– Я думала… если не ошибаюсь… речь шла о Венесуэле? – А, ну да. Мы заскочим туда по пути. – Господи, – сказала Блу. Генри наклонил голову в знак смирения. – Выпускные экзамены дышат нам в затылок, прекрасная поселянка, – сказал он. – Пора убедиться, что у нас в руках ниточки от всех воздушных шариков, которые мы хотим удержать, пока они не упорхнули. Блу внимательно посмотрела на него. Было так легко сказать, что она никуда не полетит, что ее воздушный шарик будет медленно терять гелий, пока не опустится наземь в том же самом месте, где родился, но тут она вспомнила пророчества Моры и не стала этого делать. Вместо ответа Блу подумала, как бы ей хотелось поехать в Венесуэлу, и Генри Ченю тоже, и в ту минуту это что-то значило, даже если бы перестало значить на следующей неделе. Девушке в голову пришла одна мысль. – Мне ведь не нужно напоминать тебе, что я встречаюсь с Ганси, так? – Естественно, нет. Я, во всяком случае, генрисексуален. Можно отвезти тебя домой? «Держись подальше от ребят из Агленби, потому что все они придурки». Блу сказала: – В эту машину я не сяду. Видишь, что творится у меня за спиной? Я даже смотреть не хочу. Генри предложил: – Тогда, может быть, обругаешь меня и удалишься со своими принципами? Он торжествующе улыбнулся, выставил три пальца и с плутовским видом загнул два. – Это абсолютно излишне, – сказала Блу, но не сумела сдержать улыбку. – Жизнь – театр, – заметил Генри. Он загнул средний палец и изобразил на лице преувеличенный ужас. Блу заорала: – Сдохни, тварь! – НУ И ПОДУМАЕШЬ! – крикнул в ответ Генри чуть истеричнее, чем требовала роль. Он попытался лихо сорваться с места, однако забыл снять ручной тормоз и в результате вывалился с парковки довольно медленно. Блу даже не успела обернуться, чтобы посмотреть на результат этой трехактной драмы. Она услышала очень знакомый шум. О нет… Разумеется, прежде чем она успела оправиться после визита Генри, у обочины, прямо перед ней, остановился оранжевый «Камаро». Мотор слегка упрямился – «кабан» явно не так радовался жизни, как автомобиль, минуту назад занимавший площадку у пожарного гидранта, но в любом случае старался изо всех сил. И это столь же несомненно была машина Агленби, содержавшая ученика Агленби, как и только что отъехавший «Феррари». До сих пор на Блу смотрела только половина толпы на автобусной остановке. Теперь на нее уставились все. Ганси перегнулся с пассажирского сиденья. В отличие от Генри, у него, по крайней мере, хватило совести заметить общее любопытство. Он поморщился. – Джейн, прости, но это не может ждать. Ронан только что позвонил. – Ронан позвонил? – Да. Мы нужны ему. Ты свободна? Слова «БЛУ САРДЖЕНТ ЛИЦЕМЕРКА» были, несомненно, начертаны ее рукой. Блу подумала, что ей придется посвятить некоторое время самоанализу. Стояла относительная тишина. Процесс самоанализа уже пошел. – Чертовы Воронята, – сказала Блу и села в машину. 33 Никто не мог поверить, что Ронан воспользовался мобильником. У Ронана Линча было много привычек, которые раздражали его друзей и близких – сквернословие, пьянство, пристрастие к уличным гонкам, – но полная неспособность отвечать на телефонные звонки и присылать эсэмэски буквально сводила их с ума. Когда Адам познакомился с Ронаном и обнаружил, что тот питает крайнее отвращение к телефонам, он предположил, что за этим кроется какая-то история. Какая-то причина, по которой первой реакцией Ронана, даже в случае острой необходимости, было передать мобильник другому. Потом, когда Адам узнал его получше, он понял: дело, скорее, заключалось в том, что телефон не позволяет передавать позу. В девяноста процентах случаев Ронан выражал свои чувства с помощью языка тела, а мобильник этого не понимал. И вот теперь, однако, Ронан к нему прибег. Ожидая, пока Диклан закончит свой визит, Адам отправился к Бойду: надо было заменить масло в нескольких машинах. Он провел в мастерской пару часов, когда Ронан позвонил ему. Потом он послал сообщение Ганси и позвонил на Фокс-Вэй. Ронан сказал им всем одно и то же: «Приезжайте в Амбары, надо поговорить». Поскольку Ронан вообще-то никогда и ни о чем не просил их по телефону, они бросили всё и поехали. Когда Адам добрался до Амбаров, остальные уже собрались – по крайней мере, он увидел «Камаро» и предположил, что Ганси наверняка привез Блу (особенно теперь, когда их секрет наконец раскрылся). «БМВ» Ронана стоял в стороне, с колесами, повернутыми под таким углом, что было ясно: машина некоторое время скользила по инерции, прежде чем остановиться. К большому удивлению Адама, там же стоял «Вольво» Диклана, носом к дороге, как будто уже готовый уехать. Адам вылез из машины. Амбары производили на него странный эффект. Во время нескольких первых визитов он не мог понять, что это за чувство, потому что, в