64 Хотеть жить, но принять смерть, чтобы спасти других – вот что такое смелость. Вот в чем заключалось величие Ганси. – Это должно произойти сейчас, – сказал он. – Я должен принести жертву. И в этом была несомненная красота. Ганси не хотел умирать, но, по крайней мере, он принимал смерть ради своей названой семьи. По крайней мере, он принимал смерть ради тех, кто, как он знал, будет по-настоящему жить. По крайней мере, он не умирал бессмысленно, от осиного яда. По крайней мере, на сей раз это было зачем-то нужно. Вот где ему предстояло умереть – на склоне, усыпанном дубовыми листьями. Выше на холме паслись черные коровы, помахивая хвостами. Порывами налетал дождь. Трава была удивительно зеленой для октября, и этот взрыв цвета посреди осенней листвы делал холм похожим на картинку с календаря. На несколько миль вокруг не было ни души. Единственное, что казалось здесь неуместным – это засыпанная цветами река крови поперек извилистого шоссе. И молодой человек, умирающий в машине. – Но до Кабесуотера далеко! – сказала Блу. У Ронана вновь зазвонил мобильник. Диклан, Диклан, Диклан. Всё и везде распадалось на части. Ронан ненадолго вернулся в сознание – глаза у него почернели, из руки высыпалась горсть мерцающих камешков, которые покатились по окровавленному асфальту. Ужасно, но Девочка-Сирота, сидя сзади, тупо смотрела в пространство, и из уха у нее медленно текло что-то черное. Заметив взгляд Ганси, она одними губами, без единого звука произнесла: «Керау…» – Мы на силовой линии? Важным было лишь одно: находиться на силовой линии, чтобы жертвоприношение имело силу. – Да, но мы далеко от Кабесуотера! Ты умрешь просто так! Одним из главных достоинств Блу Сарджент было то, что она никогда не переставала надеяться. Ганси сказал бы это ей, но знал, что она расстроится еще сильнее. Он произнес: – Я не могу смотреть, как Ронан умирает, Блу. И Адам… и Мэтью… и всё вот это. Ничего другого нам не осталось. Ты уже видела мой дух. Ты уже знаешь, какой выбор мы сделали! Блу закрыла глаза, и из них выкатились две слезы. Она не плакала громко, ничем не намекала, что хочет услышать от него что-то другое. Она была полна надежды, но в то же время и благоразумия. – Развяжите меня, – потребовал Адам с заднего сиденья. – Если вы намерены это сделать, то, ради бога, развяжите меня. Повязка сползла с его лица, и он смотрел на Ганси – своими глазами, не глазами демона. Грудь Адама быстро поднималась и опускалась. Ганси знал: если бы существовал какой-то другой способ, Адам сказал бы ему. – Это безопасно? – спросил Ганси. – Как сама жизнь, – ответил Адам. – Развяжи меня. Генри ждал, когда понадобится что-нибудь сделать – он явственно не понимал, как осмыслить происходящее, не имея конкретного задания, – поэтому он тут же принялся развязывать Адама. Сбросив с покрасневших запястий ленту, Адам сначала коснулся макушки Девочки-Сироты и шепнул: – Всё будет хорошо. А потом вылез из машины и встал перед Ганси. Что они могли сказать друг другу? Ганси и Адам стукнулись костяшками и кивнули. Это было глупо и неуместно. Ронан ненадолго выкарабкался из забытья; из машины залпом вылетели цветы – синие, такого оттенка, какого Ганси никогда не видел. Ронан сидел неподвижно, как всегда после сна, и из одной ноздри у него медленно текло что-то черное. Ганси никогда не сознавал в полной мере, что это значило для Ронана – жить со своими кошмарами. Теперь он понял. Времени не было. – Спасибо за всё, Генри, – сказал Ганси. – Ты настоящий принц. Лицо Генри оставалось отрешенным. Блу сказала: – Как же я этого не хочу… Но это должно было случиться. Ганси почувствовал, как скользит время – в последний раз. Ему показалось, что он уже проделывал это раньше. Он осторожно коснулся тыльными сторонами ладоней лица Блу. И шепнул: – Всё будет хорошо. Я готов. Блу, поцелуй меня. Дождь стучал вокруг, поднимая с асфальта черно-красные всплески и заставляя лепестки шевелиться. Воплощенные грезы недавно исцеленного воображения Ронана громоздились у них под ногами. Под дождем всё пахло осенними горами – дубовыми листьями и