Я уже во второй раз готовился умереть, когда вдруг распахнулись ворота Кар Кадарна и наружу стремительно вытекла людская река. Одетые так же, как и всадники Гундлеуса, конники несли щиты с драконом, знаком Мордреда. Мы побежали им навстречу. — Пятьдесят копий, — пробормотал Гвилиддин. Он пересчитывал наших спасителей. — Слишком мало. Гундлеус решил отрезать нам путь к отступлению. Раз уж его враги собрались в одном месте, он намеревался уничтожить всех разом. Числом его отряд превосходил думнонийцев, но, спустившись вниз с холма и отдалившись от крепости, они лишились единственного своего преимущества. Конники Думнонии с грохотом пронеслись мимо нас. Это были не легендарные всадники Артура, которые на скаку могли срубать крыши с домов, а всего лишь легкая кавалерия вооруженных разведчиков. Но они все же образовали защитную стену между нами и силурскими копьеносцами. Мы увидели, что командует спасительным отрядом сам Овейн, могучий Овейн, лучший воин короля и величайший борец всей Британии. Мы были уверены, что Овейн сейчас далеко на севере сражается бок о бок с мужчинами Гвента в горах Повиса, и вот он тут, в Кар Кадарне! До сумерек оставалось еще часа два и не менее четырех часов — до полной тьмы. Солнце светило достаточно ярко, и это давало Гундлеусу возможность закончить резню засветло. Но сначала он попытался убедить нас не силой, а словом. Блистающий и роскошный, он выехал вперед с перевернутым в знак мира щитом. — Люди Думнонии, — прокричал он, — отдайте мне ребенка, и я уйду! Никто не ответил. Овейн был скрыт щитами своих воинов, и потому Гундлеус не видел его. Он обращался ко всем нам. — Это искалеченный ребенок! — выкрикнул король Силурии, — Проклятый богами. Неужто вы надеетесь, что удача посетит страну, которой правит король-урод? Вы хотите, чтобы саксы стали хозяевами этой земли? Что еще может принести увечный король, кроме несчастий и горя? И снова никто не ответил, хотя, Бог свидетель, в наших рядах было немало людей, которые опасались, что Гундлеус говорит правду. Гундлеус снял шлем и снисходительно заулыбался. — Вы можете сохранить себе жизнь, — пообещал он, — если отдадите мне ребенка. — Он ждал ответа, которого не последовало. — Кто командует вами? — наконец спросил он. — Я! — Овейн протиснулся сквозь ряды воинов, чтобы занять свое настоящее место перед линией щитов. — Овейн. — Гундлеус узнал силача, и я увидел искорку страха в его глазах. — Лорд Овейн, — поправился Гундлеус, назвав надлежащий титул, — сын Эйлинона и внук Кулваса, я приветствую тебя! — Король поднял к солнцу острие копья. — Не забывай, у тебя есть сын, лорд Овейн. — У многих мужчин есть сыновья, — спокойно ответил Овейн, — тебе-то какое дело? — Ты хотел бы, чтобы твой сын оказался без отца? — спросил Гундлеус. — Ты хочешь, чтобы ваши земли превратились в пустыню, ваши дома были спалены, а твоя жена стала игрушкой моих людей? — Моя жена, — сказал Овейн, — сама может победить в бою всех твоих мужчин и тебя тоже, Гундлеус! Возвращайся к своей шлюхе, — он кивнул в сторону Лэдвис, — и поделись ею со своими людьми. Мужественное спокойствие Овейна приободрило нас. Он выглядел непобедимым со своим массивным копьем, длинным мечом и обитым железными пластинами щитом. Неукротимый боец всегда дрался с обнаженной головой, презирая опасность, а его мускулистые руки были сплошь татуированы драконами Думнонии и его собственным символом — клыкастым кабаном. — Отдай мне ребенка. — Гундлеус старался не обращать внимания на насмешки. — Отдай мне короля-калеку. — Отдай мне свою шлюху, Гундлеус, — возразил Овейн. — Ты не тот мужчина, что нужен ей. Отдай ее мне и можешь убираться с миром. Гундлеус плюнул, пожал плечами и повернул лошадь назад. Свой щит он тоже перевернул, давая знать, что готов к бою. Это была моя первая битва. Думнонийские всадники встали стеной и ощерились копьями, скрыв за этой живой оградой женщин и детей. Наши враги выстроились в боевом порядке. В рядах силуров был и предатель Лигессак. А Танабурс начал ритуальный танец, прыгая перед стеной щитов на одной ноге, с поднятой рукой и прищуренным глазом. Из силурских рядов полетели в нашу сторону оскорбительные выкрики. Копьеносцы Гундлеуса хвастали, что перережут нас, как свиней. При этом они медленно продвигались вперед, но, пройдя шагов пятьдесят, остановились. Две линии