– То же самое, – сказала Кэрол. – Еще одна частота, – сказала Марджери. – У меня сигнал сейчас сильный. Как вам? Большая кубическая комната с грязными кирпичными стенами, сырость, капает вода, вода на полу, вода ползет вверх по стенам, как живая. Посреди воды на пустынном солнечном острове играет в карты крошечный желтокожий или даже золотистокожий ребенок, лысый, если не считать пучка на макушке. – Господи, – сказала Кэрол. – Это определенно крайне личное. Ребенок поднял взгляд и улыбнулся. Внезапно поверх его лица нарисовалась гримаса шимпанзе: седая борода, выступающее «рыло», карие звериные глаза бесконечно спокойны. Это был глубокий символ, но несомненно личный и несомненно самого Голдсмита. – Похоже, мы в запертой комнате. Посмотрим, удастся ли открыть. Они смотрели из точки возле протекающего кирпичного потолка; вода на полу меняла цвет. Она сделалась серым штормовым океаном, озером цвета красного вина, грязной лужей, окропляемой дождем. Пустынный остров при этом никуда не исчезал, и ребенок повторял свой бесконечный цикл: поднимал взгляд вверх, появлялась морда шимпанзе, он возвращался к игре в карты. Это был особый случай Страны: символ, присвоенный некоторому промежуточному личностному слою, в основе которого лежало не абстрагированное от генетического наследия, а собственный ранний детский опыт Голдсмита. Что именно символизировали эти комната, ребенок и шимпанзе, здесь не имело значения; возможно, таким глубоким слоям вообще невозможно было присвоить какой-либо смысл. Мартин уже много раз сталкивался с такими глубоко личными мифологическими идиомами, всегда загадочными, зачастую удивительно красивыми. Вероятно, их обуславливало решение архетипических проблем в раннем детстве; возможно, это были порожденные замкнутой петлей артефакты, возникшие в процессе индивидуации, обычно завершавшемся к трем-четырем годам. Но каким бы увлекательным оно ни было, они с Кэрол искали другое. – Похоже, мифологическая идиома, – сказал Мартин. – Замкнутая петля. Попробуй еще что-нибудь. – Отсюда нет выхода, – сказала Кэрол. – Еще одна хорошо улавливаемая частота, – сказала Марджери. – Переключаю на другой локус, другой канал в более глубоком кластере. Открытое пространство. Ощущение необъятности. Здесь, несомненно, присутствовало нечто, обретенное после формирования личности, возможно даже, взятое из подросткового опыта. Впечатление трех уходящих вдаль шоссе, идущих бок о бок сквозь залитую солнцем пустыню. Барханы без следов растительности. Мартин сосредоточился на изучении этого образа, принимая то, что ему передавали, и контролируя то, что мог, фокусируясь то на одной точке, то на другой. Это вызвало головокружительную настройку изображения, и он обнаружил, что стоит на среднем шоссе. У него отсутствовало ощущение веса и даже собственного присутствия; солнце сияло с мрачной яркостью, характерной для Страны, но не согревало его. Мартин осмотрел себя сверху донизу. На нем были выгоревшие джинсы, белая рабочая рубашка в пятнах краски, подростковые кроссовки. Прежде он в Стране уже бывал одет так же. – Настраиваем перекрестную субвербальную связь, – сказала Марджери. Ее голос звучал отдаленно и глухо. – Дайте знать, если захотите выйти. С этого момента Мартин и Кэрол не могли общаться с помощью речи, пока исследование не будет завершено. Кэрол? Впечатление чего-то огромного над ним, вроде опускающегося астероида. Другая личность – Кэрол. Я здесь, рядом. Она возникла рядом с ним на дороге, нечеткая, на этом этапе – просто призрак. Только при полной обратной связи они смогут ясно видеть друг друга, но даже тогда то, что они увидят, не обязательно будет соответствовать их представлению о себе. Выглядит вполне убедительно, сказал Мартин. Думаю, мы можем использовать это как канал для входа. Добро пожаловать домой, сказала Кэрол. Мартин открыл глаза. Образы шоссе и операционной на мгновение наложились, а затем Страна исчезла, как туман сновидения. В обзорной галерее над операционной стоял Альбигони руки в карманах. Ласкаль сидел позади своего работодателя, видны были только его ноги на перилах. – Все в порядке, – сказал Мартин. – Настройте на этот локус и канал. Неплохо бы погрузить нас в хороший крепкий сон, пока вы фиксируете точки и завершаете настройку. Марджери наклонилась над ним и прищурилась, глядя на индикатор разъема. – Все в