Они вошли в лес вслед за Ронаном. Кабесуотер бормотал, старые осенние деревья шипели на разные голоса, исчезавшие среди замшелых валунов. Для всех них это место значило что-то свое. Адам, хранитель леса, был связан сделкой, благодаря которой он стал глазами и руками Кабесуотера. К этому имела какое-то отношение усилительная способность Блу. Ронан – Грейуорен – бывал тут гораздо раньше, чем они все, он успел оставить на камнях свои каракули. А Ганси… Ганси просто любил Кабесуотер, со страхом, с благоговением и обожанием. Деревья над головой перешептывались на тайном языке, и на латыни, и на испорченной смеси того и другого, с добавлением английских слов. Они совсем не говорили по-английски, когда ребята впервые пришли сюда, но Кабесуотер учился. Быстро. Адам невольно подумал, что за этой языковой эволюцией кроется какой-то секрет. Были ли они первыми англоговорящими людьми, посетившими Кабесуотер? Если нет, почему деревья начали еле-еле говорить по-английски только теперь? И откуда взялась латынь? Он уже почти видел правду, скрытую за этой загадкой… – Salve, – поздоровался с деревьями неизменно вежливый Ганси. Блу протянула руку и коснулась ветки. Она не нуждалась в словах, чтобы приветствовать Кабесуотер. «Привет», – шелестом отозвались деревья. Листья защекотали пальцы Блу. – Адам? – позвал Ганси. – Секунду. Они ждали, пока Адам сориентируется. Потому что на силовой линии можно было договориться со временем и пространством. Они вполне могли выйти из этого леса не тогда и не там, где зашли. Поначалу действие этого феномена казалось хаотическим, но постепенно, по мере того как Адам все более впадал в ритм силовой линии, он начал понимать, что временные аномалии имеют свои правила, просто не линейные, которые они принимали как данность в обычном мире. Это больше походило на дыхание. Его можно задержать. Можно дышать быстрее или медленнее. Можно дышать в такт человеку, который стоит рядом. Двигаться по Кабесуотеру предсказуемым образом значило ориентироваться на имеющиеся ритмы дыхания. Двигаться с ним, а не против него, если ты хотел вернуться в то самое время и место, которое покинул. Закрыв глаза, Адам позволил силовой линии на несколько мгновений завладеть своим сердцем. Теперь он знал, в каком направлении она текла под их ногами, и чувствовал, как она пересекалась с другой линией за много миль слева и с еще двумя справа. Откинув голову назад, он ощутил покалывание звезд и понял свое местоположение относительно них. Внутри него Кабесуотер осторожно выпускал лозы, испытывал настроение Адама, как обычно, не пробуя на прочность границы (в последнее время он делал это только в случае острой необходимости). Кабесуотер пользовался разумом и глазами Адама, чтобы исследовать землю под ногами, зарыться вглубь в поисках воды или камней в качестве ориентиров, затем двинуться дальше… Поскольку Адам много практиковался, он много чего умел, но это… как это вообще называлось? Гадание, ясновидение, магия, магия, магия. У него не просто хорошо получалось – он желал этого, стремился к этому, любил это и был преисполнен благодарности. До сих пор он не знал, что способен любить. Они с Ганси однажды поругались – Ганси с отвращением сказал: «Перестань говорить о привилегиях. Любовь – это не привилегия». Но Ганси всегда был окружен любовью и всегда умел любить. Теперь, когда Адам открыл это чувство в себе, он сильнее прежнего уверился, что не ошибся. Основой основ, источником жизненных сил для Адама была нужда. А любовь казалась привилегией. Теперь Адам чувствовал, что она досталась ему, и не желал от нее отказываться. Он хотел снова и снова вспоминать это ощущение. И вот когда Адам полностью раскрыл для него свои органы чувств, Кабесуотер неуклюже попытался вступить в контакт со своим магом-человеком. Он взял воспоминания Адама и принялся крутить и выворачивать их, подгоняя к иероглифическому языку снов. Грибы на дереве; Блу, чуть не упавшая от спешки, так она торопилась поскорее уйти; ссадина на запястье; особая складка кожи в точности между бровями (Адам знал, что так хмурился Ронан); змея, исчезающая под мутной поверхностью озера; большой палец Ганси, касающийся нижней губы; приоткрытый клюв Бензопилы и выползающий из него червяк… – Адам? – спросила Блу. Он вынырнул из своих мыслей. – Да. Я готов. Они пошли дальше. Трудно было сказать, сколько времени понадобится, чтобы добраться туда, где жила мать Ронана – иногда это не занимало