бойцов застыли одна против другой. Требовалась невероятная смелость, чтобы первым решиться атаковать плотный ряд щитов с выставленными вперед стальными жалами копий. Впоследствии я видел армии, стоящие друг против друга часами, прежде чем собирались с мужеством для начала атаки. Чем старше был воин, тем больше ему требовалось смелости. Только молодые не понимали, какой неприступной может быть стена щитов, и, кидаясь в атаку, погибали. Силуры, не двигаясь, принялись стучать древками копий о щиты. Беспорядочный грохот должен был вывести нас из равновесия и толкнуть на копья противника. Наши ряды не дрогнули. — Сначала будет несколько ложных атак, парень, — успокоил меня стоявший рядом солдат. И верно, не успел он договорить, как несколько силуров выскочили вперед и метнули в нас копья. Нашей люди сдвинули щиты, и длинные копья вонзились в них. Одновременно силуры, не ломая линию, сделали несколько шагов нам навстречу. Овейн приказал немедленно двинуться вперед. Вражеская стена тут же замерла. — Отойдите назад! — приказал нам Овейн. Сам он выехал перед линией своих воинов и вызвал Гундлеуса биться один на один. — Неужто ты баба, Гундлеус? — кричал самый могучий воин нашего короля. — Где потерял храбрость? Или хлебнул маловато хмельного меду? Отправляйся, трусливая женщина, к своему ткацкому станку! Возвращайся к вышиванию! Кидай меч и возьми в руки веретено! Мы, послушные приказу предводителя, медленно отступали. Но внезапная атака врагов заставила нас снова замереть на месте и поднять щиты. Засвистели копья. Одно пролетело прямо над моей головой, обдав холодным порывом смертоносного ветерка. Овейн с презрительной улыбкой отражал щитом летевшие в него копья и не уставал засыпать нападавших градом насмешек. — Кто учил вас кидать копья? Ваши матери? — Он смачно плюнул в сторону врагов. — Выходи, Гундлеус! Сразись со мной! Покажи своим трусам, что ты король, а не мышь! Силуры, стараясь заглушить насмешки Овейна, колотили древками копий по щитам. Он повернулся к ним спиной, словно желая выказать полное презрение, и вполголоса приказал нам: — Назад! Вдруг два молодых силура отбросили щиты и копья, сорвали с себя одежду и полуобнаженные выскочили вперед. — Вот теперь и начнется! — мрачно шепнул мой сосед. Голые воины, наверное, были пьяны или возбуждены заклинаниями Танабурса и считали, что их тела защищены от вражеских клинков. Я слыхал о таких безумцах и знал, что их самоубийственный пример становился обычно сигналом для начала настоящей атаки. Сжав свой меч, я попытался дать себе обет умереть достойно, но на самом деле мог только оплакивать себя и свою жизнь. Только сегодня я стал мужчиной и вот теперь должен был умереть. Я присоединюсь к Утеру и Хьюэлу в Потустороннем мире и буду там многие годы бродить бестелесной тенью в ожидании того дня, когда моя душа найдет другое человеческое тело, в котором сможет вернуться в этот теплый, зеленый мир. А те двое распустили волосы, подняли копья и мечи и совершили воинственный танец перед строем силуров. Они выли, ввергая себя в боевое неистовство, и, танцуя, все приближались и приближались к Овейну с обеих сторон. Их мечи и наконечники копий кроваво мерцали в лучах заходящего солнца. Гигант подбросил в руке копье, будто прикидывая его вес, и приготовился к стычке, которая могла стать началом атаки замершей вражеской армии. И тут протрубил рог. Воздух пронзил такой ясный и холодный звук, какого я никогда раньше не слышал. Рог протрубил один раз, другой. Эти чистые, холодные ноты отрезвили даже двоих полуголых храбрецов. Они замерли, повернув головы на восток, откуда прилетели звуки рога. Я тоже оглянулся. И был ослеплен. Казалось, на смену умирающему солнцу поднялось новое, сверкающее. Свет переливался по пастбищу, ослепляя нас, но потом лучи скользнули вбок, и я понял, что это только отражение настоящего солнца, сияющего на щите, начищенном словно зеркало. Этот щит держал человек, какого прежде я не видел. Величественный, высоко сидящий на огромном коне воин в окружении таких же необыкновенных людей, мужчин с плюмажами, мужчин в латах, словно бы вышедших из легенды богов, спустившихся на это поле сражения. Над высоко поднятыми головами, над шлемами с развевающимися плюмажами полыхало знамя, которое я стал любить больше всех знамен на всей земле Господа. Это было знамя с