порядке, – сказала она. Эрвин стоял у кушетки Кэрол. – Сколько до нашего входа? – спросила Кэрол. – Три часа, чтобы зафиксировать и зарегистрировать частоты, – сказала Марджери. – Сейчас одиннадцать тридцать пять. – Ночь будет долгой, – сказал Мартин. – Разбуди нас в девять ноль-ноль. У вас будет достаточно времени, чтобы подготовить Дэвида и Карла как дублеров. Всем хорошенько выспаться. Мне нужны люди свежие и готовые к немедленным действиям. Он снова повернулся к обзорной галерее. Альбигони переместил руки на бедра. – Коротко объясни господину Альбигони суть дела. Объясни ему, что мы, вероятно, закончим завтра к полудню. – Будет сделано, – сказала Марджери. – Увидимся во сне, – беспечно сказала Кэрол. Марджери настроила индуктор. Мартин закрыл глаза. 1100–11100–11111111111 54 Оглядываясь в прошлое, Ричард Феттл, как ни старался, не мог припомнить, чтобы когда-нибудь был таким несчастным. Ни после смерти жены и дочери, ни в течение тех долгих лет, пока он приходил в себя и учился жить заново. Внутренняя война причиняла более острую боль, чем та, что терзала его в ту пору. Глубина нынешних мучений озадачивала. Если бы он просто убил лежащую рядом женщину и начал следующую фазу своей жизни, все могло бы разрешиться. Ему фактически приходилось прилагать усилия, чтобы удержать свои руки от действий. Разумеется, она должна была бы чувствовать его внутреннюю борьбу, хотя бы из-за слабой вибрации кровати, когда он ворочался, вовлеченный в конфликт мышц. Но она крепко спала. Надин всегда проявляла замечательную способность игнорировать реальность и видеть только то, что хочет. Она заигралась с ним в коррекцию. И заслуживала того, чтобы пожинать плоды своих трудов. Разумеется, власти предержащие позволили бы ему сделать это. Разумеется, пример Эмануэля Голдсмита, привлекшего столько внимания, четко указывал ему путь. Ричард не хотел сейчас ломать голову над загадкой Голдсмита. Он вообще не хотел думать или разгадывать головоломки. Он снова повернулся в постели, чтобы посмотреть на спящую Надин. Час назад она попыталась склонить его заняться с ней любовью, уверяя, что это даст ему разрядку. Она словно бы находила его страдания привлекательными; они пробуждали какой-то извращенный материнский инстинкт. Он с трудом вырвался из этой ловушки. Теперь он смотрел на нее, теплую и спокойную, и видел только плоть, которую требовало окончательно успокоить. Болен. Действительно нужна коррекция не от нее от профессионала. Перебор. За гранью. Написать стихотворение о том, как ее плоть переходит под моими пальцами от живого сна к нездоровой неподвижности. Селекционеры читают стихотворение и приходят погрузить меня в ад хуже того, в котором я сейчас? Вряд ли. Корректологи хлопочут надо мной исследуя мой разум обязательный тщательный просмотр моей души что это здесь как оно тут оказалось? Не трогайте; это яд, ментальный вирус, способный заразить всех нас; должно быть, он подцепил его от Голдсмита. Последний шанс; надо сжечь его сознание его тело в пепел просеять пепел собрать из него нового человека Нового Человека отправить его с сияющим лицом в мир готового вести себя как бойскаут достойного члена общества возможно даже готового искать работу обратиться в государственное агентство занятости и все что для этого нужно прикоснуться к ее шее гладкой теплой нащупать там биение ее крови Она шевельнулась. Он отдернул руку, убрал подальше. Проснется ли она перед смертью. Сможет ли он мягко упокоить ее. Во мне еще осталась доброта. Нечто нежное. Очистись от него, или тебя очистят. Сделай это сейчас и мир сам проторит дорогу к моей двери моему мозгу позвольте мы вам поможем. Любопытно, как вы дошли до такого. Вы вините в этом свое воспитание? Нет, друга, который меня разочаровал. Просто разочаровал? Ц-ц-ц. Разочарование – недостаточная причина для всего этого. Нет он предал то, за что боролся. Боролся во мне. Ц-ц-ц. Предательство – серьезная вещь. Она хочет предать тебя, откорректировать. Кому нужна коррекция в теневой зоне я поступаю так как поступают все но это не важно. Важно избавить от страданий. Можно бы выблевать все мои мысли личность воспоминания извергнуть их из глаз на кровать. Они поднялись бы на ножки засеменили поползли по простыням и тогда убили бы ее. Съели бы ее как чудовищные насекомые. Ц-ц-ц. Искаженные представления. Нормальным людям