ни минуты, а иногда целую вечность, и Ронан сердито жаловался на это, неся Девочку-Сироту на руках. Он попытался убедить ее пойти своими ногами, но она тут же упрямой бескостной кучкой свернулась на земле. Ронан не желал тратить время на борьбу с ней; он снова поднял ее на руки и понес – с очень сердитым видом. Девочка-Сирота, очевидно, понимала, что слишком сильно дергает за ниточки; пока Ронан шел, толкая ее на каждом шаге, она издала одну решительную ноту, одновременно брыкнув копытцами. В следующее мгновение невидимая птица откликнулась другой нотой, тремя ступенями выше. Девочка-Сирота взяла тоном выше, и другая незримая птица повторила тот же интервал. Третья нота – третья птица. Они перекликались так, пока вокруг не завертелась песня, синкопированный танец, состоявший из детского голоса и невидимых птиц, которые то ли существовали, то ли нет. Ронан сердито глянул на Девочку-Сироту, но всем было ясно, что значит этот взгляд. Он держал ее крепко и бережно. От Адама не ускользнуло, как хорошо они знали друг друга. Девочка-Сирота не была случайным существом, выхваченным из лихорадочного сна. Они вели себя по привычным эмоциональным сценариям, как близкие родственники. Она прекрасно знала, как управлять бурным нравом Ронана, а он помнил, насколько резким можно быть с ней. Они дружили, хотя даже с вымышленными друзьями Ронана было нелегко ладить. Девочка-Сирота продолжала выкрикивать свою часть мелодии, и было ясно, что эта эксцентричная песня имеет нечто общее с настроением не только Ронана, но и Ганси. Спор в машине очевидно выскользнул у него из головы; он поднял руки и водил ими в такт музыке, как дирижер, ловя падающие осенние листья, когда те пролетали рядом. Каждая мертвая сухая завитушка, которой Ганси касался кончиками пальцев, превращалась в золотую рыбку, которая плавала в воздухе. Кабесуотер внимательно прислушивался к его намерениям – всё больше листьев, кружась, летело к нему и ждало прикосновения. Скоро целая стая – косяк – поток рыб окружил Ганси. Они сверкали, носились туда-сюда и меняли цвет, когда солнечные лучи падали на их чешуйки. – У тебя всегда рыба, – сказала Блу и засмеялась, когда они, щекоча, закружились вокруг ее шеи и рук. Ганси взглянул на нее и потянулся к следующему листку. Оба лучились радостью. Адам подумал: как чисто и просто Блу и Ганси любили магию Кабесуотера. «Легко им быть такими светлыми». Кабесуотер осторожно ткнулся в сознание Адама, вызывая десяток счастливых воспоминаний прошлого года – ну, больше им неоткуда было взяться, ведь даже Кабесуотер вряд ли сумел бы обнаружить счастливые воспоминания до появления Ганси и Ронана. Адам еще сопротивлялся, но в голове у него замелькали образы его самого. Адам с точки зрения остальных. Потаенная улыбка, удивленный смех, руки, устремленные к солнцу. Кабесуотер не вполне понимал людей, но он учился. Счастье, твердил он. Счастье. Адам смягчился. Они продолжали идти, и Девочка-Сирота напевала свою песню, и рыбки продолжали носиться в воздухе вокруг, и Адам добавил к ним свое желание. Получившийся в результате гул удивил даже самого Адама; он немедленно услышал его одним ухом и ощутил обеими ногами. Остальные испугались, когда в начале очередного такта мелодии прозвучал еще один басовитый раскат. Третий «бум» явственно был в такт музыке. Все деревья, мимо которых они проходили, звучали этим преображенным гулом, пока звук вокруг не превратился в пульсирующий электронный ритм, который неизменно играл в машине Ронана или в его наушниках. – О боже, – сказал Ганси; впрочем, он смеялся. – Нам и здесь придется это терпеть? Ронан! – Это не я, – ответил тот. Он посмотрел на Блу. Та пожала плечами. Ронан перехватил взгляд Адама. Когда у того дернулись губы, лицо Ронана застыло на миг, а затем расплылось в улыбке, которую он обычно приберегал для глупостей Мэтью. Адам ощутил одновременно прилив удовлетворения и куража. Он шел по краю. Заставив Ронана Линча улыбнуться, он почувствовал себя таким же наэлектризованным, как в ту минуту, когда заключил сделку с Кабесуотером. С обеими этими силами не стоило шутить. Девочка-Сирота внезапно замолкла. Адам поначалу подумал, что она каким-то образом поддалась его настроению. Но нет. Они достигли долины роз. Аврора Линч жила на поляне, окруженной с трех сторон роскошными, пышными розами, которые росли на кустах, лозах и деревьях. Цветы ковром устилали землю и водопадом лились с четвертой стороны – с