– Спасибо, мне не надо ветчины. У меня ужасающий приступ подагры. Подняв зеркало под прежним углом, Байрон слегка подрегулировал румпель, чтобы обогнуть провал в каменной кладке. – Нормально. Так-то лучше. Но давай попробуем копнуть глубже. Вызови во мне отвращение. Их железная колесница грохотала и раскачивалась. Желтоватые лампы создавали маленькие озерца света на голом камне. Темнота казалась необъятной, а их транспортное средство – совсем маленьким. – Я читал, что люди на вкус как ветчина, – сказал Сенлин. – Отлично! – Смех Байрона напомнил Сенлину лошадиное ржание. – Видишь? Теперь я вообще не хочу с тобой разговаривать. Движитель стенохода запыхтел, и показалось, что он вот-вот заглохнет. Байрон, внезапно став очень серьезным, налег на дроссель и повозился с клапаном на приборной доске. Сенлин ухватился за поручень, чтобы отогнать волну головокружения, вызванного дрожью машины. Через мгновение дрожь утихла, и мотор снова заработал ровно. Испуг напомнил Сенлину его первое знакомство с движителем Сфинкса. Случилось оно, когда он сидел с Эдит взаперти в проволочной клетке возле Салона. Он описал Байрону эту встречу, и тот грустно улыбнулся: – Это была кирпичная нимфа. Раньше они были надежным подспорьем. Ползали повсюду, выискивая трещины и следы более глубоких разломов, латая, штукатуря и крася. О многоцветье! Когда-то Башня была яркой, как майское дерево. Но это было много лет назад. А сейчас кирпичные нимфы довольно редки. – Любопытство Сенлина возросло, и он спросил, что случилось с ремонтными машинами. – Один умный вандал обнаружил, что может превратить красную среду – вещество, которое запускает движители Сфинкса, – в мощный наркотик. – Ты говоришь о крошке? – Да, конечно. Белый кром – это среда Сфинкса, обработанная и разбавленная, – сказал Байрон. – Как только люди поняли, что каждая кирпичная нимфа содержит столько сырой крошки, что хватит на небольшое состояние, машины начали исчезать стадами. Где-то здесь должно быть настоящее механическое кладбище. Сенлину показалось странным, что он подсел на то же вещество, благодаря которому работала рука Эдит. – Полагаю, это многое объясняет в поведении Красной Руки. Он постоянно одурманен. Байрон фыркнул: – Эффект среды до ее переработки немного другой, но ты не ошибаешься. Стеноход двигался мимо огромной козлиной головы из песчаника, торчащей из стены башни, как охотничий трофей. Они оказались достаточно близко, чтобы пройти под большими изогнутыми рогами. Скрип ног машины, похоже, испугал колонию летучих мышей, которые шумным потоком вылетели из открытой пасти козла. – Но почему бы не принять сыворотку сразу? Зачем ее перерабатывать? – спросил Сенлин. – Некоторые смельчаки поступали именно так: вводили вещество прямо в вены. Те, кто не погиб от шока или не сошел с ума от галлюцинаций, вскоре обнаружили, что ломка фатальная. И прежде чем ты спросишь: Эдит в полной безопасности; среда питает ее руку, но никогда не попадает в кровоток. Уже почти рассвело, когда стеноход остановился у необитаемого пирса. Балки, уходящие концами внутрь Башни, за годы много раз чистили и ремонтировали. Настил был выбелен солнцем и полон щелей, хотя дерево еще не совсем прогнило. Покосившийся сарай без дверей и ржавый кран – вот и все, что осталось от прежней заставы. Байрон сказал, что когда-то на станции работали машинисты из Пелфии, которые помогали ремонтировать и заправлять кирпичных нимф. – Это было в те времена, когда уделы все еще стремились внести свой вклад, – кисло сказал олень. – И до того, как ящик с батарейками стал на вес золота. Байрон указал на деревянную дорожку, которая уходила от пирса, изгибалась вдоль стены Башни и исчезала в тени. Шаткая тропинка, выглядевшая так, словно должна была вот-вот обрушиться, вела в Добродетель – северный порт Пелфии. Там Сенлин спрячется снаружи порта и дождется прибытия дирижабля «Халф-Картер», серой посудины, на которой будет развеваться