крайне огорчительно заглядывать в вашу голову и видеть такие мысли. В вас такая нечистота, что коррекция будет бесполезной. Приведите селекционеров. Наказание – единственный ответ. Очищающий огонь с ядерным пламенем еще большего страдания. Он продолжал нежно поглаживать шею Надин. Еще одна разновидность соблазнения. Займись со мной смертью. Верный способ расслабиться. Это развеселило его, и пришлось сдержать смешок. Ну, это уж полное маньячество. Действительно за гранью. По примеру Голдсмита. Вправду ли он радостно смеялся, перерезая глотки ничего не подозревающим жертвенным агнцам, одному за другим. Но пальцы отказывались сжиматься. Он все еще чувствовал, как услужливый человек внутри незлобивый и нетребовательный сопротивляется этим порывам с несвойственной ему железной решимостью. Ричард перекатился на спину, уставился на темный потолок, провел взглядом вдоль трещины на потолочной штукатурке, следа давнего землетрясения. Когда-то он лежал в этой постели, наблюдая за призрачным дрейфом теней возле светильника, и волоски на шее и руках вставали дыбом – он свято верил, что видит нечто сверхъестественное. Ощущаемый им тогда трепет был религиозным, придающим леденящее значение тем редким минутам, в которые он пребывал в этом заблуждении. Постепенно он набрался мужества двух сортов: мужества исследовать это, возможно, связанное с призраками явление и мужество открыть правду и, возможно, разочароваться. Он поднялся в кровати на колени, приблизился к светильнику, встал и протянул руку, чтобы коснуться тени. Паутина. Большие обрывки паутины отбрасывали тени в свете лампы. Ни призраков, ни благоговения. Тепло от старинного электронагревателя поднималось и создавало движение воздуха у потолка. Это страдание и миазмы страха, исходящие от тебя, колышут паутину твоего «я», отбрасывая пугающие тени, всего-навсего. Требовалось только протянуть руку – и избавиться от наваждения. Снова стать человеком с железной волей, не желающим никого убивать мягким деликатным Ричардом Феттлом, заурядным жителем теневой зоны Лос-Анджелеса. Преданным разъяренным оскорбленным. Он окончательно проснулся, но ощущал себя совсем разбитым из-за длительного напряжения. Он чувствовал, что его дыхание замедлилось и стало неровным. Слегка покалывало руки, а затем и ноги. Если бы только он мог просто отдаться на волю обстоятельств. Отпустить все это. Умереть. Он приоткрыл глаза. Течение утягивало его в туннель, на черном зеве были вырезаны слова, но их не удавалось прочесть. Его тело онемело, дыхание совсем вышло из-под контроля. Усталость наконец накрыла его, но все же он думал и видел. Ему хотелось совсем не этого; сон должен был принести забытье. Мгновение он пытался вынырнуть на поверхность, боясь провести всю ночь в ужасном трансе, глядя в глотку кошмара. С каждым волевым усилием его дыхание становилось ровнее, он словно бы выходил из транса, но тут на него напал противоположный страх: ведь сейчас он чувствовал себя уютнее и спокойнее, чем прежде. Если продолжать борьбу, страдание вернется в полной мере; лучше уж так, чем как раньше. Ричард прекратил внутреннюю борьбу. Он хладнокровно наблюдал за туннелем, ожидая, не изменится ли что-нибудь. Комнату он видел только как туманные очертания; он не сомневался, что его глаза не полуоткрыты, а полностью закрыты; но комната по-прежнему походила на остаточное изображение после мгновенной вспышки, ее плоскости и очертания предметов светились мрачно-зелеными. Он видел и туннель, и электрический светильник, который тот загораживал; одно могло проходить сквозь другое. Он словно бы управлял настройками микроскопа, перемещая фокус по разным уровням, открывая все больше подробностей мира, взвешенного в фиксирующей жидкости. Это производило столь ошеломляющий эффект, что на мгновение он полностью забыл о своих страданиях. Друзья не раз описывали ему «просмотры с управляемой фокусировкой» – насколько он слышал, много десятилетий назад это называлось осознанным сновидением, – но сам столкнулся с этим впервые. Словно нашел врата во внутреннюю вселенную. Но эти мысли вернули его к проблемам пробуждения, и картина, висящая над ним, помутнела. Его дыхание снова сбилось. «О боже, нет. Это как верховая езда. Научись держаться в седле. Уверенно и спокойно». Возвращалась обыденность. Он управлял своим сознанием, пока не увидел туннель.