– Ей нравится цвет. – Вы сказали, что в Эспаньоле больше нет веры, – сказала Мэри. – Объясните почему. – Когда пришел Ярдли, остров уже пять лет был под гнетом blancs с Кубы. Пять лет они раздирали остров и убили унганов, сожгли хунфоры и изгнали лоа. Они знали, кого сила, за кем идут народы. Это как пытаться убить муравейник. Тогда – слава небесам! – как всегда бывает, возник человек из своих, гаитянин, генерал де Франчинес, проницательный, благородный, и заключил соглашения с королями, королевами и епископами, превратил буйствующие толпы в армии и выкурил кубинцев. Но американские blancs поддерживали кубинских и доминиканских, поэтому генерал де Франчинес нанял зимбабвийских солдат и позвал на помощь головореза-англичанина, которого король Карл посвятил в рыцари, и этот головорез… он видит прекрасную землю, великие возможности, и у него есть план. Он выступает против де Франчинеса, он настраивает людей против нашего генерала, он становится генералом, но никогда себя так не называет, и сам сражается, как солдат. Он хороший солдат, и кубинцы бегут от него, а эгалисты-доминикцы прячутся на Кубе и в Пуэрто-Рико, а США признают правителем этого полковника сэра, который свое звание ставит выше рыцарского титула. Может, и выше своего мужского достоинства. – Толстяк улыбнулся Мэри чарующей сказочной улыбкой, неожиданной у такой туши. Его правую руку украшали шесть простых массивных золотых колец. – Полковник сэр Джон Ярдли народный герой. Возможно, для нас тоже – тогда. Мы были детьми – что мы могли знать? Он дал стране деньги, врачей и еду. Он научил нас жить в новом столетии и угождать посетителям, приносящим еще больше денег. Он научил нас озабоченности удобством, медициной и машинами. Вот как он сделал Эспаньолу белой. Теперь люди на словах почитают богов, но не чувствуют их, они им не нужны, у них есть деньги белых, и это лучше. – Каков Ярдли как личность? – спросила Мэри. Крупная хорошо одетая женщина ответила что-то на креольском. – Его усадьба – скромный дом недалеко от Порт-о-Пренса, – тихо сказал толстяк. – Но эта скромность обманчива. Живет он в огромном особняке, где встречается со всеми иностранными сановниками, и не забудет убедиться, что вы знаете, где его кровать. Все его женщины blanc, кроме одной, его жены, она принцесса с Ле-Кап. Кап-Аитьен. Я по-прежнему люблю ее, как мать, хотя она любит его. У нее сильный дух, и она делится им с полковником сэром, и дух подсказывает ему, как сделать, чтобы эспаньольцы любили его, всех их. Поэтому они все еще любят его. Мэри пожала плечами и отвернулась от толстяка и крупной женщины, посмотрела на Эрнеста. – Он рассказывает то, что я и так знаю, – мягко сказала она, – разве что добавляет своих политических красок. Толстяк дернулся, словно от пощечины. – Да что вы говорите? – Вы не рассказали нам ничего такого, что мы не могли бы узнать в библиотеке, – сказал Эрнест. – У вас, должно быть, замечательные библиотеки. Значит, мы вам не нужны, – сказал толстяк. – Полковник сэр уже не тот, каким был. Об этом есть в вашей библиотеке? Он выправил экономику, создал фабрики и рабочие места, превратил нашу молодежь в солдат и дал нашим старикам дома. Он сделал суды справедливыми, и «дяди»… – Полиция, – сказала крупная женщина. – И полиция стала защитницей островов. Он построил курорты и очистил пляжи, и перестроил дворцы, и создал музеи, и даже наполнял их искусством. Кого волновало, откуда поступали деньги? Они поступали, и он кормил народ. Но сейчас он уже не тот. Сейчас он не получает вознаграждений. Но теперь они боготворят его. Ваш президент умертвил себя. Может быть, даже серебряной пулей, как Анри Кристоф! – Не увлекайся, – вразумила его толстая женщина. – В общем, он желчный, – заключил толстяк, небрежно махнув рукой в кольцах. – Знаете ли вы что-нибудь о Эмануэле Голдсмите? – Поэт, – сказал толстяк. – Словотворец полковника сэра. Полковник сэр использует поэта. Говорит ему, что любит его. Ха. – Толстяк высоко воздел свои большие руки, задрал к потолку двойной подбородок. – Однажды он сказал мне: «У меня есть поэт. Мне не нужна история». – Он даст убежище этому человеку, если тот эмигрирует? – спросила Мэри. – Может, да, может, нет, – сказал толстяк. – Он водит поэта на леске, как рыбу. Но, возможно, он верит в то, что говорит. Если с поэтом что-то случится, прежде чем он завершит свою большую работу для полковника сэра, дух полковника сэра угаснет, как задутая свеча. Так что, может, нет, поэт его мало заботит; может, да, он беспокоится о своем будущем в истории. Мэри озадаченно нахмурилась. – Поэмы о Ярдли нет, – сказала она толстяку. – Но