где, только с ней, и он не знал, случится это когда-нибудь или нет. Неизвестно. Очень небольшой шанс, может быть, совсем ничтожный. Тревога за Фэйли грызла его изнутри, точно хорек, упорно роющий ход наружу, сильнее, чем тоска по дому или чувство вины из-за волков. А она, похоже, обрадовалась, узнав, что он покидает Кайриэн. Что ему с ней делать – вот задача. Никакими словами не выразить, как сильно он любил свою жену, как скучал по ней, но она чуть что ревновала его, обижалась из-за всяких пустяков, без конца сердилась вообще неизвестно почему. Как все наладить? Ничего путного не приходило на ум. Беспокойные мысли – только ими была забита его голова, и среди них то и дело мелькал образ Фэйли, быстрой и беспокойной, точно ртуть. – Айильцы могли бы дать им хоть что-то, чтобы прикрыться, – смущенно пробормотал Айрам, хмуро глядя в землю. Он сидел рядом на корточках и держал в руках поводья мускулистого серого мерина; Айрам редко отходил далеко от Перрина. Меч у него за спиной не вязался с курткой Лудильщика, полосатой, зеленой, лишь наброшенной на плечи из-за жары. Свернутый жгутом платок, повязанный вокруг лба, не давал поту стекать на глаза. Подумать только, когда-то он казался Перрину слишком красивым для мужчины. Однако с тех пор многое изменилось. Почти все время Айрам выглядел хмурым и мрачным, а сейчас даже больше, чем когда-либо. – Это неприлично, лорд Перрин. Перрин неохотно расстался с мыслями о Фэйли. Когда-нибудь ему, может быть, и удастся разобраться в том, что с ней такое творится. Он должен сделать это. Когда-нибудь. – У них такой обычай, Айрам. Айрам скорчил физиономию, точно собираясь сплюнуть: – Очень неприличный обычай. Мне кажется, айильцы все это придумали, чтобы было легче следить за ними. В таком виде далеко не убежишь и глупостей не наделаешь. Но все равно это неприлично. Айильцы были повсюду, конечно. Высокие мужчины в серо-коричнево-зеленом; единственное яркое пятно – кусок алой ткани с черно-белым диском, повязанный вокруг головы. Сисвай'аман – так они себя называли. Временами это слово порождало некий отзвук в памяти Перрина, будто он когда-то знал его смысл, но забыл. Да и любой из айильцев, спроси его, глянет так, точно услышал какую-то чепуху. И сами они не обращали внимания на эти полоски ткани. И ни одна из Дев Копья не носила такой повязки. Все Девы, и седовласые, и те, у которых еще материнское молоко на губах не обсохло, выступали гордо, бросая на сисвай'аман вызывающие взгляды. Они, похоже, испытывали от этого чувство удовлетворения, хотя мужчины внешне реагировали на такое их поведение совершенно невозмутимо. И все же в исходящем от них запахе, который Перрин ощущал, чувствовалась напряженная, страстная жажда. Чего? Он не понимал. И от тех и от других доносился привкус ревности, хотя в чем тут дело, Перрин тоже не мог даже представить. И эта подозрительность не была новой, возникла не сейчас. Некоторые Хранительницы Мудрости тоже были здесь, внутри кольца повозок. В своих объемистых юбках и белых блузах, с темными шалями, точно бросая вызов жаре, увешанные браслетами и ожерельями из золота и резной кости, так кричаще противоречащими простоте остальной их одежды. Их, казалось, забавляло взаимное раздражение Дев и сисвай'аман. И все они – Хранительницы Мудрости, Девы и сисвай'аман – обращали на Шайдо не больше внимания, чем Перрин мог бы обратить на какой-нибудь табурет или коврик. Вчера айильцы захватили чуть больше двух сотен пленников Шайдо, мужчин и Дев, – не много, если учесть, сколько народу участвовало в сражении, – и этих пленников никто не охранял. Они могли передвигаться совершенно свободно, относительно конечно. Лучше бы уж их охраняли, подумал Перрин. И одели. Ничего подобного. Они таскали воду и бегали по поручениям совершенно голые, как говорится, в чем мать родила. С другими айильцами они держались смиренно, точно мышки. На любого, по чьему лицу можно было догадаться, что он поражен наготой пленников, остальные