флаг Боскопии. – А как выглядит боскопский флаг? – Кажется, герб должен напоминать золотую печать на белой бумаге, но он удивительно похож на пятно мочи на простыне, – сказал олень. – Когда пассажиры «Халф-Картера» высадятся, присоединишься к ним и предъявишь таможенникам документы мистера Сирила Пинфилда, ничем не примечательного туриста из Боскопии. – А ты хороший фальсификатор, не так ли? – Вовсе нет! Это всего лишь часть тщательно разработанного плана, чтобы убить тебя самым окольным путем. Сенлин не был в восторге от перспективы тащить багаж по такому непрочному пирсу. И все же казалось логичным и правильным, что наконец-то открывшийся путь в Пелфию выглядит таким отталкивающим. Байрон помог ему отвязать и выгрузить чемодан и дорожный сундук, обклеенные разноцветными печатями других кольцевых уделов и снабженные фальшивым адресом в Боскопии. Когда его багаж оказался на пирсе, оба погрузились в короткое молчаливое созерцание, которое у некоторых мужчин считается прощанием. Сенлин повернулся, чтобы уйти, потом остановился и снова подошел к оленю: – Байрон, Сфинкс сказал, что ты будешь перехватывать и просматривать мои ежедневные отчеты. Мне жаль, что тебе придется слушать мой бубнеж. – (Уши оленя дернулись, но он не сказал ни слова в ответ.) – Если возникнет необходимость передать личное сообщение некоему… капитану, как думаешь, ты сможешь передать его ей, а не нашему нанимателю? – О, значит, бывший директор хочет обмениваться записками в классе, не так ли? – Байрон весело фыркнул, но, увидев открытое, скорбное лицо Сенлина, отвернулся. Свет зари заливал далекие горы. Темные пятна воздушных кораблей отбрасывали похожие на усы тени на туманное небо. Байрон откашлялся. – Ну конечно, я не могу саботировать работу хозяйки, но иногда мотылек действительно может заблудиться по пути домой. Птицы иной раз сильно досаждают. – Ну, в долине в изобилии водятся венценосные токи, и они особенно любят… – Сенлин замолчал, покачал головой и усмехнулся. – Извини, я немного нервничаю, видимо. Я хотел сказать спасибо. Олень принял благодарность Сенлина с коротким кивком. – Могу я дать совет напоследок? – сказал он потом. – Сфинкс не часто бывает покладистой, но она очень редко ошибается. Избегай своей жены, если сможешь. Так вы оба будете в большей безопасности. Не зная, что ответить, Сенлин натянуто поклонился, взялся за ручки сундука и чемодана и зашагал по узкой тропинке, проложенной из старых досок над пустотой. Глава четвертая Первоначально попугаи Пелфии служили городскими глашатаями. Они поднимали тревогу, когда пожары, разбойники или налетчики угрожали общественному спокойствию. Но недавно стаю охватил невроз: птицы превратились в ненасытных сплетников. Не удивляйтесь, если какой-нибудь попугай разгласит секрет соседа или ваш собственный. Популярный путеводитель по Вавилонской башне, VII. III Несколько дней спустя Сенлин, уже сидя в безопасном гостиничном номере, все еще содрогался, вспоминая прогулку в пелфийский порт. Он дважды чуть не свалился от неожиданности, когда из незаметных расщелин в каменной стене вылетели потревоженные птицы. Досок, которые треснули и упали, когда он прощупывал их мыском ботинка, было не счесть. Одна длинная секция настила была скользкой от сочащегося из Башни потока, природу которого он не мог определить и не стал исследовать. К тому времени, когда он добрался до края порта, скрытого за линией пальм в горшках, Сенлин был уверен, что скорее пройдет по Черной тропе, чем вернется тем же путем, которым пришел. Несмотря на указание Сфинкса не лезть не в свое дело, Сенлин продержался всего день, прежде чем поддался инстинктам и отправил письмо герцогу. Разумеется, он подписался псевдонимом, но указал настоящий адрес в отеле. Он придумал предлог для их встречи – и, как позже признался, замысел был не из лучших. Затем, не успев потерять самообладание – или, точнее, одуматься, – Сенлин передал письмо