изображением медведя. Рог протрубил в третий раз, и я внезапно осознал, что не умру. Я плакал от радости, и все наши копьеносцы плакали и кричали, а земля дрожала под копытами коней. И сидели на них похожие на богов люди, которые спешили спасти нас. Подоспел сам Артур. Часть вторая Принцесса-невеста Глава 5 Игрейна требует от меня рассказов о детстве Артура. Она слышала о мече в камне и хочет, чтобы я написал об этом. Артур, считает она, был зачат духом, снизошедшим на королеву, и в день его появления на свет небеса наполнились громом. Может, небеса и впрямь были в ту ночь сотрясаемы громом, но все, у кого я об этом спрашивал, спали и ничего не слышали. А что касается меча и камня, тут я не спорю — был и камень, и меч, но о них речь впереди. Меч назывался Каледфолх, что означает «разящая молния». Игрейна называет его по-другому — Экскалибур. Что ж, и я впредь стану его так называть, тем более что самому Артуру было все равно, какое имя носит его длинный меч. Наплевать ему было и на свое детство. Но ради самой прекрасной и благородной моей защитницы я готов записать и то малое, что мне удалось узнать. Артур, хоть и отказался от него Утер в Глевуме, был все же сыном верховного короля, но выиграл от этого не многое, потому что Утер наплодил незаконнорожденных отпрысков не меньше, чем бродячий кот. Мать Артура, как и мою дорогую королеву, звали Игрейна. Она прибыла из Кар Гая в Гвинедд. Поговаривали, будто она — дочь Кунедда, правителя Гвинедда, что был верховным королем до Утера. Артур говорил, что мать его была самой удивительной, умной и красивой женщиной, но от других слышал я, будто красота ее была омрачена злобным умом. В год рождения Артура Утер отказался от четырех прижитых с нею детей, и этого она никогда не прощала своему сыну. Игрейна почему-то верила, что как раз Артур стал тем лишним незаконнорожденным ребенком, из-за которого Утер отверг ее, свою любовницу. Из всех рожденных Игрейной детей выжили лишь Артур и три девочки. Артур обожал мать, всегда защищал ее и рыдал безутешно, когда она умерла от лихорадки. В то время ему было тринадцать лет, и Эктор, его покровитель, обратился к Утеру с просьбой помочь четырем впавшим в нищету сиротам. И Утер разрешил привезти их в Кар Кадарн. Артура взяли ко двору верховного короля, где он научился владеть мечом и копьем. Там же он встретился и с Мерлином. Но, потеряв всякую надежду на благосклонность Утера, Артур последовал за своей старшей сестрой Анной в Бретань. Там, в воинственной Галлии, он стал великим солдатом, а Анна, всегда ценившая воинские таланты брата, не упускала возможности дать знать о его подвигах Утеру. Именно поэтому Утер призвал Артура обратно в Британию, когда затеялась война, приведшая к смерти его сына. Остальное вам ведомо. Вот и рассказал я Игрейне все, что сам знал о детстве Артура, а уж в том, что она расцветит мой сухой рассказ легендами, не сомневаюсь. Среди простого народа об Артуре ходит немало подобных историй. А мне свою историю иногда хочется записать на языке бриттов, но я не осмеливаюсь, ибо епископ Сэнсам, которого Господь возвышает над всеми святыми, и так с подозрением поглядывает на мои писания. Временами он даже пытается прекратить эту работу, а то и приказывает исчадьям ада помешать мне. Как-то я обнаружил, что исчезли перья для письма, а в другой раз в роге для чернил оказалась моча. Но Игрейна возместила мне все потери, а Сэнсам, пока он не овладеет языком саксов, не сможет утвердиться в своих подозрениях и ни за что не догадается, что пишу я вовсе не Евангелие для саксов. Игрейна просила меня выкладывать всю правду об Артуре, но гневалась, если эта правда не сходилась с волшебными сказками, которые ей плетут кухарки или служанки в гардеробной. Но я не могу придумывать и писать о том, чего не видел. Бог простит меня, если я изменил кое-какие мелочи, но ничего важного никогда не скрывал и не измышлял. Итак, когда Артур спас нас в битве перед стенами Кар Кадарна, я догадался, что он появился там задолго до нашего появления. Овейн и его люди знали, что Артур и его всадники, прибыв из Бретани, прятались в лесах севернее Кар Кадарна. Запалив Тор, Гундлеус совершил ошибку, ибо высокие столбы дыма от пожарищ послужили сигналом разведчикам Овейна и они следили за людьми Гундлеуса уже с середины дня. Овейн, помогавший Агриколе