айильцы бросали насмешливые взгляды. Не один Перрин изо всех сил старался не замечать пленников, и не один Айрам не знал, куда деваться от смущения из-за того, что они бегали нагишом. Очень многие двуреченцы явно испытывали подобные чувства. А кайриэнцы вообще вели себя при виде пленников Шайдо так, точно их вот-вот хватит удар. Майенцы лишь покачивали головой, будто считали, что это всего лишь славная шутка. И строили глазки женщинам. Что айильцы, что майенцы – и у тех и у других нет никакого стыда. – Гаул объяснил мне все это, Айрам. Ты ведь слышал о гай'шайн, правда? И об этом их джи'и'тох, о том, что они должны отслужить день и год и все такое? – Айрам кивнул. Хорошо, потому что Перрин и сам не очень-то во всем этом разбирался. Объяснения Гаула относительно айильских обычаев часто приводили к тому, что Перрин совсем запутывался. Нелегко, наверно, объяснять то, что кажется очевидным. – Ну вот, гай'шайн не позволено носить ничего из того, что носят алгай'д'сисвай. Это означает «воины копья», – добавил он в ответ на хмурый вопросительный взгляд Айрама. Неожиданно Перрин заметил, что одна из пленниц Шайдо рысью припустила прямо в его сторону – высокая молодая женщина, золотоволосая и хорошенькая, несмотря на длинный тонкий шрам на щеке и несколько шрамов в других местах. Очень хорошенькая и совершенно голая. Прочистив внезапно охрипшее горло, он отвел взгляд и почувствовал, как вспыхнуло его лицо. – Как бы то ни было, вот почему они… э-э-э… в таком виде. Гай'шайн могут носить только белое, а ничего белого здесь у них нет. Это просто такой обычай. «Гори огнем и Гаул, и все его объяснения, – подумал Перрин. – Могли дать им что-нибудь, чтобы прикрыться!» – Перрин Златоокий… – произнес рядом с ним женский голос. – Карагуин послала узнать, не хочешь ли ты воды. Лицо Айрама побагровело, он, по-прежнему сидя на корточках, резко развернулся, чтобы оказаться к женщине спиной. – Нет, спасибо. Это та самая золотоволосая женщина, понял Перрин, упорно продолжая смотреть в сторону, но ничего не видя. У айильцев вообще весьма странное чувство юмора, а у Дев Копья – Карагуин была Девой – оно отличалось особым… своеобразием. Они быстро смекнули, какое впечатление на мокроземцев производят голые Шайдо – только слепой не заметил бы этого, – и неожиданно со всех сторон к мокроземцам поспешили с поручениями гай'шайн, а остальные айильцы только что по земле не катались, глядя на краснеющих, заикающихся, а иногда и вскрикивающих мужчин. Перрин ничуть не сомневался, что Карагуин и ее подруги сейчас не сводят с него глаз. Уже по крайней мере десятый раз к нему подходила одна из женщин-гай'шайн и спрашивала, не хочет ли он напиться, не нужно ли ему принести воды, или оселок, или еще какую-нибудь глупость, чтоб им сгореть. Внезапно одна мысль пронзила его. К майенцам почти никто не подходил. Кое-кто из кайриэнцев – не многие – явно веселились, поглядывая на все происходящее, хоть и не так открыто, как это делали майенцы; точно так же вели себя и некоторые пожилые мужчины из Двуречья, а ведь им следовало бы лучше понимать, что к чему. Но дело не в этом. Главное, ни к кому из них вторично не подходили с этими якобы поручениями, насколько он мог заметить. Тем же, кто реагировал особенно сильно – кайриэнцам, которые громко возмущались непристойностью такого поведения, и некоторым молодым парням из Двуречья, которые так заикались и краснели, будто готовы были от стыда провалиться сквозь землю, – вот им докучали до тех пор, пока они не убегали из круга фургонов… Перрин с усилием заставил себя взглянуть в лицо женщины-гай'шайн. В ее глаза. «Сосредоточься на глазах», – со злостью приказал он себе. Они были зеленые и большие и вовсе не кроткие. От нее пахло чистой, беспримесной яростью. – Поблагодари от меня Карагуин и передай ей, что я не буду возражать, если ты смажешь маслом мое запасное седло. Если она позволит, конечно. И у меня нет чистой рубашки. Ты могла бы мне кое-что постирать, если