консьержу, чтобы тот адресовал его и доставил. Расставшись с письмом, он то проклинал себя за опрометчивость, то боролся с искушением послать второй запрос. Он не мог сказать, была ли мысль о получении ответа от герцога источником азартного волнения или пугающей тревоги. Но он был уверен в одном: он не мог провести еще один вечер в одиночестве, ожидая и тревожась в гостиничном номере. Ему нужно прервать ход мыслей; нужно отвлечься: для этого сгодилась бы лекция или, возможно, пьеса. Шансы, что он столкнется с Марией или герцогом, были невелики. В конце концов, это большой город! Между тем вероятность того, что он сам себя загонит в могилу раньше времени, изнуренный хождением из угла в угол, росла с каждым часом. Приняв решение, Сенлин напялил свежий сюртук и выскочил за дверь. В коридоре отеля «Бон Ройял» стоял гомон. Туристы во фраках и платьях с длинными шлейфами неслись по нему, как отступающий прилив. Цилиндры, тюрбаны и зонтики качались над потоком, словно обломки кораблекрушения. Волна джентльменов зажгла сигары, добавив к приливу густой туман. Сенлин скользнул в поток, и тот понес его вниз по лестнице – похожей на неистовый водопад – в вестибюль и оттуда на улицу. Звезды вспыхнули, или, скорее, городской управляющий включил мерцающие прожекторы на полную мощность. Все созвездия сияли однородным желтым светом, образуя фигуры, которые напоминали подвешенную над колыбелью игрушку, а не космос. Над шумной площадью в форме клина, где стоял Сенлин, вырисовывались очертания тигра, шхуны и винной бутылки. Богатые мужчины и женщины ехали над толпой в золотых портшезах, которые несли на плечах лакеи. Мальчишки на ходулях расхаживали между ними, продавая сигары и свежие цветы. Музыка лилась из «Виванта». Толпа внутри Колизея завывала. Предыдущие экспедиции Сенлина в Колизей приучили его к тому, что в Пелфии невозможно быстро передвигаться. Тебя обязательно что-то задержит: если не скопище людей, то зрелище. Во время первой вылазки на белую как мыло площадь Сенлину преградила путь толпа, собравшаяся посмотреть на дуэль. Двое мужчин застыли в фехтовальных позах, обмениваясь пылкими – пусть и не очень художественными – колкостями, пока не стало ясно, что они намерены пролить больше слюны, чем крови, и зрители разошлись. На следующий день он наткнулся на женщину без сознания, распростертую на руках группки людей, и все они послушно обмахивали ее, чтобы привести в чувство. Обеспокоенный состоянием незнакомки, Сенлин присоединился к всеобщим усилиям как раз вовремя, чтобы увидеть бутылку, четко помеченную черепом и скрещенными костями, вырванную из ее руки. Врач попытался измерить пульс у женщины на шее, и в тот же миг она захихикала и принялась выворачиваться. Заподозрив неладное, доктор понюхал «яд» и объявил, что это джин. В этот вечер зрелищем оказалась девушка в пышном белом платье. Ее голова каким-то образом застряла в птичьей клетке. Плетеная клетка, усеянная тут и там свежесрезанными цветами, полностью закрывала лицо и золотистые кудри. Незнакомка носилась по переполненной площади, словно вальсируя без партнера. Сенлин издали заметил ее и попытался увернуться, но она посмотрела ему в глаза сквозь сплетение прутьев и не позволила ускользнуть, как он ни старался. Она театрально рухнула ему на грудь, отчего вокруг них тут же освободилось небольшое пространство, а затем, схватившись за голову в клетке, воскликнула: – О тьма! Я не могу это выдержать! Я раскаиваюсь! Раскаиваюсь! Смилуйся надо мной! Двое проходивших мимо портовых охранников рассмеялись шутке, которую не понял Сенлин. Она вытащила из прутьев белую гвоздику и сунула ее в нагрудный карман Сенлина. – Спасибо, – сказал он. – Вы, должно быть, непростая персона? – А разве не все мы такие? – ответила она, уже поворачиваясь обратно к отхлынувшей толпе и крича на ходу: – О тьма! О проклятая тьма! Сенлин вытащил цветок из кармана и понюхал. Запах пробудил в нем множество