общем, Адам не до конца верил в две вещи, из которых состояли Амбары – в магию и любовь. Теперь, когда он, по крайней мере, поверхностно познакомился с тем и другим, они действовали на него иначе. Раньше Адам гадал, каким бы стал, если бы вырос в таком месте. Сейчас он думал, что, если захочет, однажды сможет жить в таком месте. Он не вполне понимал, что изменилось. Внутри он нашел остальных – в той или иной степени праздничного состояния. Адам не сразу догадался, что у Ронана день рождения. На заднем дворе дымился гриль, на кухонном столе стояли купленные в магазине кексы, в углах перекатывались воздушные шарики. Блу сидела на полу, привязывая к шарикам веревочки; поврежденный глаз у нее был плотно закрыт. Ганси и Диклан стояли у стола, опустив головы, и переговаривались негромко и серьезно, отчего оба казались старше своих лет. Ронан и Мэтью, толкаясь, ввалились в кухню со двора, шумные, полные братской любви, оба дурачились и были необыкновенно материальны. Это и значит иметь брата? Ронан поднял голову и перехватил взгляд Адама. – Разуйся, прежде чем ходить по дому, дубина, – велел он. Спохватившись, Адам потянулся к шнуркам. – Не ты… я имел в виду Мэтью, – Ронан удержал взгляд Адама еще секунду, а затем проследил, чтобы Мэтью сбросил ботинки. Он последовал в гостиную за братом, покатившимся в носках по полу, и Адам понял: этот праздник – ради Мэтью. Блу поднялась и подошла к Адаму. Она негромко объяснила: – Мэтью будет жить с Дикланом. Он покидает Агленби. Картина стала яснее. Это была прощальная вечеринка. В течение следующего часа история медленно, судорожными порывами, выходила на поверхность – ее по кусочкам излагали все присутствующие. Завязка заключалась вот в чем: Амбары сменили хозяина путем бескровной революции, корона перешла от отца к среднему сыну, поскольку старший от нее отрекся. И, если верить Диклану, враждебные государства пускали слюни уже буквально на границе. Это была одновременно прощальная вечеринка и военный совет. Адам не верил своим глазам, он не помнил такого, чтобы Ронан и Диклан, находясь в одном помещении, не сцепились. Но – да, это были братья, какими он никогда не видел их раньше. Диклан, измученный и наконец освободившийся; Ронан, напряженный, полный могучей целеустремленности и радости; Мэтью, неизменный, полный жизни, похожий на счастливый сон – каким он и был. Что-то в происходящем выбивало Адама из колеи. Он не вполне понимал, что происходит. Сквозь открытое кухонное окно до него доносился легкий запах самшита, и Адам вспоминал, как гадал, сидя в машине Ронана. Он мельком замечал Девочку-Сироту, которая пряталась вместе с Бензопилой под столом, где стояла коробка жестяных игрушек, и вспоминал свое потрясение в ту минуту, когда узнал, что Ронан приснил Кабесуотер. Он забрел в сны Ронана Линча; Ронан переделал всё в этом мире, придав ему форму своего воображения. – Почему оно не на месте? – донесся из кухни раздраженный голос Ронана. Мэтью чем-то загремел в ответ. Через несколько секунд Ронан ухватился пальцами за косяк столовой и выглянул. – Пэрриш. Пэрриш. Посмотри, вдруг ты найдешь где-нибудь гребаный рулон фольги. Может быть, в комнате Мэтью. Адам плохо помнил, где комната Мэтью, но он был рад, что у него появился повод побродить по дому. На кухне продолжался разговор, а он блуждал по коридорам, поднимался по неприметным лестницам в другие коридоры и находил там новые лестницы. Внизу Ронан сказал что-то, и Мэтью захохотал – так оглушительно, что стоять рядом, наверное, было ужасно. Адам с удивлением услышал, что Ронан тоже смеется – по-настоящему, уверенно, добродушно. Он оказался в комнате, которая, видимо, принадлежала Ниаллу и Авроре. Свет, лившийся в окно, падал на белое покрывало на кровати, мягкое и нагоняющее дремоту. «О дитя, иди скорей», – гласила цитата в рамке над кроватью. Над комодом висела фотография. Аврора, раскрывшая рот в простодушном удивленном смехе, походила на Мэтью. Ниалл, энергичный и красивый, улыбаясь, держал ее в объятиях. Темные волосы, длиной до подбородка, были заправлены за уши. Ронан пошел в отца. Адам долго стоял, глядя на фотографию и не понимая, почему она его притягивает. Он подумал: возможно, это от неожиданности, ведь он полагал, что Аврора – неяркое, спокойное, тихое существо (так она вела себя в Кабесуотере). Он мог бы догадаться, что она бывала веселой и динамичной, иначе Ронан не верил бы так долго, что она настоящая, а не сон. Что такое вообще настоящее? Впрочем, вполне возможно, что Адама на фотографии притягивал Ниалл Линч – взрослая версия Ронана. Сходство, конечно, было не стопроцентным, но достаточно сильным: во внешности Ниалла отчетливо проступали черты среднего сына. Яростный, безудержный отец; безудержная, веселая мать. Адаму стало больно. Он ничего не понимал.