она не будет против? – Она не будет против, – хрипло ответила женщина и умчалась. Перрин больше не смотрел на нее, хотя ее образ так и маячил у него в сознании. Свет, Айрам прав, это неприлично! Но если повезет, к нему больше не будут приставать. Следовало бы подсказать этот выход Айраму и тем двуреченским парням. Может, и кайриэнцам его совет тоже пригодился бы. – Что мы будем с ними делать, лорд Перрин? – по-прежнему глядя в сторону, спросил Айрам, имея в виду теперь уже не гай'шайн. – Это Ранду решать, – задумчиво ответил Перрин. Чувство удовлетворения, мгновение назад охватившее его, быстро таяло. Тот факт, что эти люди бегали голышом, никакой проблемы, конечно, собой не представлял. Тут, совсем рядом, есть проблемы посерьезнее. И мысль о них была Перрину так же неприятна, как и раздумья о том, что осталось к северу отсюда, у Колодцев Дюмай. Внутри круга повозок на дальней стороне от него сидели на земле почти две дюжины женщин. Все одеты, как положено для путешествия, большинство в шелковых платьях и светлых полотняных дорожных плащах, но без единой капли пота на лицах. Трое выглядели совсем молоденькими, он, наверно, даже пригласил бы их на танец. До того, как женился на Фэйли, конечно. «Если бы только они были не Айз Седай, – с неприязнью подумал Перрин. Как-то ему пришлось танцевать с Айз Седай, так он чуть язык не проглотил, когда до него дошло, с кем он отплясывал. А ведь она была другом, если это слово вообще применимо к Айз Седай. – Может, они только кажутся молодыми? Кто знает, сколько лет женщина должна пробыть Айз Седай, чтобы я не мог определить по виду ее возраст?» Остальные выглядели, как обычно, женщинами без возраста; может, ей двадцать, может, сорок, разницы на первый взгляд никакой. Это что касается лиц, хотя у некоторых в волосах мелькала седина. Ничего нельзя достоверно сказать об Айз Седай. Ничего, ни по какому поводу. – Эти, по крайней мере, больше не опасны, – сказал Айрам, мотнув головой в сторону трех сестер, сидящих немного в стороне от остальных. Одна плакала, уткнувшись лицом в колени; две другие сидели, устремив безумные взоры в пространство, и одна из них все время без всякого толку судорожно одергивала юбку. Они находились в таком состоянии уже давно, со вчерашнего дня; хорошо хоть никто из них больше не кричал. Если Перрин правильно понимал происшедшее, в чем он сомневался, они были каким-то образом усмирены после того, как Ранд вырвался на свободу. Это значит, что они никогда больше не смогут направлять Единую Силу. С точки зрения Айз Седай, это хуже смерти. Он ожидал, что другие Айз Седай постараются утешить их, проявят хоть какую-то заботу, но бо́льшая часть сестер не обращали на этих трех ни малейшего внимания, а остальные, похоже, просто следили за ними, не спуская глаз. По правде говоря, усмиренные Айз Седай и сами игнорировали любое проявление внимания со стороны других. Вначале, по крайней мере, кое-кто из сестер подходил к ним, не вместе, а каждая как бы сама от себя. Внешне спокойные, все они издавали острый запах отвращения и неохоты, но их «жертва» оказалась напрасной; за свои труды они не удостоились ничего – ни слова, ни взгляда. Сегодня утром никто уже не возобновлял таких попыток. Перрин покачал головой. Все, что не нравилось Айз Седай, что они не желали принимать, им волей-неволей приходилось игнорировать, и такого здесь набиралось немало. К примеру, мужчины в черных мундирах, которые находились тут же, охраняя их. Для каждой сестры предназначался отдельный Аша'ман, включая тех трех, усмиренных, и все они стояли с каменными лицами и даже, казалось, не мигали. Айз Седай же напустили на себя такой вид, будто никаких Аша'манов тут нет; смотрели мимо или, точнее, сквозь них. Это было просто очередное притворство с их стороны. Перрин и то не мог заставить себя не обращать внимания на Аша'манов, а ведь его они не охраняли. Все они, от мальчиков с пушком на щеках до седовласых или лысых мужчин в годах, выглядели