будет. Полковник сэр надеется, что будет – пока поэт жив. – Ярдли станет защищать поэта, даже если от него потребуют вернуть того в Соединенные Штаты? – спросила Мэри. – Кто может требовать что-то от полковника сэра? – Толстяк некоторое время размышлял об этом, положив подбородок на руку; когда он постукивал пальцами по щеке, кольца глухо позвякивали друг о друга. – О боже! Когда-то – возможно; когда были комиссии. Но сейчас никаких комиссий нет. Он может сделать чего-то во имя прежней дружбы, но не это. – Что сделал для Ярдли ты? Толстяк наклонился вперед настолько, насколько позволяло его пузо. – Зачем вам это знать? – Просто любопытно, – сказала Мэри. – Я был посредником. Продавал «адские венцы». Полковник сэр отправлял меня в разные страны. Мэри на мгновение воззрилась на него – и опустила глаза. – Селекционерам? – Кому угодно, – сказал толстяк. – Селекционеры ограничивают свою деятельность в этой стране. Сейчас. Они были не самым значительным рынком. Китай, Объединенная Корея, Саудовская Аравия. Прочие. Но вас интересует не это. Давайте поговорим о поэте. – Мне нужно узнать очень много всякого, – сказала Мэри. – Вы защитник общественных интересов в Лос-Анджелесе. Зачем вам знать обо всем этом? Вы не федерал. – Я хотела бы задать свои вопросы, – сказала Мэри. – Ярдли в здравом уме? Толстяк с сомнением выпятил губы и переговорил с коллегой на гаитянском креольском. – Вы отправляетесь в Эспаньолу, чтобы проследить за его коррекцией? Дело в этом? Мэри покачала головой. – Когда-то он был самым разумным человеком на Земле, – сказал толстяк. – Теперь он преследует нас, поносит, называет мясниками. Когда-то мы были ему полезны. Он отбросил нас, и потому мы здесь, укрываемся как голуби в голубятне. – Он великодушно пожал огромными плечами, и те заколыхались. – Возможно, он в здравом уме. Но его здравомыслие совсем не то, что раньше. Крупная женщина вдруг встала и сердито, строго посмотрела на Мэри. – Теперь уходите. Если из-за вас эти люди пострадают, мы отомстим, а если не сможем добраться до вас, то причиним вред вот ему. – Она указала на Эрнеста, который весело улыбался, глядя на это представление. Лицо Мэри осталось безучастным. – Вы меня не интересуете, – сказала она. – Во всяком случае сейчас. – Уходите сейчас же, – сказала крупная женщина. Голубоглазый в псевдокостюме показал им выход, проводил их до такси и вернул ей телефон и камеру. Такси затемнило окна, доставило их на другой уровень и остановилось. Они вышли и оказались в Комплексе все еще на километровой высоте, в почти пустом новом районе, напоминающем пещеры и продуваемом ветром. Найдя настенную карту, они отыскали ближайший спуск и направились к нему по неактивной, неподвижной дорожке. – Ты действительно собираешься отдать им за это картину? – спросила она. – Конечно. Это условие сделки. Спускаясь в бесплатном экспрессе Комплекса, Эрнест покачал головой и взъерошил рукой волосы. – Это было весьма забавно, – сказал он. – Узнала что-нибудь полезное? Мэри схватила его за плечи и посмотрела на него в упор. Они разом расхохотались. – Господи, – сказал Эрнест. – Это было нечто! – У тебя крайне странные друзья. – Друзья друзей друзей, – сказал Эрнест. – Почему-то меня они потрясают не так, как вашего среднего корректированного гражданина. Я ни с кем из них не знаком. Интересно, как они вообще попали в Комплекс? «Так ужасно, так прекрасно, без проблем, но так безумно!» – Залившись смехом, он прислонился к стене лифта. – Даже не потратились на обратное такси для нас. Ты получила что хотела, дорогая Мэри, – ночь среди остатков старого режима? – Ты считаешь, что они относятся к грязному Восточному? – Ведь должны же, нет? Особые привилегии, жуткие люди… Они тут чужие. Даже я так считаю, хотя не люблю Комплексы! Так ты добилась своего? – Ответ утвердительный, – сказала Мэри. – Вероятно, Голдсмит сейчас в Эспаньоле. – Она активировала свой лацканный телефон, надеясь, что в этот ночной час частные ретрансляторы Комплекса не переполнены болтовней подростков, и оставила сообщения для Р Элленшоу и Д Рива. «Отправляюсь в Эспаньолу. Прошу проверить договоренности и сообщить, все ли в порядке с разрешениями и с помощью федералов». Затем она взяла Эрнеста за руку. – Что ты делаешь сегодня вечером? Он привстал на цыпочки, подался вперед и поцеловал ее в бровь и в висок. – Занимаюсь любовью с моей милой-комплексоидом. Она улыбнулась и подняла его руку, чтобы поцеловать пальцы, поврежденные нано. – Тебе в самом деле следует быть осторожнее со своими материалами, – заметила она, мазнув губами по шрамам. 23 В миг полного затишья перед порывом ветра