Дверной колокольчик звякнул, дверь открылась, впуская солнце и морозный пар. Вошла дама в добротном полушубке. Приказчик Катков, молодой человек с гладким пробором в напомаженных волосах, с гладкими лицом и манерами, вскочил, будто его укусили, из-за прилавка и поклонился даме по-купечески, в пояс: – Доброго-с утречка-с, Ольга Петровна! – проговорил он гладко и даже не разогнулся до конца. Чтобы не быть ростом выше дамы. – Здравствуй, Павлуша, – ответила она, невольно оглядываясь. – Григорий Филиппович не приходил? – Никак нет-с, – ответил вежливый приказчик. – Изволите чайку-с? Я мигом-с. – Не надо, ничего не надо. – Ольга Петровна не скрывала раздражения. – Когда ты видел его последний раз? Катков ответил не раздумывая: – Так вчера, в шестом часу, Григорий Филиппович изволили уйти. Оставили мне распоряжение на утро-с. У Ольги Петровны на языке вертелся вопрос, но задать его она не решилась. Вместо этого спросила: – Больше вестей от него не было? – Никак нет-с… Не изволите. – Вчера он не жаловался на сердце? Приказчик выразил недоумение: – Как можно-с! Да разве я бы оставил Григория Филипповича без внимания?! Он мне как отец родной. Да я за него… – Да-да, благодарю, – ответила она в растерянности, не зная, что еще предпринять. – Павлуша, я, пожалуй, пойду. – Что приключилось, Ольга Петровна? – Григория Филипповича нет дома, нигде нет… С его сердцем… Я очень волнуюсь… Места себе не нахожу… – Прикажете наведаться в больницы? – Нет-нет, пока не надо. Известили бы. Если Григорий Филиппович появится, передай ему, чтобы дал знать. Буду дома. Пусть сразу весточку пришлет. Катков обещал исполнить поручение в точности, проводил даму, открыл перед ней дверь и поклонился на прощание. Когда же дверь захлопнулась, на лице приказчика проскользнула непростая улыбка. – Ах, женщины, женщины! – сказал он негромко, трогая пробор в волосах. – Не понимаете потребность мужского сердца. Сердца женатого. Нужна ему порой свобода, нужно погулять. А бедняжка Оленька… Нет, пожалуй, не женюсь… Крайне довольный собой и своей рассудительностью, Катков занялся первым посетителем, которому позарез нужны были наличные средства. Как обычно, с утра пораньше. 12 Сандалов держал улыбку, сколько хватило сил. Мышцы лица его были неплохо тренированы на такой случай, но уставившийся на портье господин исчерпал их возможности. Облокотившись о конторку, господин из полиции в упор разглядывал портье, как будто тот – редкая статуя. Что в голове у полицейского чиновника – поди разбери. Сандалов почти собрался покаяться во всем, только не выбрал, в чем конкретно. А господин не делал намека, что ему нужно. – Вот условия задачи с двумя неизвестными, – наконец сказал он, и Сандалов невольно понял, что чувствует мышонок, когда с ним играет голодный котяра. – В номере четвертом вашей гостиницы поселился господин. – Чего изволите? – пробормотал Сандалов, понимая, что сморозил глупость. – Все, что вам известно о нем. Для начала назовите фамилию. Портье поискал в записи постояльцев нужную строчку и, холодея от неизбежного, повернул книгу. – Вот, извольте. На месте фамилии растеклась жирная клякса, которую еще и старательно размазали. От фамилии остался только хвост: «… ский». – Кто капнул чернила? – Виноват-с, – ответил Сандалов, чувствуя, как холодеют пальцы. – Вас попросили уничтожить фамилию? – Что вы! Нелепая случайность… Поверьте… Господин… Судя по всему, верить господин не собирался. Но фамилию свою назвал. – Очень приятно, господин Пушкин, – заторопился Сандалов. – Поверьте, глупейшая нелепость. – Можете восстановить в памяти залитую фамилию? Лоб Сандалова от натуги покрылся мелкими каплями пота. – Кажется… Что-то… Немирский… Немовский… Точно не припомню. – Первый раз остановился у вас? – Так точно-с! – С ним было много вещей? – Кажется… немного… – Корзина с петухом? Господин Пушкин не думал шутить. Сандалов уверился, что вопрос важный. – Не припомню-с. Ни корзины… Ни петуха… – Вас не удивило, что приезжий без вещей? – Так он наш, московский, – ответил портье уверенно. – Как поняли? – Глаз наметанный. Сами понимаете, мужчине порой хочется новых впечатлений от жизни. Гостиница у нас знатная, номера удобные. А мы любому гостю рады. Намек был излишне прямой. Потому и вопрос последовал не менее прямой. – Что за девица у него была? Сандалов выразительно поморщился. – Что вы, господин Пушкин, никаких девиц. Слово чести. – Тогда кто? – Не могу знать. У нас ведь не спрашивают, к кому гость идет. Разговор обретал более внятные очертания. Сандалов ощутил уверенность и немного успокоился. – По какой причине, господин портье, вы пошли в номер? Откуда такая забота? Ответ был наготове: – Постоялец не изволил подняться к позднему завтраку. – Почему пошли сами, не поручили коридорному? Кажется, Сандалова приперли к стенке. Еще немного, и придется рассказать все. Но немного еще оставалось. – Гость в лучшем номере остановился, надо выразить почтение лично, – проговорил он не слишком уверенно. – Это единственная причина? – Смею вас уверить, господин Пушкин… На конторку легла варежка с меховой опушкой. Сандалов проглотил ком, который застрял в горле, смахнул предательский пот и улыбнулся. Натужно, но все-таки улыбнулся. – Как это объясните? – Обронил-с кто-то, – наивным образом ответил он. Пушкин вынул из варежки мятый клочок и развернул. Фамилия была написана торопливым почерком. Пододвинув к себе книгу регистрации, он быстро нашел, что искал.