на первый взгляд вполне мирно, если бы не черные мундиры с высокими воротниками и не мечи у бедер, которые придавали им угрожающий вид. Все Аша'маны умели направлять, и каким-то образом они мешали направлять Айз Седай. Мужчины, владеющие Единой Силой, чудовища из ночных кошмаров. Ранд тоже мог, конечно, но ведь то Ранд и, кроме того, Дракон Возрожденный. При виде этих типов у Перрина волосы на голове шевелились. Стражи Айз Седай – тоже пленники – сидели несколько в стороне и, конечно, под охраной. Примерно тридцать воинов-дружинников лорда Добрэйна в колоколообразных кайриэнских шлемах и столько же солдат майенской Крылатой гвардии в красных кирасах; все они так и зыркали глазами по сторонам, точно охраняли не безоружных мужчин, а леопардов. Их можно понять, учитывая все обстоятельства. Стражей было больше, чем Айз Седай; многие пленницы, по-видимому, относились к Зеленой Айя. Охранников было больше, чем самих Стражей, значительно больше. И может быть, все равно недостаточно. – Свет, сделай так, чтобы нам больше не пришлось лить слезы из-за этих Айз Седай с их Стражами, – пробормотал Перрин. На протяжении ночи Стражи дважды пытались вырваться на свободу. По правде говоря, эти попытки не увенчались успехом скорее благодаря Аша'манам, чем кайриэнцам или майенцам. И пресечены они были без всякой обходительности. Никого из Стражей не убили, но многие получили ранения и увечья, однако Айз Седай не позволяли заняться их Исцелением. – Если лорд Дракон не решается, – еле слышно сказал Айрам, – может, это должен сделать кто-то другой. Чтобы защитить его. Перрин покосился на него: – На что решаться? Сестры велели Стражам сидеть тихо и не рыпаться, а все они повинуются своим Айз Седай. Покалеченные или нет, безоружные, с руками, связанными за спиной, Стражи тем не менее выглядели точно стая волков, настороженно ждущих, когда вожак подаст сигнал напасть. Ни один из них не будет знать покоя, пока его Айз Седай или даже все сестры не окажутся на свободе. Айз Седай и Стражи – ничего себе компания; сухая древесина, готовая вспыхнуть в любой момент. Но даже Стражам и Айз Седай, вместе взятым, Аша'маны оказались не по зубам. – Я имею в виду не Стражей. – Айрам заколебался, но потом все же придвинулся к Перрину и продолжил, понизив голос до хриплого шепота: – Айз Седай обманом похитили лорда Дракона. Он не сможет доверять им теперь, после этого, ни в коем случае. Но и решиться на то, что нужно сделать… Если бы все они умерли, а он ничего не знал об этом… – О чем ты говоришь? – Перрин подскочил, чуть не задохнувшись от возмущения. Интересно, осталось в парне хоть что-нибудь от Лудильщика или нет? Этот вопрос возникал у него уже не впервые. – Они же беспомощны, Айрам! Беспомощные женщины! – Они – Айз Седай. – Темные глаза спокойно встретились с взглядом золотистых глаз Перрина. – Нельзя ни доверять им, ни отпустить их на свободу. Сколько времени можно держать в плену Айз Седай против их воли? Они дольше, чем Аша'маны, имели дело с Силой. И должны знать и уметь больше. Они опасны для лорда Дракона. И для тебя, лорд Перрин. Я видел, как они на тебя смотрели. Сидя внутри кольца фургонов, сестры шепотом разговаривали между собой, чуть ли не касаясь губами уха собеседницы; Перрин ничего не слышал. Время от времени кое-кто из них поглядывал на Перрина и Айрама. Нет, не на Айрама – на него. Он запомнил имена некоторых из них. Несан Бихара, Эриан Боролеос и Кэтрин Алруддин. Койрен Селдайн, Сарен Немдал и Элза Пенфелл. Дженин Павлара, Белдейн Нирам, Марит Ривен. Эти последние были те самые молодые на вид сестры, но какими бы они ни были, молодыми или лишенными признаков возраста, все поглядывали на него с таким хладнокровием, точно являлись тут хозяйками положения. Несмотря на присутствие Аша'манов. Нанести поражение Айз Седай нелегко. Добиться, чтобы они признали свое поражение, просто невозможно. Перрин заставил себя расцепить стиснутые руки и положил их на колени – чтобы выглядеть