отражать нападение Горфиддида, поспешил на север навстречу Артуру. Не знай Овейн, что Артур где-то поблизости, он наверняка отослал бы младенца Мордреда со своим самым быстрым гонцом в безопасное место. Впрочем, для затейливости моей истории я совершу небольшой грех и приберегу известие о приезде Артура для самой последней минуты. Этому я научился у бардов, которые знали, как завлечь слушателя. У нас в Динневраке все еще продолжается зима. Холод ужасный, но после того, как найден был замерзшим в своей келье брат Арон, король Брохваэль приказал Сэнсаму зажечь костры. Святой медлил, пока сам король не прислал наконец из своего двора дров на растопку, и поэтому у нас сейчас горят костры. Пусть они небольшие, но все-таки огонь дает толику тепла и писать намного легче. Мне надо благодарить Господа за дарование огня и за силу продолжать историю об Артуре, короле, которого никогда не было, великом воине врага Бога. * * * Не стану утомлять вас подробным описанием той битвы перед Кар Кадарном. Да это была вовсе и не битва, а бойня, полный разгром. Спастись смогла лишь горстка силуров. Сбежал и предатель Лигессак, но большая часть людей Гундлеуса попала в плен. Самого Гундлеуса, Лэдвис и Танабурса взяли живыми. Я никого не убил. Даже не задел кончиком меча. Я мало что помню из той кровавой резни, потому что смотрел только на Артура. Он сидел верхом на Лламрей, своей огромной черной кобыле с лохматыми щетками над толстыми бабками ног, с плоскими железными подковами, с привязанными к копытам кожаными ремешками. Все люди Артура восседали на таких же больших лошадях, у которых ноздри были вырезаны, чтобы им легче было дышать. Грудь животных защищали от ударов копий щиты из твердой кожи. Артур держал в руке длинное тяжелое копье, звавшееся Ронгоминиадом, а его щит Винебгортихэр был сделан из ивовых пластин, покрытых листом кованого серебра, сверкавшего в лучах солнца. У его бедра висел нож под названием Карнвернхау и знаменитый меч Экскалибур в черных ножнах, оплетенных золотой нитью. Сначала я не видел лица Артура, потому что голова его была закрыта железным полированным шлемом с прорезями для глаз и темной дырой для рта. Над изукрашенным серебряными узорами шлемом развевался высокий плюмаж из белых гусиных перьев. Плащ его, как и плюмаж, был белым и свисал с плеч, прикрывая от горячих лучей солнца длинную чешуйчатую кольчугу. Все доспехи были римскими, выкованными из сотен пластин-чешуек, которые перекрывали одна другую так, что наконечник копья всегда натыкался на двойной слой железа. Когда Артур двигался, доспехи звенели и поблескивали, и казалось, будто играют сразу сотни солнышек. Всего лишь несколько кузнецов умели ковать такие доспехи, и очень немногие могли их купить. Артур снял эти доспехи с франкского вождя, которого убил в Арморике. Военный наряд дополняли кожаные башмаки, кожаные перчатки и кожаный пояс с черными посеребренными ножнами, в которых покоился Экскалибур, защищавший своего хозяина от всех бед. Мне, ослепленному его появлением, Артур показался белым сияющим богом, сошедшим с небес на землю. Я не мог отвести от него глаз. Артур обнял Овейна, и я услышал, как двое мужчин рассмеялись. Овейн был просто высоченным, и все же Артур, не так крепко сбитый и коренастый, умудрялся смотреть ему прямо в глаза. Овейн, казалось, весь состоял из бычьих мускулов, Артур же, напротив, был худым и жилистым. Гигант гулко хлопнул Артура по спине, и тот незамедлительно вернул ему дружеский удар, а потом оба, обнявшись, направились к тому месту, где стояла Ралла с Мордредом на руках. Артур упал на колени перед своим королем и с удивительной грацией для закованного в латы воина поднял руку в перчатке, чтобы дотронуться до края платья ребенка. Он отвел в стороны прикрепленные ремешками пластины шлема и поцеловал кончик платья короля. Мордред вопил и отбрыкивался. Артур встал и протянул руки к Моргане. Она была старше брата, которому минуло всего лишь двадцать пять или двадцать шесть лет, но когда он обнял ее, из-под золотой маски брызнули слезы. — Дорогая Моргана, — услышал я его звучный голос, — дорогая, милая Моргана. До того самого момента, когда я увидел Моргану плачущей в объятиях брата, мне и в голову не приходило, насколько она одинока. Артур нежно высвободился из ее рук и снял с головы свой серебристо-серый шлем.