сеном, озоном и развороченной землей. Здесь было прекрасно, и Ганси так тут нравилось. Прошло много времени, но он в конце концов оказался именно там, где хотел. Блу поцеловала его. Он достаточно об этом грезил, и вот оно произошло, обрело жизнь. В другом мире всё было бы просто: девушка легонько прижимается губами к губам юноши, и только. Но в этом мире Ганси сразу же ощутил эффект. Блу, зеркало, усилитель, странная душа, получеловек-полудерево, существо, сквозь которое текла магия. И Ганси, некогда воскрешенный силовой линией, получивший новое сердце. Тоже зеркало. Они оказались направлены друг на друга, и слабейший должен был пасть. Ганси подарили сердце. Оно не выросло в нем. Он отстранился. Громко, уверенно, голосом, который не оставлял места сомнениям, он произнес: – Да будет так – чтобы убить демона. Как только он сказал это, Блу крепко обвила его руками. Как только он сказал это, она прижалась к нему щекой. Как только он сказал это, она прижала Ганси к себе, как одно воплощенное слово. Любовь, любовь, любовь. Он тихо выпал из ее объятий. Он был королем. 65 Взависимости от того, с чего начать, речь в этой истории шла о Ное Черни. Если ты мертвый, проблема заключается в том, что твоя история перестает быть линией и превращается в круг. Она начинается и заканчивается в один и тот же момент – в момент смерти. Трудно помнить, что рассказывать можно и по-другому и что живых интересует конкретный порядок событий. Хронология. Вот как это называется. А Ноя больше интересовала мистическая значимость каждой минуты. Убийство. Вот в чем заключалась его история. Он не мог не замечать эту сцену. Каждый раз, когда Ной ее видел, то останавливался и наблюдал, в точности припоминая все физические ощущения, которые испытал во время убийства. Убийство. Иногда он зацикливался и постоянно вспоминал, что его убили; тогда ярость заставляла Ноя ломать вещи в комнате Ронана, сбрасывать горшочек с мятой со стола Ганси, вышибать окно на лестнице, ведущей к квартире. Но иногда Ноя заклинивало на другом моменте. Моменте смерти Ганси. Он снова, снова и снова наблюдал, как Ганси умирает. Ной гадал, хватило бы ему смелости там, в лесу, если бы Пуп не убил его, а попросил умереть. Он сильно в этом сомневался. И потом, они с Пупом не настолько близко дружили. Иногда, вернувшись и видя по-прежнему живого Ганси, Ной забывал, знает ли тот о своей скорой смерти. Нетрудно знать всё, когда время идет по кругу. Но трудно помнить, как этим пользоваться. – Ганси, – сказал он. – Вот всё, что есть. Момент был неподходящий. Ноя втянуло в душу Ганси, и это оказалась совсем другая история. Он отодвинулся подальше. Это было не пространственное действие, а временное. Всё равно что прыгать через веревочку втроем. Ной уже не помнил, с кем он прыгал – он знал только, что, очевидно, в какой-то момент это делал, потому и запомнил. Так вот, нужно ждать подходящей секунды, иначе заденешь веревочку. Порой у него вылетало из головы почему, но Ной всегда помнил, что делал. Он искал самый первый раз, когда Ганси умер. Ной забыл, когда впервые принял это решение. Ему теперь было трудно понять, что припоминалось, а что повторялось на самом деле. Ной даже не был твердо уверен, что именно делал сейчас. Он просто знал, что должен продолжать – до нужного момента. Надо было лишь удержаться на месте – достаточно долго, чтобы убедиться, что у него получилось. Вот оно: Ганси, такой юный, корчился и умирал в лесу – в ту самую минуту, когда Ной, за много миль от него, корчился и умирал в другом лесу. Все времена были одним и тем же временем. Как только Ной умер, его дух, полный энергии и подхваченный Кабесуотером, почувствовал, что вбирает в себя все моменты, которые уже пережил и которые только собирался пережить. Нетрудно казаться мудрым, когда время – это круг. Ной склонился над телом Ганси. Он сказал в последний раз: – Ты будешь жить благодаря Глендауэру. Кто-то на силовой линии сейчас умирает, хотя не должен. Поэтому ты будешь жить, хотя не должен. Ганси умер. – До свидания, – сказал Ной. – Не отказывайся. И тихо покинул время. 66