как можно спокойнее, хотя был весьма далек от этого. Они знали, что он та'верен, один из тех немногих, вокруг кого формируется Узор. Хуже того, они знали, что он неразрывно связан с Рандом, но никто не понимал, как именно, и меньше всех он сам или Ранд. Или взять Мэта. Мэт тоже оказался в этом запутанном клубке, еще один та'верен, хотя никто из них не был столь силен, как Ранд. Дай этим Айз Седай хоть крошечный шанс, и они так же быстро затащили бы в Белую Башню его и Мэта, как собирались проделать это с Рандом. Привязали бы их, точно козлов, приготовленных на корм льву. И ведь они в самом деле похитили Ранда и очень скверно обращались с ним. Айрам, безусловно, прав в одном – доверять им нельзя. И все же то, что предлагал Айрам… Он не мог – нет, нет, не мог! – одобрить такое. Одна мысль об этом вызывала у Перрина тошноту. – Чтобы я больше не слышал об этом, – внезапно охрипшим голосом сказал он. Лудильщик открыл было рот, но Перрин не дал ему заговорить. – Ни слова, Айрам, слышишь? Ни единого слова! – Как прикажешь, милорд Перрин, – пробормотал Айрам, склонив голову. Хотелось бы Перрину видеть его лицо. Он не ощущал в запахе Айрама ни гнева, ни возмущения. И это было хуже всего – то, что запах гнева отсутствовал даже тогда, когда Айрам говорил об убийстве. Двое двуреченцев вскарабкались на стоящую рядом повозку, поглядывая в сторону севера. У каждого на правом бедре висел ощетинившийся стрелами колчан, а на левом – добротный нож с длинным клинком, почти короткий меч. Из дому за Перрином последовали больше трехсот мужчин. Поначалу он ругался, когда его называли лордом Перрином. Ругался, ругался… до тех пор, пока в один прекрасный день не понял, что ничего ему с этим не поделать. Несмотря на обычный для такого большого лагеря шум, он без труда мог слышать их разговор. Тод ал'Каар, долговязый, худощавый парень чуть моложе Перрина, глубоко вздохнул, будто впервые увидел то, что скрывали холмы там, куда он смотрел. Мать Тода ничуть не возражала против его участия в походе. Она даже считала для своего сына великой честью воевать вместе с Перрином Златооким. – Славная победа, – в конце концов произнес Тод. – Ведь мы же победили, Джондин? Верно я понимаю? Седеющий Джондин Барран, узловатый, точно дубовый корень, был одним из немногих пожилых мужчин среди этих трех сотен. Лучший стрелок в Двуречье – если не считать мастера ал'Тора – и непревзойденный охотник, он был одним из самых беспокойных жителей Двуречья, из тех, кому не сидится на месте. Когда Джондин повзрослел и отец не мог больше удерживать его на ферме, он занялся любимым делом. Лес и охота – только это его и интересовало. Ну и еще добрая выпивка в праздник. Джондин весьма выразительно сплюнул в ответ: – Если ты так считаешь, парень. Эти проклятые Аша'маны уж точно победили. И прекрасно, говорю я. Вот только… Катились бы они теперь отсюда подальше со своей победой и праздновали бы ее там. – Они вовсе не так уж плохи, – возразил Тод. – Я и сам не отказался бы стать одним из них. – (Вряд ли он на самом деле так думал, скорее просто напускал на себя бравый вид. И пахло от него в этот момент притворством и страхом. Даже не глядя, Перрин был уверен, что Тод взволнованно облизнул губы. Наверняка мать Тода запугивала того в детстве рассказами о мужчинах, способных направлять Силу.) – Я хочу сказать, что Ранд… то есть лорд Дракон… это все еще звучит как-то непривычно, правда? Ранд ал'Тор – и вдруг Дракон Возрожденный, чудно, да? – Тод засмеялся коротким, нервным смехом. – Ну, он тоже может направлять, но это же ничего не значит… Он не… Я хочу сказать… – Тод громко сглотнул. – Кроме того, как бы мы справились со всеми этими Айз Седай без Аша'манов? – Теперь он уже почти шептал. И запах страха стал гораздо сильнее. – Джондин, что мы будем с ними делать? Я имею в виду, с пленными Айз Седай? Его немолодой товарищ снова сплюнул, еще более смачно, чем прежде. Уж он-то явно не собирался понижать голос. Джондин всегда