нежеланных воспоминаний. Он увидел, как за окном его коттеджа блеснуло солнце на глади океана, вдохнул смутный запах цветущей изгороди и услышал, как Мария напевает в соседней комнате. Он бросил бутон под ноги и поспешил дальше. Площадь истощила его силы. Не придумав никакой цели, он вернулся сквозь пустоты в толпе к городским улицам, которые разбегались от нее, словно спицы от колеса. Подсвеченные пластины на мостовой придавали ей сходство с пятнистой шкурой леопарда. Когда дорогу преградили дамы, садившиеся в вереницу рикш, он перешел на тротуар, а когда и там ему помешала компания болтливых щеголей, скрылся в переулке. Праздничные вымпелы висели между зданиями, как паутина. Три попугая наблюдали за ним с перил балкончика. – Ты сожгла жаркое, глупая корова! – пронзительно закричала краснощекая птица. Малиновые собратья, сидящие по обе стороны от нее, присвистнули и повторили: – Сожгла жаркое! Сожгла жаркое! Сенлин засунул руки в карманы и поспешил дальше, прокладывая путь через газеты и конфетти. Он сказал себе: надо слушать Сфинкса. Надо запастись терпением. Он должен держаться на расстоянии. У стены переулка стоял дощатый сарай. Проходя мимо, Сенлин увидел сквозь щели в двери лысого хода, сидевшего на корточках с закрытыми глазами. В следующем переулке он наткнулся еще на один сарай, потом – еще один, размером не больше гроба и скромного вида, как уборная во дворе. Сенлин спросил себя, сколько этих бедолаг начинали как туристы, сколько утратили счастливую, хотя и ничем не примечательную жизнь, сколько потеряли мужей, детей, жен? И снова он сказал себе, что должен быть терпеливым. Он должен держаться на расстоянии. Он, конечно, не должен, например, смотреть мюзикл, посвященный жизни и истории Марии, который театральный критик «Ежедневной грезы» назвал «откровением о рождении, смерти и шоколадном ганаше». Маленький попугай на подоконнике над головой уставился на него кукольными глазками и завизжал: – Глупая корова! – Ну ладно! Ладно! – крикнул в ответ Сенлин, наконец признавшись самому себе, что, возможно, его прогулка с самого начала не была беспредметной и бесцельной. – Я пойду и посмотрю пьесу. Фасад театра «Гаспер» напоминал будуар молодой женщины: сплошные пышные карнизы и гипсовые гирлянды. Сенлин встал в очередь, купил билет на лучшее из оставшихся мест и вошел внутрь. Вестибюля не было, только тускло освещенный туннель, ведущий в зрительный зал, где театральные афиши теснились и наползали друг на друга, соперничая, словно инициалы, вырезанные на дереве в школьном дворе. Сенлин не узнал ни одного названия. Он взял у капельдинера программку и занял свое место в четвертом ряду. Впервые он услышал о пьесе, когда случайно наткнулся на рецензию в «Ежедневной грезе». Пьеса дебютировала тремя месяцами раньше, в апреле, и прошла с общепризнанным триумфом, хотя некоторые жаловались на подбор актеров, особенно на женщину, которая играла Марию. В длинной хвалебной статье Орен Робинсон описал актрису как «пересмешника, который поет вместо соловья». Несмотря на утверждение программы, что пьеса представляла собой «подлинную историю герцогини Марии Пелл, одобренную ею самой», Сенлин не рассчитывал на что-то, полностью соответствующее действительности. Если путеводители и исторические хроники содержали творческие отступления, чем пьеса хуже? И все же он надеялся, что представление позволит ему хоть немного понять, что пережила Мария после их расставания. Пьеса началась с гула труб и фаготов. Занавес поднялся, открыв декорации побережья – пляж из парусины, кучи рыболовных сетей и фон в виде голубого неба и зеленого моря. Из-за кулис торчал нос корабля. К поручням были привязаны чучела чаек. Рыбаки в вощеных робах делали вид, что рубят рыбу из папье-маше на деревянном бруске. Женщины в фартуках держали на бедрах кукол и развешивали фальшивую рыбу сушиться. Стремительным шагом вошла молодая актриса, и зрители неистово зааплодировали.