– Я жду, когда ты скажешь мне, что делать, Ганси. Куда ехать. – Мы не можем ничего изменить, – сказал Ганси. – Я не могу ничего изменить. Выражение лица Ронана осталось прежним. Ужасно было не видеть в его глазах ни огня, ни яда. – Зайди в дом, – попросила Блу. Ронан никак не отреагировал. – Я знаю, что ничего не могу изменить. Я не дурак. Я хочу убить эту тварь. Мимо проскрипела чья-то машина, объехав их, стоявших возле открытой дверцы, по широкой дуге. Другие люди были близко, они присутствовали, наблюдали. Ной, сидя в машине, подался вперед, чтобы взглянуть на Блу и Ганси. Лицо у него было несчастное; он прикоснулся к собственной брови в том месте, где у Блу чесался шов. «Ты не виноват, – подумала девушка, обращаясь к нему. – Я на тебя не сержусь. Пожалуйста, перестань от меня прятаться». – Я не позволю ему добраться до Мэтью, – сказал Ронан. Он втянул воздух ртом и выпустил его через ноздри. Медленно и целеустремленно. Всё в нем было медленным и целеустремленным, раскатанным до состояния тончайшего контроля. – Я почувствовал его во сне. Почувствовал, чего ему надо. Он уничтожает всё, что я приснил. И я этого не допущу. Я больше никого не хочу терять. Ты знаешь, как убить его. Ганси ответил: – Я не знаю, как найти Глендауэра. – Знаешь, Ганси, – сказал Ронан, и впервые его голос дрогнул. – Я уверен, что знаешь. Когда соберешься за ним, я буду здесь. И я поеду, куда ты скажешь. «Ох, Ронан». Ронан по-прежнему не сводил глаз с дороги впереди. По его носу скатилась слеза и повисла на подбородке, но он даже не моргнул. Ганси ничего больше не сказал. Ронан взялся за дверную ручку, не глядя на нее, бездумным привычным движением, и потянул, заставив Ганси разжать пальцы. Дверца захлопнулась гораздо тише, чем Блу ждала от Ронана. Они стояли там, возле машины друга, и никто не двигался и не говорил. Ветер гнал сухие листья по улице в ту сторону, куда смотрел Ронан. Где-то там находилось чудовище, пожирающее его сердце. Блу не хотела чересчур задумываться о деревьях Кабесуотера, подвергшихся нападению, иначе от тревоги ей было трудно даже держаться на ногах. Она сказала: – Там на заднем сиденье, кажется, коробка-переводчик? Мне она понадобится. Я хочу поговорить с Артемусом. – Разве он не ушел в дерево? – спросил Адам. – Да, – ответила Блу. – Но мы не раз говорили с деревьями. Через пять минут она подошла к стволу бука, перешагивая через торчавшие из земли корни. Ганси и Адам отправились вместе с ней, но Блу дала им строжайший наказ оставаться во дворике, неподалеку от задней двери, и не приближаться. Дело касалось только Блу, ее отца и ее дерева. Она на это надеялась. Блу сбилась со счета, сколько раз она сидела под этим буком. В то время как у нормальных людей бывает любимый свитер или любимая песня, любимый стул или любимое блюдо, у Блу всегда было дерево на заднем дворе. Конечно, не только оно – она любила все деревья, – но этот бук с самого ее рождения оставался чем-то неизменным. Блу знала углубления в его коре, знала, насколько он вырастает каждый год, знала даже особенный запах листьев, когда они начинали распускаться весной. Она знала свой бук так же хорошо, как остальных обитателей дома номер 300 на Фокс-Вэй. И теперь она села, скрестив ноги, среди вывернутых корней, и положила себе на лодыжки коробку-головоломку, а сверху – тетрадь. Развороченная сырая земля холодила ей ляжки; возможно, будь Блу на самом деле практичным человеком, она бы прихватила что-нибудь, чтобы подстелить. Или как раз лучше было ощущать ту же землю, что и дерево. – Артемус, – сказала она, – ты слышишь меня? Это Блу. Твоя дочь. Блу тут же подумала, что, возможно, сделала ошибку. Возможно, не стоило напоминать ему об этом. Тогда она оговорилась: – Дочь Моры. Заранее извиняюсь за свое произношение, но у нас тут нет подходящих учебников. Впервые у нее возникла идея воспользоваться коробкой-головоломкой Ронана, когда она беседовала с Генри. Он объяснил, что пчела переводит его мысли гораздо лучше, чем это сделали бы слова. Робо-Пи, по сути, была в большей мере Генри, чем всё, что сходило с его уст. Тогда Блу подумала, что деревья Кабесуотера всегда пытались общаться с людьми, сначала на латыни, затем на английском, но у них был и другой язык, на котором они разговаривали друг с другом – язык грез, который нашел отражение в коробке-переводчике. Артемус, казалось, даже в отдаленной степени был не способен выразить свои мысли. Возможно, эта штука помогла бы ему. По крайней мере, Блу пыталась хоть что-то сделать. И теперь она повернула колесико, чтобы перевести то, что она хотела сказать, на язык грез, и записала в тетрадке слова, которые появились на поверхности коробки. Девушка прочла записанное вслух, медленно и неуверенно. Она помнила о присутствии Адама и Ганси, но это было даже приятно. Блу выполняла в их