говорил то, что думал, не важно, кто мог его услышать, и это тоже способствовало его дурной славе. – Для нас было бы лучше, парень, если бы все они погибли вчера. Мы еще поплатимся за то, что они уцелели, попомни мои слова. Очень крупно поплатимся. Перрину не хотелось больше ничего слушать – нелегкая задача с его-то слухом. Сначала Айрам, а вот теперь Джондин и Тод, пусть и не так прямо. «Чтоб ты сгорел, Джондин!» Этот человек слыл отъявленным лодырем, по сравнению с ним даже Мэт выглядел просто тружеником, и все равно то, о чем он говорил вслух, остальные только думали. Нет, двуреченцы вряд ли решатся причинить вред женщинам, но интересно, кто еще был бы совсем не против, чтобы пленные Айз Седай умерли? И кто мог попытаться осуществить это свое желание? Он с тревогой огляделся. Мысль о том, что ему, возможно, придется встать на защиту пленных Айз Седай, не доставляла никакого удовольствия, но Перрин не стал закрывать глаза на то, что такое вполне возможно. Айз Седай вызывали у него очень мало теплых чувств, и еще меньше – те, которые находились здесь, но он вырос в убеждении – хотя оно, может быть, никогда не облекалось в слова, – что мужчина должен пойти на любой риск, чтобы защитить женщину, если, конечно, она позволит ему это. Не имело значения, любил он ее или нет или даже знаком ли он с ней. Правда, любая Айз Седай, если пожелает, сама способна какого угодно мужчину завязать узлом так, что он не скоро придет в себя, но, отрезанные от Единой Силы, они стали такими же, как все. Стоило ему взглянуть на них, и его начинала одолевать внутренняя борьба. Две дюжины Айз Седай. Две дюжины женщин, вероятно понятия не имеющих, как защитить себя без помощи Силы. Перрин внимательно вгляделся в лица Аша'манов из охраны, замкнутые и суровые, точно маска смерти. Это не относилось только к тем троим, которые охраняли усмиренных женщин. Они тоже пытались напускать на себя мрачный вид, но на самом деле испытывали совсем другие чувства. Удовлетворение, может быть? Если бы только он был поближе, чтобы уловить их запах! Любая Айз Седай представляла собой угрозу для Аша'манов. Хотя, возможно, верно и обратное. Может, Аша'маны способны даже усмирять их. Из того немногого, что знал Перрин, следовало, что усмирение Айз Седай равнозначно убийству, просто растянутому на несколько лет. Как бы то ни было, с большой неохотой напомнил он себе, Аша'манами пусть занимается сам Ранд. Те разговаривали только друг с другом и с пленниками, не обращая внимания на остальных, и Перрин очень сомневался, что они прислушаются к словам кого бы то ни было, кроме Ранда. Вопрос – что прикажет им Ранд? И как поступить Перрину, если ему не понравится приказание Ранда? На время отложив эту проблему, он снова поскреб пальцем бородку. Кайриэнцы слишком нервничали от одного присутствия Айз Седай, чтобы им пришло в голову расправиться с ними, и майенцы тоже относились к ним с почтением, во всяком случае внешне. И все же он считал, что не мешало бы приглядывать и за теми, и за другими. Кому могло прийти в голову, что Джондин способен на такие высказывания? Многие кайриэнцы и майенцы относились к Перрину с заметным почтением, хотя это чувство не казалось ему прочным. Стоило им немного пошевелить мозгами, и он запросто утратил бы его. В конце концов, он всего лишь простой кузнец. Оставались айильцы. Перрин вздохнул. Он понятия не имел, обладал ли хоть каким-то влиянием на айильцев даже Ранд. Было трудно различать запахи отдельных людей, когда их столько толпилось вокруг, но с каждым днем чутье Перрина все обострялось. Теперь запахи говорили ему не меньше, чем то, что он видел собственными глазами. Сисвай'аман – они подошли достаточно близко – пахли сдержанным спокойствием, но держались настороже, от них исходил ровный, сильный запах. Они вряд ли вообще замечали присутствие Айз Седай. У Дев запах был резкий, с плохо сдерживаемой яростью, и он усиливался, когда они смотрели на пленниц. А Хранительницы Мудрости…