крутого каменного карниза на склоне горы. Воздух был насыщен солнцем, как свет, видимый сквозь воду, и отдельные лепестки парили в нем, словно плавали. Всё было розовым, нежно-белым или ярко-желтым. Весь Кабесуотер представлял собой сон, но розовая долина была сном во сне. – Возможно, девочка составит Авроре компанию, – сказал Ганси, наблюдая, как последние рыбки выплывают с поляны. – Сомневаюсь, что можно просто всучить человеку ребенка и ожидать, что он будет в восторге, – парировала Блу. – Это же не кошка. Ганси открыл рот, и Адам понял, что тот готовится произнести фразу на грани оскорбления. Он перехватил взгляд Ганси. Тот закрыл рот. Подходящий момент прошел. Впрочем, Ганси не то чтобы ошибался. Аврора была создана, чтобы любить – и она любила, применяясь к каждому предмету своих чувств. Она обнимала младшего сына, Мэтью, и расспрашивала Ганси про знаменитых исторических личностей, и приносила Блу странные цветы, которые находила во время прогулок, и позволяла Ронану показывать ей то, что он приснил или сделал на предыдущей неделе. Адаму она задавала вопросы типа: «Откуда ты знаешь, что видишь желтый цвет таким же, как я?» И внимательно слушала, пока он объяснял. Иногда Адам пытался добиться объяснений от самой Авроры, но она не особенно любила размышлять – ее вполне устраивало слушать других, которые размышляли охотно. Иными словами, они знали, что Аврора полюбит Девочку-Сироту. Правильно или нет было давать Авроре еще один объект для любви – другой вопрос. – Мама, ты здесь? – голос Ронана звучал иначе, когда он разговаривал с матерью или с Мэтью. Это был Ронан неосуществленный. Нет. Ронан незащищенный. Адам вспомнил беззастенчивую улыбку Ронана, которую видел чуть раньше. «Не играй, – велел он себе. – Это не игра». Но, честно говоря, это и не казалось игрой. Адреналин шептал в его сердце. Появилась Аврора Линч. Она показалась не из домика, не пришла по тропинке, ведущей на поляну. Она возникла прямо из стены роз, каскадом спускавшихся со скалы. Было невозможно, чтобы женщина прошла сквозь камень и розы, но Аврора это сделала. Ее золотые волосы, переплетенные розовыми бутонами и украшенные жемчугами, падали на плечи, как полотнища ткани. Мгновение Аврора казалась одновременно розами и женщиной, а потом стала только Авророй. Кабесуотер вел себя с ней иначе, чем с остальными: они, в конце концов, были людьми, а она – созданием из мира грез. Они здесь отдыхали, а Аврора жила. – Ронан, – сказала Аврора, искренне обрадованная (она всегда была искренне рада). – А где мой Мэтью? – Играет в лакросс или что-то такое, – ответил Ронан. – Где надо потеть. – А Диклан? – спросила Аврора. Пауза. На одно биение сердца дольше необходимого. – Работает, – соврал Ронан. Все присутствующие взглянули на него. – О. Он всегда был таким прилежным, – произнесла Аврора. Она помахала Адаму, Блу и Ганси. Адам, Блу и Ганси помахали в ответ. – Ты уже нашел своего короля, Ганси? – Нет, – ответил тот. – О, – повторила Аврора. Она обвила руками шею Ронана и прижалась своей бледной щекой к его бледной щеке, как будто он держал в охапке кучу покупок, а не странную маленькую девочку. – Что ты принес мне сегодня? Ронан бесцеремонно поставил девочку наземь. Она свернулась у него в ногах – сплошной свитер – и проскулила по-английски с легким акцентом: – Я хочу уйти! – А я хочу снова почувствовать правую руку, – огрызнулся Ронан. – Amabo te, Грейуорен, – сказала та. «Пожалуйста, Грейуорен». – Да встань ты. – Ронан взял ее за руку, и она поднялась, вытянувшись по струнке рядом с ним и слегка расставив коричневые изящные копытца. Аврора опустилась на колени, чтобы оказаться на одном уровне с Девочкой-Сиротой. – Какая она красивая! Девочка не смотрела на Аврору. Вообще не двигалась. – Вот прекрасный цветок под цвет твоих глаз. Хочешь подержать? – спросила Аврора и протянула на ладони розу. Она действительно была цвета глаз девочки – тусклого, грозового синего. Таких роз не существовало… до этой секунды. Девочка даже не повернула голову, чтобы посмотреть на розу. Ее глаза были устремлены в какую-то точку позади Адама, а лицо оставалось бесстрастным или скучающим. И до Адама вдруг стало доходить. Лицо Девочки-Сироты было не капризным и не сердитым. Она не дулась. Адам и сам это переживал, когда сидел, съежившись, возле шкафчика на кухне и рассматривал лампочку на дальней стене, а отец орал ему на ухо. Адам узнавал этот тип страха, когда видел его.