присутствии гораздо более глупые ритуалы. Будучи произнесены вслух, эти фразы немного походили на латынь. В представлении Блу они значили: «Мама всегда говорила, что тебя интересует мир, природа, то, как люди взаимодействуют с ней. И мне это тоже интересно. Я подумала: может, поговорим об этом на твоем языке?» Ей хотелось сразу же спросить про демона, но она видела, какой эффект это произвело на Гвенллиан. Поэтому Блу просто ждала. Задний двор был точно таким же, как всегда. Руки у Блу вспотели. Она сама толком не знала, чего ожидала. Девушка медленно повернула диск на коробке-головоломке, чтобы перевести с английского еще одну фразу. Прикоснувшись к гладкой, похожей на кожу коре бука, она спросила вслух: – Ты бы мог, по крайней мере, сказать, слушаешь ли ты меня? Пожалуйста. Оставшиеся сухие листья зашелестели – и больше ничего. Когда Блу была младше, она проводила целые часы, выдумывая замысловатые варианты ритуалов, которые видела в исполнении членов своей семьи. Она читала бесчисленные книги о Таро, смотрела видео о хиромантии, изучала чайные листья, проводила спиритические сеансы в ванной посреди ночи. В то время как ее двоюродные сестры без малейших усилий говорили с мертвыми, а мать видела будущее, Блу тщетно старалась уловить хоть намек на присутствие сверхъестественного. Она тратила массу времени, напрягая уши в попытках услышать голос из иного мира. Пытаясь предсказать, какую карту она сейчас перевернет. Надеясь почувствовать, как дух усопшего коснется ее руки. Это было именно оно. Разница заключалась лишь в одном: Блу приступила к делу с определенной долей оптимизма. Она уже очень давно избавилась от глупой иллюзии, что у нее есть хоть какие-то связи с потусторонним миром. Если Блу сейчас и не грустила по этому поводу, то только потому, что не думала, будто это имеет какое-то отношение к потустороннему. – Я люблю это дерево, – наконец сказала она по-английски. – У тебя нет никаких прав на него. Если кто-нибудь и может жить в нем, то именно я. Я люблю его гораздо дольше, чем ты. Со вздохом она встала, отряхнув грязь с бедер. Блу жалобно взглянула на Ганси и Адама. – Подожди. Блу застыла. Ганси и Адам напряглись. – Повтори, что ты сейчас сказала. Голос Артемуса исходил из дерева. Не как голос Бога – скорее, как голос человека, стоявшего за стволом. – Что? – спросила Блу. – Повтори, что ты сейчас сказала. – Что я люблю это дерево? Артемус вышел из дерева. Точно так же Аврора вышла из камня в Кабесуотере. Сначала было дерево, потом человек-и-дерево, потом только человек. Артемус протянул руку к коробке-головоломке, и Блу отдала ее. Он сел наземь, положив коробку на колени, обвил ее своими длинными руками и принялся медленно поворачивать диски и рассматривать все стороны коробки поочередно. Разглядывая его длинное лицо, усталый рот, согнутые плечи, Блу удивлялась тому, как по-разному Артемус и Гвенллиан переживали свой возраст. Шесть сотен лет пребывания на одном месте сделали Гвенллиан молодой и бешеной. Артемус казался побежденным. Блу задумалась, были ли тому виной шестьсот лет целиком или только последние семнадцать. Она так и сказала: – У тебя усталый вид. Он устремил на девушку маленькие яркие глаза, окруженные глубокими морщинами. – Я устал. Блу села напротив. Она ничего не говорила, пока он продолжал изучать коробку. Было странно узнавать свои руки в его руках, хотя пальцы у Артемуса были длиннее и узловатее. – Я – один из tir e e’lintes, – наконец сказал Артемус. – Это мой родной язык. Он повернул диск на той стороне коробки, где был неизвестный язык, и написал: tir e e’lintes. На стороне с английским языком появился перевод. Артемус показал его Блу. – «Свет дерева», – прочла она. – Это потому что ты умеешь прятаться в деревьях? – Они – наши… – Он замялся, снова повернул диск и показал ей перевод. «Кожа-дом». – Вы живете в деревьях? – В деревьях? Нет. С деревьями… – Артемус задумался. – Я был деревом, когда Мора и другие две женщины вызвали меня из него много лет назад. – Не понимаю, – сказала Блу, впрочем, дружелюбно. Ей было неуютно не из-за того, что Артемус говорил откровенно. Ей было неуютно, потому что его правда требовала ее ответной правды. – Ты был деревом или ты был в дереве? Он посмотрел на девушку, – печальный, усталый, странный, а потом вытянул руку. Пальцами другой руки Артемус провел по линиям у себя на ладони. – Они напоминают мне о моих корнях. Он взял руку Блу и приложил ее к коре бука. Его длинные узловатые пальцы полностью скрывали маленькую ладонь девушки. – Мои корни – они и твои тоже. Ты скучаешь по дому? Блу закрыла глаза. Она чувствовала ладонью знакомую прохладную кору, и вновь ей стало приятно от того, что она сидела под ветвями своего бука, на его корнях, прижавшись к стволу. – Ты любила это дерево, – сказал Артемус. – Ты это уже сказала.